УМОПОМРАЧЕНИЕ БАЛЬФУРА

  В первое же десятилетие 20-го века стали расти признаки близящихся

грозных событий. В 1903 году британское правительство предложило сионистам

Уганду, но Макс Нордау предсказал "будущую мировую войну", в результате

которой Англия передаст сионистам Палестину. В 1905 году (в 1902 г. - прим.

перев.) "Протоколы" предсказали разрушительную оргию коммунизма в России.

И, наконец, в 1906 году некий Артур Джеймс Бальфур, по должности британский

премьер-министр, встретился в гостинице с Хаимом Вейцманом и воодушевился

предложением отдать евреям Палестину, которая ему в то время вовсе не

принадлежала и которую трудно было, без войны, отобрать у ее законных

владельцев. Эта встреча предопределила характер "будущей мировой войны".

Бальфур стоял у колыбели нового века, направив его по заданному

направлению. Другой на его месте, возможно, избавил бы нас от всего

последовавшего; вероятно, однако, он поступил бы так же, ибо в 1906 году

скрытый механизм "непреодолимого давления на международные события" (Лев

Пинскер в 1882 году) был уже значительно усовершенствован. Упоминавшийся

нами выше раввин Эльмер Бергер писал, что в это время "группа евреев

восприняла идеи сионизма... и стала практиковать своего рода разъездную

дипломатию в кабинетах и парламентах, пользуясь запутанными и весьма

кривыми путями международной политики в той части мира, где процветали

политические интриги и закулисные сделки. Другими словами, евреи стали

заниматься практической политикой" . Начиналась эра податливых

администраторов и услужливых "премьеров-диктаторов", каждый из которых

помогал в осуществлении задуманного грандиозного плана. Любой иной политик,

поставленный в то время на место Бальфура, несомненно действовал бы

совершенно так же. Тем не менее, его имя неразрывно связано с первым

грехопадением на этом пути.

  Трудно понять мотивы, руководившие человеком его происхождения,

образования и характера. Историк не может обнаружить иных, кроме

"либерального" увлечения вскружившим ему голову предприятием, которое

он даже не дал себе труда проверить в свете своих обязанностей и простого

здравого смысла. Трудно предположить, чтобы им руководили соображения

"реальной политики", другими словами, расчет на то, что поддержка

сионизма принесет ему деньги или же голоса избирателей. Как он, так и все

его коллеги в правительстве были родом из старейших семей английской

аристократии, с многовековой традицией государственной службы.

  Государственное мышление было у них в крови, понимание

правительственной деятельности и иностранной политики давалось

инстинктивно: они представляли собой наиболее успешный правящий класс в

мировой истории, будучи, к тому же, независимыми, благодаря фамильному

богатству. Спрашивается, почему вдруг врожденный инстинкт, традиции и

опыт покинули их в одном этом вопросе как раз в то время, когда

консервативная партия, еще не изменившая своей прежней формы, в

последний раз управляла Англией, а их семьи все еще руководили судьбами

страны из особняков в Пикадилли и Мэйфейре и из провинциальных

аббатств? Испугались ли они угрозы, что "чернь" будет натравлена на них в

случае непослушания? Им несомненно было ясно, что происхождение и

привилегии сами по себе уже не были достаточны, чтобы продолжать,

оставаться у власти. Мир сильно изменился за прошедшее столетие, и они

знали, что этот процесс будет продолжаться далее. Верные британским

традициям, они старались обеспечить постепенность перемен, без применения

насилия в политике и с помощью соглашения между заинтересованными

сторонами. Они были достаточно опытны, чтобы не противиться переменам,

но стремились сохранить руководство ими. Может быть они только слишком

поторопились пожать руку т.н. "прогрессу", когда он постучался в дверь, не

дав себе труда проверить полномочия тех, кто говорил с ними от его имени.

  Их лидер Бальфур был несколько надменный, весьма образованный холостяк,

высокого роста, холодный и бесстрастный пессимист по натуре, с ледяным

выражением лица, но, как утверждали его друзья, человек с добрым сердцем.

  Его увлечение сионизмом могло бы, согласно теориям модной психологии,

родиться в результате безбрачия. В молодости он так долго откладывал

предложение своей даме сердца, что она обручилась с другим; свадьба не

состоялась по причине ранней смерти жениха, а когда Бальфур собрался

поправить свою прежнюю медлительность, умерла и она. После этого он

решил не жениться вообще. Вряд ли женщины могут быть хорошими судьями

в оценке высокопоставленного холостяка с разбитым сердцем, но многие из

заключений о нем были даны именно дамами современного ему общества, и

мы процитируем двух из королев красоты того времени; Консуэла

Вандербильт (американка, будущая герцогиня Марльборо) писала:

  "Высказываемые им мнения и доктрины казались образцами чистой логики,..

  он был одарен способностью широкого понимания вещей, равной которой я

не встречала ни у кого другого"; леди Синтия Асквит говорила о нем: "Что же

касается приписывавшейся ему неспособности к моральному возмущению, то

я часто видела его бледным от гнева при виде причиняемой

несправедливости".

  Подчеркнутые нами слова рисуют, однако, совершенно ложный портрет

Бальфура, если судить о нем по его делам. Логика меньше всего способна

была руководить им, когда он поставил свою страну на службу сионизма, ибо

именно логически это не могло послужить на пользу ни одной из

заинтересованных сторон: ни его собственной стране, ни коренным

обитателям Палестины, ни (по нашему мнению) массе евреев, вовсе не

желавших туда переселяться. Что же касается несправедливости (если только

леди Синтия не делала различия между несправедливостью личной и

массовой), то миллионы ни в чем неповинных людей, изгнанных в наши дни

из родных мест в Аравийскую пустыню (подобно упомянутому в первых

главах левитскому "козлу отпущения"), дают на это ясный ответ.

  Как бы то ни было, но на нужном для этого посту стоял именно он, Бальфур,

став преемником "дорогого дяди Роберта" (лорда Солсбери, из знаменитой

фамилии Сесилей). Довольно ясно, что ни с того, ни с сего ему вряд ли могла

придти в голову мысль отдать Уганду сионистам, а следовательно известное

нам уже "непреодолимое давление" должно было действовать задолго до

того, как он стал премьер-министром. Все, что происходило до этого,

покрыто мраком неизвестности, как это всегда бывает при всяком заговоре.

  Когда он пришел к власти, подрывная мина была уже заложена, и похоже, что

Бальфур так до конца своих дней и не заметил ее существования, о котором в

наши дни не может быть сомнений.

  Отчаявшись как в русском царе, так и в германском кайзере и турецком

султане (все трое были с ним весьма любезны, но достаточно умны, чтобы

отпустить его не солоно хлебавшим: в отличие от Бальфура, они прекрасно

понимали, что сионизм представляет собой заряд динамита для судеб не

одной только Европы), доктор Герцль заявил: "Англия, великая Англия,

свободная Англия, Англия - владычица морей, поймет наши стремления"

(читателю, разумеется, ясно, для чего Англия, по мнению Герцля, стала

великой, свободной и владычицей морей). Когда предложение Уганды

показало талмудистскому кагалу в России, насколько ошибался Герцль,

думая, что Англия "поймет наши стремления", в Лондон был послан Хаим

Вейцман. Его задачей было убрать с пути сионистов доктора Герцля, и с этого

момента он становится для нас главным свидетелем закулисных событий того

времени. Любому молодому англичанину со скромным прошением о чем

либо еще и сегодня трудно прорвать кордон привратников и секретарей,

чтобы попасть в частный кабинет британского министра. Молодого доктора

Вейцмана из России, желавшего ни много, ни мало, как получить Палестину,

быстро провели в кабинет лорда Перси (заведующего африканским отделом).

  Лорд Перси был также отпрыском одной из правящих английских семей со

старыми традициями государственной службы и мудрого правления. Тем не

менее, как пишет Вейцман, он "выразил безграничное удивление, что евреи

вообще могли обсуждать предложение Уганды, считая его, во-первых,

непрактичным, а, с другой стороны, прямым отрицанием еврейской религии.

  Как человек глубоко религиозный, он был потрясен, мыслью, что евреи могли

бы даже только подумать о другой стране, кроме Палестины, как о центре их

возрождения; и он с большой радостью услышал от меня, что столь многие

евреи тоже категорически отвергли предложение Уганды, добавив от себя:

  если бы я был евреем, я не дал бы и полпенса за такое предложение".

  Надо думать, что Вейцман не сообщил лорду Перси о единогласном желании

палестинских евреев переселиться в Уганду. Если верить его записям, ему

фактически предложили избавиться от Герцля и обещали поддержать его

требование Палестины. Вейцман уехал, чтобы подготовить поражение

Герцля, и он уехал не с пустыми руками. Возможно, что за истекшие 50 лет

британские министры научились держать официальные министерские бланки

в месте, доступном только тем, кому это положено. Выходя из кабинета лорда

Перси, доктор Вейцман захватил с собой бланк министерства иностранных

дел и, написав на нем отчет о состоявшемся разговоре, отослал его в Россию

(где, будь то при Романовых или при красных царях, правительственные

канцелярские принадлежности не валяются где попало). Впечатление,

произведенное в местечковой России этим документом на бланке

лондонского Форин Оффиса было, вероятно, таким же, какое производит

икона на простого мужика. Совершенно ясно было, что британское

правительство не желало более иметь дела с доктором Герцлем и позаботится

о том, чтобы обеспечить сионистам Палестину. Лорд Перси действительно,

как теперь сказали бы, запустил новую птицу.

  Все дальнейшее шло как в античной драме по велению богов: победа

сионистов из России над доктором Герцлем, его крушение и смерть, и отказ

от Уганды. После этого Вейцман перенес свою деятельность в Англию,

"единственную страну, которая проявляет искреннюю симпатию к такому

движению, как наше" и где он мог "жить и работать беспрепятственно, но

крайней мере в теории" (любой сборник классических недоговорок мог бы

поместить эти слова на первой странице). Вейцман избрал своей резиденцией

Манчестер, а если он пишет, что это было "чистой случайностью", то

поверить этому трудно. Манчестер был избирательным округом Бальфура,

там же обосновалась главная квартира сионистов в Англии, а лидером партии

Бальфура в Манчестере был известный сионист (британская консервативная

партия и сегодня еще опутана той же сетью).

  Античная драма разыгрывалась далее. Премьерство Бальфура потерпело

фиаско, когда на выборах 1906 года его партия потеряла в Манчестере 8 мест

из девяти, и ему пришлось временно сойти с политической сцены. На ней

появился в этот момент новый персонаж, один из победивших на выборах

либералов; подававший надежды молодой человек по имени Уинстон

Черчилль, явно умевший держать, нос по ветру. Он также выставил свою

кандидатуру в Манчестере и сумел заручиться благосклонностью сионистской

главной квартиры, выступив сначала против законопроекта об иностранцах,

внесенного в парламент правительством Бальфура (и ограничивавшего

массовую иммиграцию из таких стран, как Россия, откуда, как известно,

никто кроме евреев никогда не эмигрировал), а затем в пользу сионизма

вообще. Как пишет его биограф Р.С. Тейлор (см. библиографию),

"манчестерские евреи быстро сплотились вокруг него, как если бы он был

новым Моисеем; один из их лидеров объявил на еврейском митинге, что

любой еврей, голосующий против Черчилля, будет предателем нашего дела".

  По своем избрании Черчилль стал помощником министра колоний. Его

публичная поддержка сионизма была в то время лишь знаменательным

эпизодом; через 30 лет, когда Бальфур уже умер, она повела к столь же

роковым последствиям, как и умопомрачение самого Бальфура.

  Вернемся теперь к этому последнему, столь увлеченному сионизмом.

  Насколько можно судить по сохранившимся документам, ему никогда не

пришло в голову задуматься над судьбой коренных жителей Палестины,

которые обязаны ему своим изгнанием в пустыню. По случайному

совпадению, предвыборная борьба в 1906 г. велась главным образом по

вопросу о якобы жестоком обращении с какими-то людьми из "малых сих" на

другом конце земного шара (пример того, как по рецепту Герцля и

"Протоколов" следует возбуждать страсти "черни"). О сионизме избиратели

никогда и не услыхали, а когда они с ним познакомились впоследствии, то

судьба стоявших под его угрозой арабов их не беспокоила по той простой

причине, что об этой стороне дела печать, ставшая к тому времени уже

вполне "покорной", им ничего не сообщила. В 1906 г. их чувства

воспламенились вокруг вопроса о "китайском рабстве", приводя их в

священное негодование(off all places, как говорят англичане, в Манчестере,

где положение рабочих было еще более бедственно, чем во всей остальной

английской промышленности). В это время китайские кули вербовались по

контракту на трехлетнюю работу на золотых приисках в Южной Африке.

  Принятые на работу считали себя счастливцами, но для избирательной

демагогии в Манчестере это было "рабством", вокруг которого разгорелась и

была выиграна выборная кампания. Победившие либералы забыли о

китайских рабах сразу же после подсчета голосов, а придя к власти,

переплюнули в своем энтузиазме по адресу сионизма даже консерваторов.

  Пока на улице за окном раздавались крики о "китайском рабстве", Бальфур,

запершись с сионистским эмиссаром из России, готовил палестинским арабам

нечто гораздо более скверное, чем рабство. Он был совершенно околдован

этой проблемой (как пишет его племянница и ближайшее к нему доверенное

лицо до конца его дней, г-жа Дагдейл, задолго до этой встречи: "Его интерес

к вопросу был возбужден... отказом сионистов от Уганды... их оппозиция

возбудила в нем любопытство, для удовлетворения которого он не мог найти

средств... Он попросил (сионистского) руководителя своей партии в

Манчестере выяснить причины такой позиции сионистов... Интерес Бальфура

к евреям и их истории... имел своими корнями материнские наставления в

Ветхом Завете и его воспитание в шотландских традициях. Когда он стал

взрослым, его интеллектуальное восхищение некоторым аспектами еврейства

в современном мире и симпатия к нему приобрели для него громадное

значение. Помню, как еще в детстве он внушил мне мысль, что христианская

религия и культура в громадном долгу у иудейства, и что долг этот очень

плохо оплачен".

  В таком умонастроении Бальфур встретился с Вейцманом в 1906 г. в номере

"Королевской гостиницы" в сыром и туманном Манчестере. Предложение,

которое ему тут было сделано, автоматически ставило Турцию, притом уже в

1906 г., в ряд врагов Англии в любой "будущей мировой войне" (Макс

Нордау, см. выше), а в случае победы над ней, ставило Англию в состояние

постоянной войны со всем арабским миром. Судя, однако, по

вышеприведенной цитате, соображениям национального интереса,

нравственных принципов и государственного мышления в голове Бальфура

места не нашлось. Он был, как мы видим, захвачен раздраженным в нем

интересом и неудовлетворенным любопытством, что более походило на

любовные мечтания молодой девушки, чем на образ мыслей политика. В

парламент его избрали не для того, чтобы он решал, в чем состоит "долг"

христианства иудаизму, или, если бы такой долг действительно имелся, то не

для его оплаты из чужого кармана самозванным сборщикам. Если бы

действительно имелся какой-то реальный долг, с которым можно было бы, не

выходя из рамок исторической логики, связать его государство и страну, и

если он смог бы свою страну в этом убедить, он, возможно, нашел бы

оправдание. Вместо этого, он самолично решил, что такой долг есть и что

ему принадлежало право выбрать среди возможных кредиторов пришельца из

России, в то время, как еврейские массы в Англии не желали о таком долге и

слышать. Трудно найти в политической истории человечества что-либо более

странное и необычное.

  Сорок лет спустя Вейцман писал, что у Бальфура были "только самые

наивные и рудиментарные представления о (нашем) движении"; он не знал

даже имени Герцля и, стараясь припомнить, называл его "доктор Герц".

  Другими словами, Бальфура давно уже унес в облака его энтузиазм в

совершенно незнакомом ему вопросе. Он сделал несколько чисто

формальных возражений, но явно с целью испытать удовольствие от их

опровержения, как иной раз девушки для вида противятся втайне желанным

соблазнителям. Громадное впечатление произвел на него (по словам

Вейцмана) вопрос посетителя: "Мистер Бальфур, взяли бы Вы Париж вместо

Лондона, если бы я предложил его Вам?" "Но, доктор Вейцман, Лондон ведь

давно уже у нас", - возразил Бальфур, на что Вейцман ответил: "А у нас

Иерусалим давно уже был, когда на месте Лондона было болото".

  Бальфуру этот довод показался достаточно убедительным для переселения

еврейских ашкенази из России в Палестину. Однако, единственная группа

евреев, об интересах которых он имел законное право заботиться, а именно

английские евреи, делали все, чтобы убедить его не связываться с сионизмом,

а поэтому Бальфур сделал последнюю слабую попытку возражения:

  "Странно, доктор Вейцман, что евреи, с которыми я встречаюсь, - совсем

другие". На что последовал не менее остроумный ответ: "Мистер Бальфур,

Вы встречаетесь не с теми евреями, с которыми надо". После этого Бальфур

никогда больше не сомневался в том, что настоящими евреями являются

только сионисты из России. "Из этого разговора с Вейцманом я понял, что

еврейская форма патриотизма единственная в своем роде. Наибольшее

впечатление произвел на меня категорический отказ Вейцмана даже думать

об этом (предложении Уганды)". К этому г-жа Дагдейл присовокупляет: "Чем

больше Бальфур размышлял о сионизме, тем сильнее становились его

уважение к нему и вера в его значимость. Его убеждения окончательно

оформились накануне поражения Турции в Великую Войну, изменив будущее

сионизма". Он изменил также и все будущее Запала, как и судьбу двух его

поколений. В беседе в номере гостиницы в 1906 году исполнилось

предсказание Макса Нордау 1903-го года о формах "будущей мировой

войны".

  По мере приближения этой войны все большее число ведущих политиков

спешило втайне поддержать сионизм. Фактически они сами превращались в

заговорщиков, поскольку они держали общественность в неведении о своих

намерениях в отношении Палестины. Вне узкого внутреннего круга этой

политической интриги никто не знал о ее существовании и о том, как она

будет проведена в сумятице большой войны, когда фактически прекратится

контроль государственной политики со стороны парламента и

общественности. Именно его секретность наложила на этот процесс печать

заговора, задуманного в местечковой России, и его плоды созрели к 1917

году.

  Следующая встреча Вейцмана с Бальфуром состоялась 14 декабря 1914 года.

  (Здесь перед нами снова характерный пример того как трудно точное

установление фактов в этих вопросах: г-жа Дагдейл цитирует Вейцмана, - "я

не встречался с ним больше до 1916 года", - но пишет далее сама, что "14

декабря 1914 г. состоялась встреча д-ра Вейцмана с Бальфуром". Эта,

очевидно, вторая встреча подтверждается и Вейцманом, который пишет, что

после своего разговора с Ллойд-Джорджем 3 декабря 1914 г., он "немедленно

последовал совету Ллойд-Джорджа встретиться с м-ром Бальфуром").

  Мировая война только еще начиналась. Британская армия была почти

уничтожена во Франции, которая сама стояла на грани катастрофы, в то время

как один лишь британский флот ограждал Англию от опасности вторжения.

  Впереди предстояла война, обошедшаяся Англии и Франции в 3 миллиона

жизней, и цвет британской молодежи рвался в бой. Пропаганда кричала об

уничтожении "прусского милитаризма", освобождении "малых народов" и

восстановлении "свободы и демократии". Бальфур вскоре снова вошел в

правительство. Когда он опять встретился с Вейцманом, его мысли явно были

далеки от грандиозной битвы на полях Франции, и он менее всего думал о

своей стране и своем народе. Его главной заботой были сионизм и Палестина.

  Беседу с Вейцманом он начал словами: "Я часто вспоминал наш разговор" (в

1906 году), "и я думаю, что когда замолкнут пушки. Вы сможете получить

Ваш Иерусалим".

  Те, кто жил в то время, могут вспомнить обстановку тех лет и понять, сколь

далеки были мысли Бальфура от тех событий, которые они считали тогда

главными и решающими. В лице Бальфура возродился "пророк" Монк, но на

этот раз во всеоружии власти, позволявшей ему распоряжаться судьбами

нации. "Непреодолимое давление" за куликами превратилось в решающую

силу, достигшую своего апогея уже в 1914 году.

  К этому времени американский народ также опутывался сетью той же

политической интриги мирового масштаба, скрытой от взоров

общественности, т.ч. американцы даже и не подозревали о ее существовании.

  Они лишь опасались быть вовлеченными в "чужеземные осложнения" и не

желали ввязываться в чужие войны, а их президент обещал им, что эти войны

никогда их не затронут. В действительности, они уже в эту войну ввязались,

ибо "непреодолимое давление" к этому времени действовало столь же

успешно в Вашингтоне, как и в Лондоне.

  Глава 29

  ЭДВАРД МАНДЕЛЬ ХАУЗ И ЕГО РОЛЬ

  Пока Бальфур со своими сообщниками в тайном заговоре продвигался во время

первой мировой войны к власти в Англии, похожая группа людей столь же тайно

обосновалась у власти и в Соединенных Штатах, создав политический механизм,

действие которого показало окончательные результаты почти 50 лет спустя,

когда президент Труман создал сионистское государство в Палестине.....

  К началу века американцы все еще пребывали в состоянии своих

"американских идеалов", сущностью которых было не ввязываться ни в какие

"чужеземные осложнения". Их нападение на Испанию на Кубе в 1898 году,

разумеется, уже сорвало их с этой надежной позиции, а поэтому загадочное

происхождение этой небольшой войны все еще представляет немалый

интерес. Американская общественность была тогда спровоцирована на взрыв

военной истерии сообщением, что американское военное судно "Мэйн"

взорвано испанской миной - довольно обычный пример провокации. Когда

много лет спустя это судно было поднято со дна моря, то обнаружилось, что

его броня была взорвана зарядом изнутри (но к тому времени общественность

давно уже потеряла всякий интерес к этому инциденту).

  Последствия испано-американской войны (в смысле американского

вмешательства в чужие дела) придали первостепенную важность вопросу,

кому будет принадлежать истинная власть в Америке, поскольку от этого

зависел характер всякого рода будущих "осложнений". На этот вопрос, в

свою очередь, решающим образом повлияли последствия другой войны -

американской гражданской войны 1861-1865 годов, главным результатом

которой (о котором даже не подозревали враждующие стороны, северные и

южные штаты) было весьма существенное изменение в характере населения, а

затем и правительства республики.

  До гражданской войны американское население было по преимуществу

ирландским, шотландско-ирландским, шотландским, британским, германским

и скандинавским, и из этого смешения создался совершенно особый тип

"американца". Как прямое следствие гражданской войны, началась

неограниченная иммиграция, которая за несколько десятилетии привела в

Америку многие миллионы новых граждан из восточной и южной Европы. В

их числе было множество евреев из черты оседлости в России и русской

Польше. Политика раввината в России препятствовала их ассимиляции, то же

продолжалось и после переселения их в Америку. В самом начале XX века

встал вопрос, какую роль намерены играть лидеры еврейства в политической

жизни республики и в ее иностранной политике. Последующие события

показали, что массовая иммиграция принесла в Америку восточно-

европейский заговор в его обеих формах: сионистской и социалистической. За

кулисами начался - около 1900 г. - процесс постепенного захвата евреями

политической власти, ставший в последовавшие полвека доминирующей

проблемой в национальной жизни страны.

  Первым, вовлекшим Америку в этот процесс, был некий Эдвард Мандель

Хауз (известный под именем "полковника Хауза", хотя он никогда не был

военным"), американец-южанин голландско-британского происхождения,

выросший в Техасе в трудный период по окончании гражданской войны -

один из любопытных персонажей нашего повествования. Как иные

втихомолку наслаждаются редкими сортами коньяка, так Хауз был тайно

пристрастен к пользованию властью чужими руками, о чем откровенно писал

в своих дневниках. Как отмечал его издатель, Чарльз Сеймур, он избегал

гласности, "обладая чувством циничного юмора, подогреваемого сознанием

того, что он - невидимый и не подозреваемый никем - не будучи богат и не

занимая высокого поста, одним только личным влиянием мог фактически

отклонять течение исторических событий". Мало кто обладал такой властью

при полной личной безответственности: как писал сам Хауз, "очень нетрудно,

не неся никакой ответственности, сидеть с сигарой за стаканом вина и решать,

что должно быть сделано".

  Его издатель избрал эти формулировки очень удачно: Хауз в самом деле не

руководил американским государством, он лишь отклонил его политику в

сторону сионизма, поддержки мировой революции и создания мирового

сверхправительства. Тот факт, что он обладал тайной властью, полностью

доказан. Выяснить мотивы, почему он направлял ее именно в эту сторону,

очень трудно, поскольку его идеи (выраженные в дневниках и написанном им

романе) представляются столь сумбурными и противоречивыми, что

составить по ним ясную картину совершенно невозможно. Объемистые

дневники ("Частные заметки"), в которых он описывает свое тайное

правление, наглядно показывают, как он действовал. Они не дают, однако,

ответа на вопрос, чего он в конце концов хотел, ни даже знал ли он сам, чего

хотел; в этом же смысле, его роман обнаруживает лишь ум, полный незрелых

демагогических идей, даже не высказанных с достаточной ясностью. Типично

его напыщенное обращение к читателю, помещенное на обложке: "Эта книга

посвящается тем многим несчастным людям, которые жили и умерли, не

добившись нужного им, поскольку с самого начала социальное устройство

мира было плохо задумано"; очевидно, это должно было означать, поскольку

Хауз считал себя человеком религиозным, плохую работу некоего высшего и

более раннего авторитета, выраженную словами: "Вначале сотворил Бог небо

и землю".

  В поисках источников политических идей м-ра Хауза (по началу весьма

родственных коммунизму; впоследствии, когда зло уже совершилось, он стал

более умеренным) мы наталкиваемся на небезынтересные детали. Его

издатель обнаружил одну из ранних записей Хауза, "напоминающую Луи

Блана и революционеров 1848 года". Мы уже раньше обращали внимание

читателя на Луи Блана, французского революционера, который в 1848 году

собирался сыграть роль Ленина, созвав съезд рабочих депутатов, нечто вроде

будущих советов 1917 года. Подобные взгляды у техасца конца 19-го века

столь же неожиданны, как буддизм у эскимоса. Как бы то ни было, но в

молодости Хауз под чьим-то влиянием усвоил эти идеи. Второе имя Хауза -

Мандель - было, как пишет его биограф, Артур Д. Хоуден (Howden), именем

"еврейского коммерсанта в Хустоне, одного из ближайших друзей его отца;

тот факт, что Хауз-старший дал еврейское имя своему сыну, указывает на

приверженность его семьи к еврейской расе". В романе, написанном Хаузом,

герой отказывается от всех удобств, живя в бедной комнате нью-йоркского

Ист-Сайда вместе с польским евреем, эмигрировавшим в Америку после

антиеврейских беспорядков в Варшаве, причиной которых было убийство

сына правительственного сановника неким "нестерпимо затравленным

молодым евреем". В последующие годы шурином и советником Хауза был

также еврей, некий доктор Сидней Мезес, один из инициаторов ранних

планов создания мирового сверхправительства (т.н. "Лига принуждения к

миру"). Это примерно все, что можно узнать об интеллектуальной атмосфере,

в которой формировалось мировоззрение Хауза. В одной из своих наиболее

откровенных записей Хауз пишет о том, как внушаются идеи другим людям, и

показывает, сам того не замечая, что, считая себя всемогущим, он был по сути

беспомощен. "Желая повлиять на президента, как и на всех других, я всегда

старался внушить им, что заимствованные у меня мысли были их

собственными... Обычно, если говорить правду, они вовсе не принадлежали

мне самому... самое трудное в мире, это проследить источники любой

идеи... Мы часто считаем собственными идеи, которые мы в

действительности подсознательно восприняли от других".

  Он начал знакомиться с политикой в Техасе уже в возрасте 18 лет, во время

президентских выборов (1876 г.), быстро распознав, что фактически "лишь

двое-трое в Сенате, и двое или трое в Палате представителей, вместе с

президентом, действительно правят страной. Все остальные - только

подставные фигуры... поэтому я не стремился к официальным постам, и не

старался ораторствовать" (то же самое говорит и политик, описанный в его

романе в 1912 году: "В Вашингтоне... я увидел, что у власти стоят всего

несколько человек; все, находящиеся за пределами этого узкого круга, имеют

очень мало значения. Я стремился проникнуть внутрь этого круга, а теперь я

уже стараюсь не только быть в чем, но быть им самим... Президент попросил

меня руководить его избирательной кампанией... он был выставлен

кандидатом и переизбран подавляющим большинством голосов... а я оказался

внутри волшебного круга и недалеко от дальнейшей цели - не иметь больше

соперников... я затянул почти невидимую петлю вокруг людей, которая

крепко их держала").

  С такими амбициями Хауз вышел на политическую арену в Техасе: "Я начал

сверху, а не снизу... обычно я делал номинальным главой кого-либо другого,

чтобы мне не мешали работать те требования, которые предъявляются к

председателю... Каждый председатель руководимой мной кампании

наслаждался рекламой и аплодисментами в публике и в печати... после чего о

них забывали в ходе нескольких месяцев... а когда начиналась новая

избирательная кампания, публика и печать столь же охотно принимали новую

подставную фигуру". Хауз использовал Техас, как начинающий артист

использует провинцию. Он был столь успешным партийным организатором,

что к концу столетия стал полновластным правителем штата, сидя ежедневно

в кабинете губернатора (назначенного им и давно забытого) в

правительственной резиденции; здесь он подбирал сенаторов и членов

местного конгресса и выносил решения по докладам многочисленных

чиновников, обычно осаждающих губернатора. Закончив свое

провинциальное турне, он стал готовиться к завоеванию столицы. К 1900 году

ему "надоело положение, занимавшееся мной в Техасе" и он "был готов

заняться государственными делами". После нужной подготовки он начал в

1910 году, накануне Первой мировой войны, подыскивать подходящего для

демократической партии кандидата в президенты". Так, в возрасте 50-ти

лет, Хауз стал "president-maker". До того как автор этих строк прочел его

"Частные заметки", он поражался необъяснимой осведомленности ведущего

американского сиониста, раввина Стефена Уайза, который в 1910 г. заявил на

собрании в штате Нью-Джерси буквально следующее: "Во вторник мистер

Вудро Вильсон будет избран губернатором вашего штата; он не закончит

срока губернаторской службы, т.к. в ноябре 1912 года он будет избран

президентом Соединенных Штатов; после этого его переизберут президентом

второй раз". Это было знанием хода будущих событий, какое мы находит в

"Протоколах", у Льва Пинскера и Макса Нордау; дальнейшее расследование

этой истории показывает, что раввин Уайз получил эти сведения от Хауза.

  Вильсон в это время явно был объектом внимательного изучения со стороны

сговорившейся между собой группы неизвестных ни ему, ни другим лиц,

поскольку ни раввин Уайз, ни Хауз никогда еще с ним не встречались. Тем не

менее, как пишет биограф Хауза (Howden), этот последний "не сомневался в

том, что нашел нужного человека, хотя он с ним еще никогда не встречался...

  (Хоуден цитирует далее самого Хауза:) Я остановился на Вудро Вильсоне...

  как на единственном... который во всех отношениях был пригоден для этого

поста". Последующие слова самого, Хауза показывают, какие критерии при

этом прилагались: "Беда с кандидатами в президенты заключается в том, что

самою подходящего для этой должности невозможно провести в кандидаты, а

если это и удастся, то его не выберут. Народ редко выбирает наилучших на

этот пост, а поэтому приходится продвигать того, у кого более всего шансов

быть избранным, в настоящее же время самым подходящим для этого

представляется Вильсон" (это описание техники "выборов" находит

подтверждение в романе Хауза, где также рисуются методы всесильной

политической группы при подборе "своих креатур" в президенты).

  В лице раввина Стефена Уайза, родом как Герцль и Нордау из Будапешта

(Stephen Wise, род. в 1874 г., сын раввина, наст. фамилия Weiss - прим.

  перев.), в группе лиц, тайно намечавших Вудро Вильсона в президенты,

сионизм сочетался с мировой революцией. Он был главным организатором

сионизма в Америке, что делало его довольно необычной фигурой среди

американских евреев, не желавших в то время никакого сионизма и

относившихся с подозрением и недоверием к "восточным евреям". Как писал

сам Уайз, до 1900 г. сионизм в Америке был популярен только среди евреев-

иммигрантов из России, привезших его из местечковых гетто; основная масса

американских евреев была немецкого происхождения и не желала о сионизме

и слышать. В 1900-1910 гг. прибыл миллион новых еврейских эмигрантов из

России, ставших под сионистским руководством важной группой

избирателей; отсюда и идет связь между Хаузом (его избирательная стратегия

будет описана ниже) и раввином Уайзом. Хотя этот последний в то время

вовсе не был представительной фигурой еврейства, будучи известен, главным

образом, как агитатор по рабочему вопросу, однако именно он имел тайный

доступ к власть имущим, которые внимали его советам (как Хаим Вейцман в

Лондоне. 2

Насколько прочно эта закулисная группа держала в своих руках весь

партийный избирательный аппарат, видно из того, что достаточно было Хаузу

"частным порядком" решить, что следующим президентом будет Вудро

Вильсон, как раввин Уайз объявил об этом открыто, добавив, что его изберут

дважды. Раввину пришлось для этого перестроиться, поскольку до того он

всегда поддерживал республиканскую партию; после того, как Хауз

остановился на кандидатуре Вильсона, раввин переметнулся к

демократической. Так сумбурные "революционные" идеи Хауза и вполне

ясные сионистские появились в трогательном единении на пороге Белого

Дома. Между обеими царило полное сердечное согласие: как пишет Уайз,

после выборов "мы получили горячую поддержку со стороны ближайшего

друга президента, полковника Хауза... (который), не только принял нашу цель

близко к сердцу, но и был связующим звеном (liaison officer) между

правительством Вильсона и сионистским движением". В тесной

параллельности хода этих скрытых процессов в обеих странах, Америке и

Англии, вряд ли могут быть сомнения. Секрет того, как Хауз мог управлять

демократической партией, заключался в разработанной им стратегии,

обеспечивавшей победы на выборах. Демократическая партия не была у

власти уже почти 50-лет подряд, и он изобрел метод, позволявший

выигрывать выборы почти с математической точностью. Применению планов

Хауза демократическая партия была обязана своими победами в 1912 и 1916

годах, а также выборными победами Рузвельта и Трумана в 1932, 1936, 1940,

1944, и 1948 гг. Именно в этом избирательном плане, который в своем роде

может быть назван гениальным, и заключался секрет не прекращавшегося

влияния Хауза на политическую жизнь Америки; хотя ere собственные

политические идеи никогда не были ясно сформулированы и, к тому же, часто

менялись, он создал великолепное орудие для проведения чужих идей.

  В основном, это был метод получения голосов новых иммигрантов из числа

"иностранцев" в пользу демократической партии путем воздействия на их

национальные и расовые чувства и особые эмоциональные реакции. Метод

был разработан весьма детально и в нем чувствовалась рука мастера в этой

особой области политических наук. Совершенно невероятным выглядит то,

что Хауз не скрывая, опубликовал секрет этого метода, хотя и под

псевдонимом, именно в том 1912 году, в котором избранный им Вудро

Вильсон был официально проведен в кандидаты и действительно "избран".

  Даже его занятость в этом году не помешала Хаузу за один месяц написать

роман под заглавием "Администратор Филипп Дрю" (это необычное слово

напоминает нам те строки "Протоколов", где в английском переводе

говорится об "администраторах, которых мы изберем..."). Глава "Как делают

президентов", вне всяких сомнений не являющаяся вымыслом, превращает

эту в остальном совершенно неудобочитаемую книгу в исторический

документ первостепенного значения.

  В этой главе романа (напечатанного по настоянию неутомимого еврейского

ментора Хауза, д-ра Сиднея Мезеса) обрисован американский сенатор по

имени Сельвин, собирающийся "управлять страной твердой рукой, оставаясь

невидимой направляющей силой". Сельвин, разумеется, - сам Хауз, который

не мог удержаться от искушения дать ключ к распознанию самого себя и

поэтому заставил "Сельвина" пригласить избранного им президента-

марионетку (глава "Сельвин ищет кандидата") "поужинать со мной в моей

квартире в Мандель Хаузе".

  Еще до этого приглашения Сельвин, при участии некоего "финансового

жреца", Джона Тора, разработал "гнусный план", с помощью которого

"сплоченная организация" могла, применяя "подлейшие методы обмана в

том, что касалось ее истинных намерений, провести свою креатуру в

президенты". Финансирование этой мафии было очень простым: "Влияние

Тора в коммерческих кругах Америки было абсолютным... Тор и Сельвин

наметили добрую тысячу (миллионеров), каждый из которых должен был дать

по десять тысяч долларов... Тор говорил каждому из них, что дело идет о

процветании делового сообщества и что для этого нужны двадцать тысяч

долларов; он, Тор, даст десять тысяч, а от другого требуются столько же...

  лишь немногие дельцы... не считали для себя счастьем быть вызванным

Тором в Нью-Йорк и присоединиться к нему с завязанными глазами в деле

охраны капитала". Деньги этого "фонда великой коррупции" были

размещены Тором в различных банках, переведены Сельвином в другие

банки, а оттуда в частный банк его зятя; "в результате общественность не

могла ничего узнать ни о самом фонде, ни о его использовании".

  С помощью этой финансовой базы Сельвин выбирает свою "креатуру",

некоего Рокланда (под этим именем скрывается, разумеется Вудро Вильсон),

которому он говорит на ужине в Мандель Хаузе, что его обязанности как

президента будут несколько расплывчатыми: "хотя конституция и дает

президенту право управлять самостоятельно, но он не имеет морального

права действовать против политической линии и традиций своей партии или

же против советов партийного руководства, ибо страна и народ принимают

кандидата, партию и партийных советников как одно целое, а не раздельно"

(бросается в глаза сходство этих строк книги с соответственными указаниями

"Протоколов" на "президентскую ответственность" и решающий авторитет

их "советников").

  Рокланд покорно принимает эти условия. После выборов, "опьяненный

властью и угодничеством своих приспешников, Рокланд раз или два пытался

проявить независимость, принимая важные решения без консультации с

Сельвином; однако после резких нападок со стороны газет Сельвина... он не

предпринимал дальнейших попыток проявить независимость. Он чувствовал

себя совершенно беспомощным в сильных руках этого человека, и он

действительно и был таковым". Любопытно сравнить эти строки в романе

Хауза, написанном в 1912 г. до вступления Вильсона в должность президента,

с тем, что Хауз писал в своих "Частных заметках" в 1926 г. о его

отношениях с президентским кандидатом во время избирательной кампании.

  Хауз редактировал все речи кандидата, дав ему указание не слушаться ничьих

иных советов, в ответ на что Вильсон признался ему в нарушении этих

обязательств, обещав "не действовать самостоятельно в будущем". В романе

Сельвин рассказывает Тору о попытке Рокланда вырваться из этой

зависимости: "когда он рассказал, как Рокланд пытался освободиться и как

он, будучи поставлен на, свое место, корчился от унижения, оба они весело

смеялись" (эта глава носит название "Ликующие заговорщики").

  В другой главе говорится о том, каким образом было достигнуто избрание

"креатуры". Метод, описанный в этой главе, превращает избирательную

кампанию почти что в точную науку, и господствует с тех пор в организации

выборов в Америке. Он основан на расчете, что 80 процентов избирателей

при любых обстоятельствах отдадут свои голоса одной из соперничающих

партий, разделившись примерно поровну, и что поэтому все усилия и

денежные средства должны быть сконцентрированы на обработку

остающихся "текучих двадцати процентов". Эти 20% подвергаются

детальному анализу, пока не выделяется небольшой остаток, на обработку

которого сосредоточиваются максимальные усилия. Устраняются ненужные

затраты, вплоть до последнего цента и вся энергия освобождается в

направлении небольшой группы избирателем, которые действительно могут

повлиять на исход выборов. Этот метод столь способствовал "отклонению"

хода событий в Америке и во всем мире в нужную кому-то сторону, что не

мешает рассмотреть его более внимательно.

  Сельвин начинает кампанию по выдвижению кандидата в президенты с того,

что сбрасывает со счета все штаты, в которых победа его или противной

партии предрешена заранее. Это позволяет ему уделить все внимание

двенадцати сомнительным штатам, от голосов которых будет зависеть исход

выборов. Он делит эти штаты на группы по пять тысяч избирателей,

прикрепляя к каждой из них по одному местному члену партии и одному

представителю при центральной штаб-квартире. Далее он исходит из расчета,

что из каждых пяти тысяч четыре, разделившись поровну, не изменят ни его,

ни другой партии, что сужает его анализ до одной тысячи сомнительных

избирателей в каждой пятитысячной группе в 12 штатах, на которых и нужно

сосредоточиться. Задачей местного члена партии является сбор достоверных

сведений об их "расе, религии, занятиях и прежних партийных связях",

которые он должен сообщить прикрепленному к данной группе

представителю центра для воздействия на каждого из этой тысячи

посредством "литературы, убеждения или каким-либо более тонким

способом". Эти два агента - один местный, второй из центра - обязаны

были "обеспечить большинство в порученной им тысяче голосов".

  Избирательные воротилы другой партии рассылали вместо этого "тонны

печатной бумаги в партийные центры штатов, откуда они распределялись по

провинциальным организациям; там все это сваливалось в угол и давалось

посетителям, если они об этом просили. Комитет Сельвина использовал

только одну четверть этой массы материалов, но они отправлялись в

запечатанном конверте и в сопровождении сердечного письма,

непосредственно адресованного избирателю, еще не решившему, кому отдать

свой голос. Оппозиция, тратя большие деньги, рассылала ораторов из одного

конца страны в другой... Сельвин посылал людей в избирательные группы,

чтобы лично убедить каждого из колеблющейся тысячи поддержать список

Рокланда".

  Благодаря этому умелому методу анализа, исключения и концентрации,

Рокланд в романе и Вильсон в действительности победили на выборах в 1912

г. Этот концентрированный призыв к "тысяче колеблющихся избирателей"

был обращен в каждой такой группе к эмоциям "расы, веры и цвета кожи", и

каждый объект внимания был намечен с учетом этих факторов. "Так победил

Сельвин, а Рокланд стал краеугольным камнем строившегося им здания".

  Остальная часть романа не представляет интереса, но и она содержит

несколько любопытных мест. Подзаголовок гласит: "История будущего:

  1920-1935". Герой романа - Филипп Дрю, молодой воспитанник военного

училища в Вест-Пойнте, увлекшийся идеями и избранный вождем

негодующей толпой на митинге протеста после того, как заговор Сельвина с

Тором стал достоянием гласности. Интересном то каким образом эго

произошло: в кабинете Тора имелся скрытый микрофон (вещь, мало

известная в 1912 году, но столь же обычая в политике наших дней, как

настольный календарь). Тор позабыл его выключить, и его "ликующий"

разговор с Сельвином после избрания Рокланда стал известным его

секретарше, которая сообщила эти сведения в печать; самым

неправдоподобным во всей эти истории является то, что печать их

опубликовала. Дрю собирает армию (вооруженную, как по волшебству,

винтовками и артиллерией), разбивает правительственные войска в одном

единственном сражении, занимает Вашингтон и объявляет себя

"Администратором Республики". Его первым важным правительственным

актом (как и президента Вильсона) является введение "прогрессивного

подоходного налога, не исключающего ни одного дохода, каким бы он ни

был" (Коммунистический Манифест Карла Маркса требовал введения

"высокого прогрессивного налога", а Протоколы - "прогрессивного налога

на собственность").

  Вслед за тем Дрю вторгается в Мексику и в республики Центральной

Америки, побеждает и их в одной битве, объединяя их затем под

американским флагом, который в следующей главе становится "неоспоримой

эмблемой авторитета" также и для Канады, британских, французских и всех

иных владений в Вест-Индии. Сельвин и Филипп Дрю, оба, разумеется,

олицетворяют "полковника" Хауза. Сельвин - непревзойденный партийный

организатор и тайный носитель высшей власти; Дрю - сумбурный "утопист-

мечтатель" (Протоколы), который, достигнув власти, не знает, что с ней

делать. Как и следовало ожидать, под конец Хауз сам не знал, что ему делать

с двумя созданными им фигурами, представлявшими, по сути дела, одно и то

же лицо, и он должен был соединить их, сделав Сельвина - первоначального

злодея повествования - доверенным лицом и приятелем бедняги Дрю. После

этого неудивительно, что он снова не знал, что ему делать с Дрю, разве что

отдать его на съедение медведям. Он посадил его на корабль, плывущий в

неизвестном направлении, вместе с девицей Глорией, жаждавшей любви и на

протяжении пятидесяти глав выслушивавшей бессвязные речи Дрю о его

планах переустройства мира, заканчивая роман восклицаниями: "Счастливая

Глория! Счастливый Филипп!... Куда их несет? Вернутся ли они? Об этом

спрашивали все, но никто не мог дать ответа".

  Вероятно и в самом деле никто не стал бы дочитывать этот роман до конца, и

никого не интересовало, куда поплыли Филипп и Глория, с одним только

исключением. Был на земле один единственный человек, для которого эта

история должна была иметь столь же жуткое значение, как портрет Дориана

Грея для самого Дориана: Вудро Вильсон. В этом отношении роман

"Администратор Филипп Дрю" - единственный в своем роде. Два вопроса

преследуют историка: читал ли Вильсон этот роман, и что (или кто) побудило

Хауза опубликовать точную картину того, что происходило в то самое время,

когда "креатура" была сделана сначала кандидатом в президенты, а затем и

президентом республики? В свете этого книга приобретает характер

садистского издевательства, и читателю становится ясно, что люди,

собравшиеся вокруг полковника Хауза, должны были быть теми самыми

злодеями, потоке описаны в главе "Ликующие заговорщики".

  Можно ли допустить, что Вудро Вильсон не читал этой книги? Из его врагов

или друзей во время избирательной кампании кто-то должен же был дать ему

ее а руки. Историк должен задать себе вопрос, не было ли знакомство с этим

произведением причиной болезненного душевного и физического состояния,

вскоре поразившего президента. Несколько описаний его со стороны

современников могут послужить иллюстрацией к этому вопросу, хотя они и

забегают несколько вперед в хронологии нашего повествования. Хауз писал

впоследствии о том, кого он "выбрал" и провел в президенты ("единственный

из всех, кто во всех отношениях подходил к этой должности"): "В это время

(1914 г.) и несколько раз впоследствии мне казалось, что президент ищет

смерти; его поведение и его душевное состояние с уверенностью показывали,

что он не находил более радости в жизни". Вскоре после того, как Вильсон

стал президентом, британский посол сэр Гораций Планкетт (Plunkett) писал

Хаузу: "Я посетил президента и был потрясен, насколько он выглядел

измученным; перемена в нем, по сравнению с январем (месяц вступления

президентов в должность - прим. перев.), - ужасна". Шесть лет спустя сэр

Вильям Уайзмен, правительственный эмиссар Великобритании, говорил

Хаузу: "Я был потрясен видом президента... у него было серое, истощенное,

лицо, часто подергивавшееся в жалких попытках сдерживать нервы, явно

находившиеся в полном расстройстве" (1919г).

  Заметим сходство этих описаний Вильсона с позднейшими описаниями

президента Рузвельта, которого Хауз также считал своим подставным лицом.

  Как писал Роберт Э. Шервуд (влиятельный американский журналист и

плодовитый драматург, ярый друг Советов в 30-х годах, во время войны автор

официальных речей президента - прим. перев.), Рузвельта постоянно

преследовал "призрак Вильсона". Через 2 года после первого избрания

Рузвельта в президенты, менеджер демократической партии Джемс Фарлей

писал о нем: "Президент выглядит плохо... изможденное лицо и замедленные

реакции" (1935), а еще 2 года спустя он был потрясен видом президента"

(1937). Точно также была "потрясена видом президента" и мадам Чан Кай-

ши в 1943 году; Мерриман Смит писал в 1944 г., что Рузвельт "выглядел

старее, чем когда-либо, и произнес совершенно бессодержательную речь", в

то время как по словам Джона Т. Флинна фотографии президента потрясли

страну и народ". Член кабинета Рузвельта, мисс Френсис Перкинс, сказала

однажды, выйдя от него в 1945 г., "я не могу больше этого выдержать,

президент выглядит ужасно".

  Видимо самый верный путь стать несчастным, это получить власть в качестве

орудия других лиц, остающихся незримыми. Вильсон неизбежно выглядит

ничтожеством при чтении этих свидетельств, ставших теперь доступными

историкам. Полковник Хауз, раввин Уайз и другие из его окружения смотрели

на него, как коллекционеры смотрят на приколотого булавкой жука. Когда он

в двадцатилетнем возрасте решил в один прекрасный день стать президентом

страны, то вероятно он менее руководился божественным откровением, чем

гаданием на кофейной гуще. Это стало впоследствии известно, и ребе Уайз

как-то задал ему вопрос: "Когда Вы впервые начали думать или мечтать о

президентстве?" Поскольку раввину было известно гораздо больше, чем

Вильсону, о том, как его мечты оказались осуществленными, он вероятно

задал вопрос не без задней мысли, и несомненно был поражен ответом

Вильсона: "После окончания Давидсонова колледжа в Южной Каролине не

было дня, когда бы я не ожидал стать президентом", после чего последовал

язвительный вопрос: "Даже когда Вы были учителем в женской гимназии?".

  Вильсон, явно забывший истинное положение вещей, повторил: "Я всегда

был уверен, что буду президентом, и готовился к этому".

  Между тайным "выбором" Вильсона Хаузом в 1910 году и его официальным

выдвижением на президентскую кандидатуру в 1912 г. ему пришлось

публично расписаться в преданности сионизму; этим американский народ был

вовлечен в еврейское предприятие, как и английский народ оказался

связанным с ним предложением Уганды в 1903 г. Разъезжая по стране с

предвыборными речами, Вильсон выступил и по вопросу "о правах евреев",

заявив следующее: "Я говорю здесь не для того, чтобы выразить симпатии

нашими еврейским согражданам, а чтобы ясно выразить наше полное

единство с ними; это не только их цель, это цель Америки".

  Эти слова могли иметь только одно значение: как декларация внешней

политики в том случае, если Вильсона выберут президентом. Не было

никакой необходимости говорить о единстве между одними американцами и

другими, а евреи в Америке были всегда и во всех отношениях равноправны и

свободны; это положение могло измениться только в результате отказа самих

евреев сознавать свое единство с Америкой, и Вильсон фактически этот отказ

провозгласил публично. Он официально подчеркнул, что у евреев есть своя

"индивидуальность", не тождественная с Америкой, и что под его

руководством Америка будет всячески поддерживать их стремление

обособиться от своих сограждан. Для посвященных было ясно, что эти слова

выражали полное согласие с сионизмом. Они были также косвенным намеком

и угрозой по адресу России, поскольку тем самым Вильсон признавал

эмигрировавших русских евреев (бывших тогда единственными

организованными сионистами) представителями всего еврейства. Так

Вильсон взял на себя роль Бальфура в американской постановке этой драмы.

   К этому времени вся сионистская пропаганда была направлена против

России. Прошло 30 лет после убийства императора Александра Второго,

которого революционеры ненавидели за его попытки ввести в России

парламентарные порядки (как пишет Кастейн, участие евреев в цареубийстве

было совершенно "естественным"). Наследовавший престол Александр III

вынужден был бороться с революционерами более энергично. В дни

Вильсона император Николай II возобновил попытку царя-освободителя

умиротворить и объединить страну, дав народу избирательные права, что

снова встретило яростное сопротивление со стороны объединенных в

революционную партию сионистов.

  В то самое время; когда Вильсон нашел нужным ополчиться на Россию за ее

"нетерпимость", политические убийства стали там ежедневным средством

разрушения трудов Николая II. В разгар революции царь издал в 1905 г. указ,

сделавший Россию конституционной монархией, и ввел всеобщее

избирательное право. Революционеры боялись этих освободительных

мероприятий больше, чем казаков, и использовали государственную Думу для

бунтарского бесчинства, так что ее пришлось распустить. Царь назначил

премьер-министром просвещенного государственного деятеля П. А.

  Столыпина, проведшего закон о земельной реформе, за которой последовали

новые выборы. В результате, в русском парламенте Второго созыва Столыпин

был встречен бурной овацией, а революционеры остались с носом (около трех

миллионов безземельных крестьян, получили землю в полную собственность).

  3 Будущее России казалось в этот момент светлее, чем когда-либо.

  Признанный национальный герой, Столыпин писал: "Наша главная цель -

укрепить наше крестьянство. Вся сила страны в нем....Дайте стране 10 лет

покоя.. внешнего и внутреннего, и вы не узнаете нынешней России".

  Эти десять спокойных лет изменили бы к лучшему историю всего мира;

однако, заговор во время вмешался, принеся "десять дней, которые потрясли

мир". В 1911 г. Столыпин поехал в Киев, где царь открывал памятник

убитому революционерами царю-освободителю Александру II, и во время

спектакля в оперном театре был застрелен еврейским революционером

Богровым (в 1917 году еврейский комиссар, обнаружив в группе беженцев

девушку - дочь Столыпина, застрелил ее на месте).

  Это случилось в сентябре 1911 года; в декабре 1911 года Вильсон, уже

кандидат в президенты, выразил в своей речи "полное единство" с еврейским

предприятием. В ноябре 1911 гола Вильсон впервые в жизни встретился с

Хаузом, тем человеком, который "избрал" его в 1910 г. (и который к тому

времени уже "подобрал всех моих политических друзей и сотрудников").

  Позже Хауз сообщал своему шурину: "...еще никогда до того я не находил

одновременно и нужного человека и нужные возможности". Перед выборами

Хауз составил список министров будущего правительства (см. его роман

"Филипп Дрю") совместно с Бернардом Барухом, который теперь впервые

появляется на сцене нашей повести. Вероятно он окажется самой важной из

всех фигур на ней в течение последующих 50-ти лет, став известным, как

"советник" нескольких президентов подряд, и давая в 1950-х годах советы

президенту Эйзенхауэру и Уинстону Черчиллю. В 1912 году он был известен

лишь как успешный финансист, и его биограф сообщает, что он пожертвовал

50 тысяч долларов на избирательную кампанию Вильсона.

  Уже во время этой кампании Вильсону дали почувствовать узду. После

некоторых своих вольностей ему пришлось обещать полковнику Хаузу

(сходство с Филиппом Дрю в романе уже упоминалось), что "в будущем он

больше не будет действовать самостоятельно". Немедленно после выборов он

принял раввина Стефена Уайза для, "длительного разговора", во время

которого (как пишет Уайз) они обсуждали "русские дела, главным образом в

смысле положения евреев в России". Хауз в это же время обедал с неким

Луисом Брандейсом, влиятельнейшим евреем-юристом, сообщив

впоследствии, что "мы оба были в полном согласии в отношении

большинства важных проблем нашего времени". Таким образом, трое из

четырех ближайших советников Вильсона были евреи, и все трое в то или

иное время играли ведущую роль в новом обособлении евреев с помощью

сионизма и его палестинских требований. Брандейс и рабби Уайз были

ведущими сионистами Америки, и в частности Брандейс заслуживает, чтобы

мы посвятили ему несколько строк.

  По внешности и уму он отличался большой солидностью, но ни он сам, ни

любой другой aдвoкaт не могли бы сказать, что именно делало его "евреем".

  Он не соблюдал требований иудейской религии ни в ее ортодоксальном, ни в

реформированном виде, и однажды писал, что "в течение большей части моей

жизни я был лишь мало связан с евреями и иудаизмом, а их проблемы меня

мало интересовали". Его "обращение" было весьма иррационально и

романтично (напоминая Бальфура): как-то в 1897 году, прочтя за завтраком

отчет о речи Герцля на первом сионистском конгрессе, он сказал жене: "Вот

дело, которому я мог бы посвятить всю мою жизнь". Так в мгновение ока

полностью ассимилированный американский еврей превратился в сиониста и

со всем рвением новообращенного стал поносить "ассимиляцию":

  "Ассимиляцию нельзя предотвратить иначе, как вновь восстановив на нашей

родине центр, из которого будет распространяться наш еврейский дух".

  Русские сионисты никогда не доверяли этому типичному продукту

ассимиляции, который теперь всячески пытался "раз-ассимилироваться". Они

презирали его вечную болтовню об "американизме", и высказывания вроде:

  "я пришел к сионизму через американизм", что для талмудистов было

равнозначно утверждению, что к сионизму можно прийти через "русскость",

которую они собирались уничтожить. И действительно, совершенно

нелогичным было проповедовать худшую форму расовой сегрегации, в то же

время восхищаясь американским ассимиляционизмом, и похоже, что хитрый

юрист Брандейс так никогда и не разобрался в истинном характере сионизма.

  Для американских сионистов он стал их Герцлем (раввин Стефен Уайз был их

Вейцманом) и был столь же безжалостно выброшен за борт, когда он сыграл

решающую роль.

  Таково было окружение, диктовавшее свою волю президенту в годы, когда

Соединенные Штаты готовились ввязаться в Первую мировую войну, и такова

была цель, которая должна была быть достигнута через него и с помощью

участия его страны в этой войне. После выборов Хауз стал заведовать всей

корреспонденцией президента; он решал, кого президент должен был принять

или, наоборот, не принять; он же указывал министрам его кабинета, что они

должны были или не должны были говорить. К тому времени он уже написал

и опубликовал свой удивительный роман. Он желал власти и достиг ее, но он

никогда не был в состоянии решить, что же ему еще нужно. Его амбиции,

таким образом, были довольно бесцельны, и задним числом он похож на

героя романа другого политика, Уинстона Черчилля, о котором его автор

писал: "Мотивом его действий была громадная амбиция, и Саврола (герой

романа Черчилля) был бессилен ей противиться". К концу своей жизни,

одинокий и всеми забытый, Хауз остро возненавидел своего "Филиппа Дрю".

  Однако между 1911 и 1919 гг. жизнь представлялась Хаузу великолепной. Он

обожал власть ради нее самой, и к тому же не хотел ничем огорчать своего

"Рокланда" в Белом Доме: "Моим неизменным стремлением было, чтобы

президент, как и все другие, на которых я хотел оказать влияние, воображали,

что идеи, внушенные мною, были их собственными. По сути дела, я мог

обдумать многие вещи гораздо детальнее, чем президент, и у меня было

больше возможностей обсудить их, чем у него. Но никто не может быть

довольным, зная что кто-то другой направляет его решения. В этом

отношении все мы слишком тщеславны. У большинства людей их личное

тщеславие руководит их поступками. У меня этого нет. Мне совершенно

безразлично, кого будут хвалить за осуществление моей идеи. Главное -

чтобы моя идея была проведена в жизнь. Обычно, если говорить правду,

первичная идея исходила даже не от меня самого...".

  Другими словами, кто-то "направлял" Хауза, который, в свою очередь,

"направлял" Вильсона, в результате чего тайная клика в талмудистских

местечках России должна была получить в свою собственность Палестину,

что опять-таки не могло иметь другой цели, как создание там постоянно

источника мировых конфликтов; кроме того, евреи всего мира снова должны

были быть обособлены от остального человечества. Как легко было

предвидеть, разрушение России и распространение мировой революции также

входило в этот план.

  В этот период (1913) произошло еще кое-что, чему никто тогда не придал

значения, но что заслуживает быть отмеченным в связи с позднейшими

важными последствиями. В США существовала организация по названию

"Бнай Брит" ("B`nai B`rith", по-древнееврейски "Дети Завета"), основанная

как масонская ложа исключительно для евреев и претендовавшая на то, чтобы

быть "чисто американской организацией", однако она открыла свои

отделения во многих странах, а в наши дни она претендует на то, чтобы

"представлять всех евреев во всем мире", являясь частью того, что Кастейн

называет "еврейским интернационалом". В упомянутом 1913 году одна из

ветвей "Бнай Брита" получила специальные задания и стала называться "Лига

против оклеветания" (Anti-Defamation League). Впоследствии она достигла

необычайных размеров и власти, став чем-то вроде тайной полиции в руках

еврейского "государства в государстве". Мы еще встретимся с ней в нашем

дальнейшем повествовании.

  С приходом к власти Вильсона и его закулисного окружения была завершена

подготовка сцены, на которой должен был разыграться первый в истории

мировой вооруженный конфликт. В гигантском сверхнациональном плане,

который должен был быть осуществлен с помощью мировой войны, Америке

отводилась лишь вспомогательная роль. Главную роль в первом акте

постановки должна была сыграть Англия, но к началу войны цель захвата

контроля над британским правительством еще не была полностью достигнута.

  Так наша повесть переходит теперь на другую сторону Атлантического

океана, в Англию, где Бальфур снова был на пути к власти. Руководящие

политики Англии все еще сопротивлялись скрытым целям и закулисным

планам, стремясь после 1914 г. вести войну и выиграть ее как можно скорее

там, где она началась - в Европе. Их нужно было призвать порядку, чтобы

успешно мог закончиться процесс, предсказанный Максом Нордау в 1903

году. Упрямых следовало либо заставить слушаться, либо устранить. С 1914

по 1916 годы в Англии шла борьба за вытеснение этих людей и замену их

другими, которые подобно Вильсону стали бы послушными исполнителями

чужой воли.

  Примечания:

  1. Американские президенты производили в полковники сугубо гражданских

лиц "за заслуги", обычно мало известные общественности. При Рузвельте за

аналогичные заслуги стали производить в генералы. Таким генералом стал,

например, "король американского телевидения" Давид Сарнов (1891-1971),

родом из местечка Узляны под Минском, который во всех биографических

справочниках и энциклопедиях неизменно именуется "пионером в области

телевидения". Настоящий изобретатель телевидения, проф. Владимир

Кузьмич Зворыкин, создатель иконоскопа (главная часть телевизора),

электронного микроскопа и множества других важнейших для нашего

времени изобретений, член научных обществ и академий во всем мире,

отмеченный бесчисленными международными наградами и орденами

(кавалер Почетного Легиона), служивший директором отдела исследований

сарновской компании RCA, такой чести не удостоился.

   2. Уайз (или Вейс) был одним из основателей Американской сионистской

Организации в 1898 г. (в возрасте 24-х лет!) и ее президентом в 1936-38 гг.

  Как пишет "Американская Энциклопедия", "он оказывал влияние на многих

ведущих общественных и политических деятелей, в том числе на президента

Вудро Вильсона, в смысле их дружественного отношения (sympathetic

understanding) к сионизму". В 1917 г. он основал Американский Еврейский

Конгресс (American Jewish Congress) и представлял его на Версальской

конференции в 1919 г., став его президентом в 1925-29 и 1935-49 гг. B 1936 г.

  Уайз основал Всемирный Еврейский Конгресс (World Jewish Congress),

президентом которого он был до своей смерти в 1949 г., "и в качестве

такового был мировым вождем борьбы против Гитлера" (Американская

Энциклопедия, Нью-Йорк 1968, т. 29. стр. 79-80). 5-го сентября 1939 г.

  Всемирный Еврейский Конгресс официально объявил войну Германии, что

превращало всех евреев в Германии и оккупированных ей странах в

"представителей вражеского народа", которых Женевская конвенция о

ведении войны разрешает во время войны интернировать в

концентрационных лагерях.

  3. Даже столь всесторонне осведомленные западные авторы, как Дуглас Рид,

часто "плавают", как только речь заходит о России, что несомненно является

следствием систематического искажения русской истории "заинтересованной

стороной", создавшей себе, в особенности после 1917 года и, главным

образом, в Англии и Америке, монополию в этой области.

  "Безземельных крестьян" в России, в отличие от западной Европы, вообще не

было, за исключением тех, кто, формально принадлежа к крестьянскому

сословию, занимался вместо земледелия торговлей, ремеслом, промыслами и

т.д., но и они наделялись общинной землей, сдавая ее обычно в аренду

односельчанам. Столыпинская реформа освободила крестьян от общинной

зависимости, закрепив 16 милл. десятин в частную собственность 2,5 млн.

  крестьянских дворов. Одновременно гигантскими темпами проводилось

землеустройство (ликвидация чересполосицы и т.д.), фактически сводившееся

к установлению постоянной собственности и на общинную землю; т.ч. к 1916

году почти 60% надельной, т.е. бывшей общинною земли (общая площадь

надельной земли, отведенной крестьянам после реформы 1861 г. составляла

около 117 млн. десятин или более 127 млн. гектаров) перешли в личную

собственность крестьянства. Помимо этого, русское крестьянство владело 30

млн. десятин земли, купленной на личные средства, и арендовало

дополнительно не менее, чем 60 млн. десятин земли, главным образом у

помещиков.

  Что касается думской истории, то распущена была также и Вторая

Государственная Дума, отказавшаяся лишить депутатской

неприкосновенности 55 соц.-дем. депутатов, замешанных в подготовке

убийства императора, великого князя Николая Николаевича и П. А

Столыпина, после чего последний провел в порядке чрезвычайного

законодательства новый избирательный закон, обеспечивший Третьей

Государственной Думе способное к продуктивной работе большинство.

  Земельная реформа вместе с землеустройством показала результаты лишь по

прошествии нескольких лет, и прямого влияния на исход выборов в Думе не

имела. Далее, Дуглас Рид ошибочно производит Столыпина в графы, что мы в

переводе опустили.

  Небезынтересно, что "Американская Энциклопедия" посвящает Столыпину

всего 14 строк (Нью-Йорк, 1968, т.25, стр.671), в которых его реформа даже

не упоминается, сообщается лишь, что "он подчинил большую часть империи

военно-полевому управлению для подавления растущей революции, и был

убит в 1911 году". Думскому противнику Столыпина, сомнительному

историку и политическому ничтожеству Милюкову, та же "Американская

Энциклопедия" посвящает 74 строки, полные славословий.

  К той же области "объективной информации" относится и то, что автор

известного в США труда о советском сельском хозяйстве, Наум Ясный ("The

Socialized Agriculture of the USSR. Plans and Performance", Stanford 1949), на

17-ти страницах главы 9-й, посвященной дореволюционному русскому

сельскому хозяйству перед Первой мировой войной, не говорит ни единого

слова о реформе Столыпина и даже не называет его имени. Русское сельское

хозяйство и положение крестьянства в России, подаются Наумом Ясным в

совершенно ложном свете.