ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

     "Я ПОСЫЛАЮ ВАС"

     14 апреля -- 18 мая

     Словно на крыльях вернулись  одиннадцать  назад  в  Капернаум.  К  тому

времени  от  богомольцев  многие  уже знали о казни. Однако всех приводили в

недоумение ученики Назарянина. Они совсем не были удручены, напротив, в  них

ощущалась  просветленная  радость, почти экстаз. Что могло так подействовать

на Симона и его друзей? Над этой загадкой ломали  голову  знавшие  их  люди.

Тогда-то,  быть может, апостолы и поняли, для чего Учитель велел им оставить

Иерусалим. Там их ежедневно подстерегала опасность, а дома, вдали от врагов,

они могли вновь собрать рассеявшихся последователей Господа и сообщить им  о

дивном событии: "Он воскрес!"...

     Постепенно  жизнь  апостолов  вошла  в прежнее русло. Рыбаки взялись за

свой привычный труд; но  мысли  их  постоянно  полны  были  Иисусом.  О  Нем

напоминала  каждая  тропинка,  каждый  уединенный уголок на берегу. Здесь Он

учил их притчами, сидя на  холме,  там  говорил  с  толпой,  на  этой  улице

рыбачьего  поселка  исцелил больного. Апостолы как бы заново переживали чудо

тех трех лет, которые открыли им Небо. Однако Сам Господь еще  не  появлялся

[1]. Ученики ждали, веря Его обещанию.

     Однажды  вечером Кифа, сыновья Зеведеевы, Фома и Нафанаил вышли в лодке

на Тивериадское озеро. Лов оказался неудачным, и к утру им пришлось  сложить

на  дно  пустые  сети. Рыбаки были уже метрах в ста от берега, как увидели в

голубой предрассветной дымке Человека, стоявшего у воды. Он громко  окликнул

их:  "Друзья,  есть у вас что-нибудь к хлебу?" В этом вопросе не было ничего

необычного: окрестные жители часто покупали рыбу прямо из лодок. Узнав,  что

они  ничего не поймали, Человек предложил им закинуть сеть с правой стороны,

и, едва они последовали Его совету, невод тотчас наполнился.

     Странное чувство овладело всеми. Ведь когда-то подобное уже было: был и

берег, и пустая  сеть,  и  неожиданный  улов...  Иоанн,  пытаясь  разглядеть

Стоящего,  вдруг шепнул Симону: "Это Господь". Петр, ни говоря ни слова, тут

же опоясался, прыгнул в воду и поплыл к берегу. Остальные, налегая на весла,

поспешили за ним.

     Незнакомец, казалось, ждал их. Среди камней  был  разложен  костер,  на

углях  пеклась рыба. Рыбаки в смущении остановились. Кто бы мог предположить

в этих загорелых полуобнаженных людях будущих  покорителей  мира,  чьи  сети

станут символом духовного лова?

     "Принесите  и  тех  рыб, что вы поймали сейчас", -- сказал Неизвестный.

Они пошли к сетям, и скоро трапеза была готова.

     Ели молча. Над озером поднималось солнце. В тишине звучали голоса птиц,

слышался плеск волн. Запах костра смешивался с запахом воды, рыбы и трав. Ни

один не осмеливался спросить: "Кто ты?" --  но  в  душах  их  пела  неземная

радость.  Каждый с неоспоримой уверенностью знал, что это Иисус преломляет с

ними хлеб, хотя облик Его был иным.

     Кончив, все встали. Господь подозвал Петра и отвел его в сторону.

     -- Симон, сын Ионы, любишь ли ты Меня больше, чем они?  --  спросил  Он

торжественно,  как тогда -- в Кесарии Филипповой, называя ученика его полным

именем.

     -- Да, Господи, -- ответил тот. -- Ты знаешь, что я люблю Тебя.

     -- Паси ягнят Моих, -- сказал Иисус, а потом вновь  испытующе  повторил

вопрос:

     -- Симон, сын Ионы, любишь ли ты Меня?

     -- Да, Господь, Ты знаешь, что я люблю Тебя.

     -- Ты будешь наречен пастырем овец Моих.

     Этим искус не кончился. В третий раз Христос спросил:

     -- Симон, сын Ионы, любишь ли ты Меня?

     Апостолу стало горько. Вероятно, троекратный вопрос напомнил ему, как в

припадке страха он трижды отрекся от Учителя.

     -- Господи,  -- печально сказал Симон, -- Ты все знаешь, Ты знаешь, что

я люблю Тебя.

     -- Паси овец Моих.

     И чтобы Петр понял, что это не привилегия, а призыв к  крестному  пути,

Христос добавил:

     -- Истинно, истинно говорю тебе: когда ты был молод, ты опоясывался сам

и шел,  куда хотел, когда же состаришься, протянешь руки свои, и другой тебя

препояшет, и поведет, куда ты не захочешь.

     Сзади подошел Иоанн.

     -- Господи, а он что? -- спросил Петр.

     -- Если Я хочу, чтобы он пребывал, доколе Я не приду, что  тебе?  Ты

за Мной следуй [2].

     Впоследствии, размышляя над этими словами, первые христиане решили, что

Иоанн  не  умрет до нового явления Христа, но, как поясняет Евангелие, Иисус

указал  лишь  на  различие  в  судьбе  апостолов.  Любимому   ученику   было

предназначено  проповедовать слово Господне до глубокой старости, а Петру --

быть распятым за свидетельство веры. К искупительному кресту Царя Иудейского

присоединился крест человека, которого Христос нарек  Скалой  и  Пастырем  и

которому предстояло, "обратившись, утвердить братьев своих" [3].

     Утро  Церкви  занималось  над  страной  Геннисаретской.  С  каждым днем

увеличивался приток верующих. В  Галилее  никто  не  чинил  им  препятствий.

Иногда  сотнями  уходили они в пустынные места для молитвы, ожидая встречи с

Господом.

     Назаретскую   семью,   особенно   Марию,   Мать   Спасителя,   окружило

благоговейное  почитание.  Скоро  к  общине примкнули даже те родные Иисуса,

которые прежде сторонились Его. Обратился и Иаков, старший из  сводных  (или

двоюродных)   братьев  Христа,  человек  истового  благочестия.  Сохранилось

древнее предание, что он дал обет полного поста, пока не увидит  Воскресшего

собственными  глазами.  И тогда Иисус предстал перед ним, благословил хлеб и

протянул его Иакову: "Брат Мой,  вкуси  хлеба  сего,  ибо  Сын  Человеческий

восстал".

     Подробности  сказания  едва  ли  достоверны [4]. Но очень возможно, что

будущий глава Иерусалимской Церкви слышал о явлениях и хотел, подобно  Фоме.

удостовериться в их реальности сам.

     Сколько  времени  первая  община  оставалась в Галилее? Евангелист Лука

говорит о сорока днях явлений, после чего апостолы  уже  вновь  собрались  в

Иерусалиме  и  встретили  там  праздник Шавуот, или Пятидесятницы. Некоторые

толкователи думают, что этот срок -- лишь символ  некоего  подготовительного

периода  [Ср.  сорок лет пребывания Израиля в пустыне, сорокадневная молитва

Моисея на Синае и сорокадневный пост Христа в пустыне].  По  их  мнению,  за

месяц  Церковь  не  могла  достичь  численности  в несколько сот человек, а,

следовательно, Лука имел в виду Пятидесятницу 31 года. Хотя вопрос  этот  не

представляется существенным, традиционная дата кажется более вероятной. Сила

воздействия  проповедников, вдохновленных свыше, могла очень быстро принести

обильные плоды. К тому же трудно предположить,  чтобы  апостолы,  призванные

Господом для благовестия, стали медлить.

     Савла   видение   в  Дамаске  сделало  не  просто  учеником  Иисуса,  а

миссионером нового Откровения. То же самое произошло с одиннадцатью.

     Вероятно, в середине мая верующие поднялись на одну из гор  в  Галилее,

куда  повелел  им  прийти  Иисус.  Там  они  увидели Его стоящим на вершине.

Собравшихся было около пятисот человек. Все опустились на колени, хотя  иные

все  еще  не  могли  поверить,  что  Он  воистину  жив.  И  тогда над толпой

прозвучали слова, которым и доныне внимают столетия: "Дана Мне всякая власть

на небе и на земле. Итак, идите и научите все народы, крестя  людей  во  имя

Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я заповедал вам. И вот

Я с вами во все дни до скончания века".

     Завершился  мессианский путь Сына Человеческого, но его благовестников,

которых Он посылал  "проповедовать  Евангелие  всей  твари",  ждала  впереди

долгая дорога.

     За восемь веков до этих великих дней Израиль, сдавленный со всех сторон

могущественными  врагами,  услышал  пророчество,  которому тогда было трудно

поверить:

     Утвердится гора  Дома  Господня  во  главе  гор,  и  возвысится  над

холмами,

     И соберутся к ней все племена, и придут народы многие...

     Ибо из Сиона выйдет учение, и слово Господа -- из Иерусалима [5].

     Теперь  предреченное  сбывалось.  Основание  Церкви  нужно  было

закладывать в городе пророков, там. где Мессия принес Себя в жертву.

     В Иерусалим двинулись в середине мая. К  одиннадцати  присоединились  и

Семьдесят апостолов. Всего вместе с женщинами и другими учениками было около

ста  двадцати человек. Со стороны это первое воинство Христово выглядело как

обычный караван пилигримов, идущий на праздник Шавуот.

     В город вошли уже без боязни, зная. что Воскресший не покинет их. Когда

собрались в доме,  где  еще  недавно  встречали  Пасху  Нового  Завета,  где

пережили  ужас  катастрофы  и  радость  возрождения,  Спаситель вновь явился

освятить трапезу братьев. Он еще раз объяснил им значение  пророчеств:  "Так

написано,  чтобы  Мессии пострадать и воскреснуть из мертвых в третий день и

чтобы было проповедано во имя Его покаяние  для  отпущения  грехов  во  всех

народах,  начиная  от  Иерусалима.  Вы  свидетели  этому.  И  вот  Я посылаю

обещанное Отцом Моим на вас. Вы же оставайтесь  в  городе  этом,  доколе  не

облечетесь силою свыше".

     Затем  Иисус,  как  пишет  св. Лука, "вывел их до Вифании". Шел ли Он с

учениками незримо для других или только повелел им идти к  селению,  которое

всегда любил, мы не знаем. Когда взошли на Елеонскую гору, у многих при виде

Его  на  миг  проснулись  прежние  иллюзии: им казалось, что уже настал день

всемирного явления Мессии во Славе.

     -- Господи, не в это ли время восстанавливаешь Ты Царство Израилю?

     -- Не вам знать времена и сроки, которые Отец установил Своей  властью.

Но  вы  примете  силы,  когда  найдет  Дух  Святой на вас, и вы будете Моими

свидетелями и в Иерусалиме, и во всей Иудее, и Самарии, и до пределов земли.

     Воскресший поднял руки, благословляя Своих  посланников,  и  постепенно

"стал отдаляться от них".

     Однако  апостолы  не  испытывали  печали. Уже не трех избранных, как на

горе Преображения, а всех собравшихся осенил небесный  свет,  "облако  Славы

Господней". Победитель смерти восходит "одесную Отца" [6].

     Отныне Его присутствие не будет иметь границ. Он -- всюду: и в тайниках

души,  и  в  просторах  земли и неба, и в беспредельности звездных миров. Он

будет обитать в Церкви,  в  Своих  апостолах,  которым  сказал:  "Я  посылаю

вас..."

     Человек  идет  по Земле. Пересекает пустыни, реки, моря, горные хребты.

Голод и властолюбие, алчность и любопытство влекут его все дальше. Он  везет

с  собой  дорогие  товары и свитки книг; он приносит порабощение и мудрость,

открытия и гибель. Но вот к этим неисчислимым караванам  прибавляются  новые

путники.  Ими движут любовь и вера, воля Христа и Дух Божий; они несут людям

радостную весть о Сыне Человеческом.

     И покуда стоит мир -- апостольский путь будет продолжаться.

     Примечания ("ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ")

     [1] Из Лк 24, 33-- 53 можно сделать вывод, что Вознесение  произошло  в

первый  же  день  после  явления Воскресшего. Но позднее сам евангелист внес

поправку, указав на "сорок дней" (Деян 1, 3). O галилейских явлениях говорят

Мф и Ин. Как было уже  сказано,  установить  точную  их  хронологию  трудно.

"Создается впечатление, -- замечает Ч. Додд, -- что описанные случаи были не

того  рода,  чтобы  могли  войти  в последовательное повествование. Они были

спорадическими, неуловимыми, мимолетными и все же оставляли в сознании  тех.

с   кем   это   происходило,   непоколебимую  уверенность  в  том,  что  они

действительно на короткое время были в непосредственном  присутствии  живого

Господа" (Ch. Dodd. The Founder of Christianity, London, 1971, p. 169).

     [2] Ин 21, 1-- 22. Эта глава, вероятно, добавлена к Евангелию уже после

смерти  Иоанна  одним  из  его  учеников.  Но  в ее рассказе ощущается живое

воспоминание очевидцев. Толкования, вызванные вариациями слова "любишь  ли",

едва  ли  оправданы,  потому  что  в арамейском языке для слова "любить" нет

соответствующих синонимов.

     [3] Лк 22, 32; Ин 21, 23.  О  кончине  Иоанна  и  Петра  см.:  Евсевий.

Церковная  история.  II,  23--  25;  Тертуллиан.  Против  Маркиона,  IV,  5.

Лактанций. О смерти гонителей, 2. Иероним. О знаменитых  мужах,  1;  Ириней,

II, 22, 5; III, 3, 4.

     [4]  Предание  это сохранилось в древнем "Евангелии от евреев", которое

цитирует Иероним  (О  знаменитых  мужах,  2).  Оно  по-видимому,  изображает

явление  Иакову  в  храме  (по  Егезиппу, Иаков постоянно находятся там; см.

Евсевий. Церк. История, II, 23). Идя к Иакову, Христос "отдает Свою  верхнюю

одежду  слуге  священника".  Но  из  1 Кор 15, 7 можно скорее заключить, что

явление Иакову было в Галилее.

     [5] Ис 2, 2 сл.; Мих 4, 1 сл.

     [6] Лк 24, 44-- 53; Деян 1, 4-- 11.

     ЭПИЛОГ

     Пронеслись века...

     Возникали и рушились империи, гибли цивилизации, военные,  политические

и  социальные  перевороты  меняли  самый облик земли, но Церковь, основанная

Иисусом Назарянином, возвышается, как скала, среди этого клoкочущего моря.

     Вера, которую  в  первые  дни  исповедовало  всего  несколько  десятков

человек, движет сегодня миллиардом жителей Земли, говорящих на разных языках

и создавших бесчисленные формы культур.

     Когда  евангельская  проповедь,  подобно  свежему  ветру,  ворвалась  в

дряхлеющий античный мир, она принесла надежду  опустошенным  и  отчаявшимся,

вдохнула  в  них  энергию  и  жизнь.  Христианство соединило мудрость Афин и

чаяния Востока с мечтой Рима о всеобщем "согласии"; оно осудило угнетателей,

возвысило женщину, способствовало искоренению рабства.

     Позднее в молодых варварских странах Запада оно стало опорой гуманности

и просвещения,  заставив  грубую  силу  признать  духовный  и   нравственный

авторитет.  Постепенно христианская "закваска" превратилась в Европе и Новом

Свете в источник динамизма,  которого  не  знали  все  пятьдесят  тысяч  лет

существования человека.

     Христианство  влекло к себе людей, казалось бы, абсолютно непохожих: от

рабов Рима до Данте, от Достоевского до африканских пастухов. Оно  укрепляло

мучеников Колизея и давало силу своим исповедникам в XX веке.

     В  каждую  эпоху  Новый  Завет  обнаруживал  скрытые  в нем неистощимые

импульсы к творчеству. Если первыми учениками Иисуса были простые галилеяне,

то впоследствии перед Его крестом склонились величайшие  умы  всех  народов.

Его  откровение  озарило  мысль Августина и Паскаля, любовь к нему возводила

рукотворные утесы храмов, вдохновляла поэтов и ваятелей,  вызывала  к  жизни

могучие  звуки  симфоний  и  хоралов.  Образ Богочеловека запечатлен Андреем

Рублевым,  Микеланджело,  Рембрандтом;  на   пороге   третьего   тысячелетия

Евангелие,  повествующее  о  Христе, переведено почти на две тысячи языков и

расходится по миру, не уступая прославленным творениям человеческого гения.

     Даже когда многие христиане забывали, "какого они духа",  а  их  измены

Завету   Спасителя  вооружали  против  Церкви  множество  врагов,  Евангелие

"неприметным   образом"   продолжало   действовать    на    людей.    Идеалы

справедливости,   братства,   свободы,  самоотверженного  служения,  вера  в

конечную победу добра и ценность человеческой личности -- словом,  все,  что

противостоит  тирании, лжи и насилию, черпает, пусть и бессознательно, живую

воду из евангельского родника.

     Грозы  и  ураганы  проносились  над  Церковью,  внешние  и   внутренние

опасности  подстерегали  ее.  Властолюбие  вождей и непреодоленное язычество

толпы, мирские и аскетические соблазны, натиск открытых противников и  грехи

христиан,   распри   и  расколы  порой,  казалось,  ставили  под  удар  само

существование Церкви. Но она выдержала все исторические битвы и кризисы.

     Тайна ее неодолимости заключена в Сыне Человеческом, Который, по

слову апостола, "вчера, сегодня и вовеки -- Тот же", в дарах Духа, сходящего

на верных Ему.

     Непросветленное сознание человека ищет  внешнего  величия,  поклоняется

зримой силе; но не это дает ему Евангелие. "Мы проповедуем Христа распятого,

для  иудеев  -- соблазн, для эллинов -- безумие". Открывается миру и спасает

Бог уничиженный, умаленный в глазах "века сего".

     Каждая душа. обретшая Иисуса Христа, отныне знает, что  человек  --  не

одинокий скиталец, которого некому окликнуть в черной космической пустыне, а

-- дитя  Божие,  соучастник  божественных  замыслов.  Воплотившийся на земле

указал людям на их высшее предназначение, освятил и одухотворил человеческую

природу,  посеяв  в  ней  семена  бессмертия.  В  Его  лице  сокровенный   и

непостижимый  Творец  стал  близок  нам,  и  это  наполняет  жизнь радостью,

красотой, смыслом. Нет больше "пугающего безмолвия бездны", над всем -- свет

Христов и любовь небесного Отца...

     Вот почему всякий раз, когда  христианство  считали  уже  похороненным,

оно,  как  Распятый  и  Воскресший,  вставало  из гроба, являя непреложность

обетования: "Ты Петр, и на этой Скале Я построю Мою Церковь, и врата ада  не

одолеют  ее".  Не  доктрины  или  теории,  а  Сам  Христос  вечно  обновляет

христианство и ведет его в бесконечность.

     Столетия, минувшие с пасхального утра в Иудее, не более  чем  пролог  к

богочеловеческой  полноте  Церкви,  начало  того, что было обещано ей

Иисусом. Новая жизнь дала только первые, подчас еще слабые  ростки.  Религия

Благой  вести  есть  религия  будущего.  Но  Царство Божие уже существует: в

красоте мира и там, где среди людей побеждает  добро,  в  истинных  учениках

Господа,  в  святых  и  подвижниках,  в  тех,  кто хочет идти за Ним, кто не

покинул Христа среди тяжких испытаний Его Церкви...

     Дай же нам, божественный  Учитель,  мощь  их  веры,  несокрушимость  их

надежды и огонь их любви к Тебе. Когда, заблудившись на жизненной дороге, мы

остановимся, не зная, куда идти, дай и нам увидеть во мраке Твой лик. Сквозь

рев  и  грохот  технической  эры,  столь могущественной и одновременно столь

нищей и бессильной, научи внимать тишине вечности и дай услышать в ней  Твой

голос,  Твои  вселяющие  мужество  слова:  "Я с вами во все дни до скончания

века".

ПОСЛЕСЛОВИЕ

     Когда я в свое время писал предисловие к книге отца Александра Меня,  я

как  будто  позабыл  и  о  нем,  и  даже  о  самом  его труде, чтобы всецело

сосредоточиться  на   проблеме   служебного,   пропедевтического   пересказа

Евангелий.  Я  верил  тогда  и  верю  сейчас, что такой характер предисловия

отвечал воле автора книги, -- чтобы читатель думал не о нем, а о Христе.

     Но пришлю время, когда мы должны подумать об отце Александре.  Говорить

о нем теперь трудно, ответственно -- и необходимо.

     Его  не стало в живых. 9 сентября 1990 г., за день до Усекновения главы

Иоанна Предтечи, топор убийцы рассек его голову. Голову священника на пути в

храм. Недруги столько корили его нерусской его кровью (кровью  ветхозаветных

патриархов); и вот теперь кровь его навсегда смешана с русской, с московской

землей.  С землей края преподобного Сергия. Более нерасторжимой связи и быть

не может. Как часто за это  столетие  земля  наша  орошалась  священнической

кровью! Настал черед и для его крови.

     Было  бы  неправдой  утверждать,  будто уважение к мученической кончине

свойственно одним только христианам. Оно, это уважение, отличает живую  душу

от  мертвой, людей -- от нелюдей. Но христианин приучен понятиями своей веры

видеть в такой кончине высшее подтверждение смысла  прожитой  жизни,  славу,

которая  дается  не  всякому и которую нужно заслужить. (Как говорил однажды

покойный, мы поднимаемся на гору, и по пути у нас  столько  ошибок,  столько

открытий!  Но  на  самой  вершине  горы  --  крест.)  Подумаем: день за днем

священник по богословскому  смыслу  литургии  участвует  в  крестной  Жертве

своего Учителя; и вот собственная его жертва сливается с той Жертвой.

     Пролитая  кровь -- великая сила. Если о ней забывают, это -- проклятие.

Если о ней помнят, как должно, это -- благословение земле.  Нашей,  русской,

земле.

     Страстотерпческий  удел постиг очень радостного человека. Скажем проще,

по-житейски:  веселого  человека.  Одного  из   тех,   что   простым   своим

присутствием гонят вон глухонемого беса уныния, излечивают от черной немочи,

очищают  воздух,  которым  стало  невмоготу дышать. Многочисленные чада отца

Ферапонта -- помните антагониста отца Зосимы из  "Братьев  Карамазовых"?  --

находили,  находят  и  будут  находить эту веселость несовместной с духовным

подвигом, со священническим саном, однако не они, а он был избран для такого

конца; поневоле задумаешься. Их серьезность рукотворная, от человеков; а его

кончина -- от Бога. Что до  обыкновения  отца  Александра  вести  себя,  мне

вспоминаются  слова  очень  злого  критика  христианства  -- Фридриха Ницше.

Последний говорил, что  христиане-де  неубедительны  для  него  самым  своим

видом,  потому  что  больно  уж они "unerlцst" -- по ним не чувствуется, что

Христос их вправду искупил, избавил,  вызволил  из  кабалы  зла.  Христианам

стоит  иногда  вполуха  прислушаться к таким нападкам -- может быть, удастся

извлечь для себя "от противного" духовную пользу. Но сейчас я веду  к  тому,

что  про  отца  Александра  сам  Ницше  не смог бы повторить своего словечка

"unerlцst". Ликующая свобода чад Божиих, твердое знание, что смерть и  ад  в

самом деле бессильны, что от любви Христовой вправду ничто не может отлучить

-- "ни смерть, ни жизнь" (Рим. 8:38), -- в каждом жесте, в каждой интонации,

сквозь  отчаянную каждодневную усталость. Это могло казаться "жовиальностью"

-- а было едва ли не буквальным исполнением слова апостола Павла: "Радуйтесь

всегда в Господе; и еще говорю: радуйтесь!" (Фил. 4:4).

     Судить о веселости отца Александра следует с тем большей осторожностью,

что ведь за ней опыт верности вере в  годы  Великого  Отступничества,  когда

верных  оставалось  очень,  очень  мало,  и каждый из верных непосредственно

ощущал  на  себе  отяжелевшую  руку  князя  мира  сего.  Верность  эта  была

унаследована   от   матери.  Елена  Семеновна  крестилась  вместе  со  своим

семимесячным сыном у "катакомбного" священника, когда на  дворе  стоял  1935

год,  атеисты без малейшего смущения официально именовали себя безбожниками,

а исчезновение христианства в советском обществе планировалось  запросто  на

общих  основаниях  с другими подробностями пятилеток. Александр Владимирович

Мень был рукоположен в сан  диакона  и  затем  священника,  когда  воина  на

уничтожение   против  христианства  перешла  в  менее  кровавую,  но  весьма

разрушительную стадию хрущевских гонений. И ведь не в одних внешних гонениях

было дело. Те участники религиозно-философских кружков, которые позднее, при

Брежневе, теряли работу или даже шли в тюрьму,  ощущали  хотя  бы  пассивное

сочувствие  интеллигенции,  хотя  бы непоследовательные попытки помощи из-за

рубежа; о них знали, их уважали. Напротив, в сталинские  и  даже  хрущевские

годы  имело  место  единственное  в  своем  роде  психологическое  давление:

общество навязывало верующему роль не то  чтобы  "инакомыслящего"  --  какое

там!  --  а попросту глупца из глупцов, который по вредной своей дикости все

еще не узнал того, что обязан знать  каждый  грамотный  человек.  "Но  наука

доказала,  что  души  не  существует",  -- как сказано у Николая Олейникова.

Против верующего -- все: не только  "органы",  не  только  "официоз",  но  и

общественное мнение снизу доверху, включая либералов "оттепельной" формации.

Трудно  не  дрогнуть, когда все шагают в ногу и атеизм наслаждается статусом

самоочевидной аксиомы. Кому охота быть белой вороной! Когда в свои  школьные

и   студенческие   годы   Алик  Мень  неуклонно  пополнял  свое  религиозное

образование, за этим стоял такой подвиг верности, о котором трудно составить

себе понятие современному юноше, щеголяющему знанием Отцов Церкви, Владимира

Соловьева, отца Павла  Флоренского.  И  хочется  спросить:  где  были  тогда

нынешние  судьи  недостаточно  строгого  православия  отца  Александра -- на

комсомольских ли собраниях, или еще на  пионерских?  Но  я-то  помню  время,

когда  и те православные, которые были по типу ментальности резко отличны от

отца Александра, отзывались о его деятельности очень уважительно. Уж слишком

уникальной  была  эта  деятельность  для  60-х  годов.   Из   всех   религий

христианство  менее  всего  может  быть  сведено  к "отправлению культа", но

именно так поступали  с  ним  на  официальнейшем  уровне  законодательных  и

конституционных формулировок, не говоря уже о каждодневной практике. Недаром

самая  святая  часть  христианского канона называется Благой Вестью; в самом

центре христианской веры -- весть, которую надо принять и  передать  дальше.

На  каждого христианина, тем более на каждого священника долг апостольства и

миссионерства возложен евангельскими словами  Христа:  "Идите,  научите  все

народы,  крестя  их  во имя Отца и Сына и Святого Духа" (Матф. 28:19). Но на

языке времени исполнение этого долга называлось "религиозной пропагандой"  и

приравнивалось    к    наказуемым    преступлениям.   Здравомысленные   люди

успокаивались на том, что невозможное невозможно. И когда  среди  недоброго,

враждебного  молчания,  разлившегося  по всей нашей земле, зазвучал одинокий

голос в защиту веры, апостольский, миссионерский голос, обращенный  прямо  к

современнику, -- как объяснить молодым, что это означало в те годы?

     Подчеркнем  еще раз, что голос этот с самого начала адресовался точно и

конкретно -- к современнику. Есть  искушение  вывести  Церковь  из  движения

истории,  "дабы  подальше от людей она была еще святей", как давно сказано в

эпиграмме  поэта-символиста  Вяч.  Иванова.  Оно,  конечно,  от  людей  одни

неприятности, так что было бы куда благообразнее устроить Церковь без людей,

из  одних  ангелов,  но  ничего  не  поделаешь:  это  противоречило  бы ясно

выраженной воле Христа, основавшего Свою Церковь для спасения несовершенных,

грешных людей -- мытарей, блудниц, разбойников и даже, что особенно  трудно,

книжников.  Людей,  каковы они есть. "Фарисеи сказали ученикам Его: для чего

Учитель ваш ест и пьет с мытарями  и  грешниками?  Иисус  же,  услышав  это,

сказал им: не здоровые имеют нужду во враче, но больные" (Матф. 9:11-- 12).

     ...И  даже книжников. Как все знают, специальным объектом миссионерских

усилий отца Александра стало совсем особое туземное племя,  которое  зовется

советской  интеллигенцией. Племя со своими понятиями и преданиями, со своими

предрассудками, по степени дикости в вопросах религии  подчас  превосходящее

(и  уж  подавно  превосходившее лег тридцать назад) самые дикие народы мира.

Племя, с которым миссионер должен разговаривать на его собственном  туземном

языке;  если нужно -- на сленге. Только не надо с нажимом повторять, до чего

же хорошо отец Александр  владел  языком  светской  культуры,  с  удивлением

констатировать,  что он, подумать только, мог наилучшим образом поговорить с

людьми науки, искусства и литературы на  темы,  близкие  для  них.  Все  это

чистая  правда, однако не в меру умиляться этому -- несоразмерно с масштабом

его жизненного дела. Поразительна не его разносторонняя  образованность;  он

был человек очень одаренный, очень живой, очень сильный, и этим все сказано.

Поразительно другое: как эта образованность без малейшего остатка отдавалась

на  служение  Богу  и людям! 0 чем думать куда полезнее, чем о его эрудиции,

так это о его  умной,  свободной  и  в  основе  своей  смиренной  открытости

навстречу   своим  современникам  --  сбитым  с  толку,  духовно  искаженным

творениям Божиим и носителям  образа  Божия.  Ибо,  для  того  чтобы  помочь

ближнему,  не отпугивая непомерно высокой и непомерно тонкой духовностью, не

подавляя строгостью вкуса, не сковывая мощью  собственной  индивидуальности,

смирения  нужно  больше,  чем для самых смиренных словес и телодвижений. Как

сказано в одном стихотворении Киплинга, "не выглядеть чересчур хорошим и  не

говорить чересчур мудро", don't look too good nor talk too wise. Может быть,

труднее всего не оказать помощь, а помочь принять помощь.

     Мы  назвали его очень сильным человеком; это едва ли не самая очевидная

из его характеристик. Но бывает сила, которая крушит и глушит все вокруг,  а

от его силы все кругом расцветало.

     Апостол книжников, просветитель "образованщины". Отец Николай Голубцов,

его духовник и наставник в молодые годы. предупреждал его: "С интеллигенцией

больше  всего  намучаешься". Вот он и мучился. Не будем перечислять поименно

знаменитых на весь мир людей, которым он помог прийти к вере; было бы тяжким

заблуждением, вообрази мы хоть на минуту, будто  для  него  (или  для  Бога)

любая  знаменитость  была важнее, нежели самый безвестный из его прихожан. В

Церкви нет привилегированных мест -- а если есть, то они  принадлежат  самым

убогим. Интеллигент не лучше никого другого, может быть, хуже всех; но он на

общих  основаниях  со  всеми  прочими  мытарями  и  разбойниками нуждается в

спасении  своей  бессмертной  души,  а  для  того,  чтобы  его  спасти,  его

необходимо  понять  именно  в  его качестве интеллигента. В противном случае

духовный руководитель рискует либо оттолкнуть чадо по вере, либо заронить  в

нем   мечтательность,   побуждающую   вообразить   себя  совсем  даже  и  не

интеллигентом, а чем-то совершенно иным, высшим, не нонешнего  века.  Словно

бы  сидит раб Божий не в квартирке своей, а в афонской келье или же в покоях

незримого града Китежа, и оттуда с  безопасной  дистанции  наблюдает,  сколь

неосновательна   светская   культура   и  сколь  неразумна  "образованщина".

Антиинтеллигентский комплекс интеллигента -- проявление гордыни, которой  не

надо  поощрять; вся православная традиция учит нас, что человек может начать

свой возврат к Богу единственно от той точки в  духовном  пространстве,  где

находится  реально, а не мечтательно. Отнюдь не для угождения интеллигенции,

но  для  ее  вразумления  ей  нужен   пастырь,   который   понимал   бы   ее

интеллигентское  бытие  со всеми его проблемами, искушениями и возможностями

изнутри. Этим определяется значение жизненного дела отца Александра.

     То, что он писал книги, было лишь частью  его  пастырских  трудов.  Его

читатели -- непосредственное продолжение его прихода, включая, разумеется, и

тех,  кто лишь готовится принять крещение. Одно непонятно: как этот человек,

до предела отдавший себя своим священническим  обязанностям,  находил  силы,

чтобы  читать  новую  научную  литературу  и  неутомимо вносить дополнения в

написанное им?

     Он писал и говорил на языке века, чтобы его услышали. Он мог бы сказать

о себе словами апостола Павла:

     "Будучи свободен от всех, я всем поработил  себя,  дабы  большее  число

приобрести...  Для  немощных  я был как немощный, чтобы приобрести немощных.

Для всех я сделался всем, чтобы пасти по крайней  мере  некоторых"  (1  Кор.

9:20, 22-- 23).

     Князь мира сего никому еще не прощал такого поведения.

     И на вершине горы -- крест.

        СЕРГЕЙ АВЕРИНЦЕВ