13. (1) У вольсков был вскоре отобран Анксур, поскольку по случаю праздника

город охранялся без должной бдительности. Зима в этом году была особенно

морозной и снежной, так что дороги стали непроезжими, а Тибр -

несудоходным. Но благодаря заранее подвезенным запасам зерна цены не

возросли. (2) Публий Лициний отправлял свою должность так же, как получил

ее: без всяких потрясений, скорее на радость плебеям, чем на досаду

сенаторам; и потому на ближайших же комициях народ поддался искушению

выбрать военными трибунами плебеев. (3) Из всех патрицианских кандидатов

один Марк Ветурий занял эту должность - почти все центурии при избрании

военных трибунов с консульскими полномочиями проголосовали за плебеев:

Марка Помпония, Гнея Дуиллия, Волерона Публилия, Гнея Генуция и Луция

Ацилия [399 г.].

     (4) Был ли этот резкий переход вызван нездоровым климатом или чем-то

иным, но только суровую зиму сменило тяжкое, чумное лето. (5) Поскольку не

разглядеть было ни причины, ни конца этому бедствию, сенат решил обратиться

к Сивиллиным книгам. (6) Тогда впервые в городе Риме был устроен пир для

богов27: и дуумвиры, ведавшие священнодействиями, застелив три ложа, в

течение восьми дней со всей возможной тогда роскошью угощали Аполлона с

Латоной28, Геркулеса и Диану, Меркурия и Нептуна29, пытаясь умилостивить

их. (7) Этот обряд отправляли также и сами граждане. По всему городу

растворяли двери, выставляли имущество на открытый воздух и пользовались

всем, не разбирая своего и чужого, оказывали гостеприимство знакомым и

незнакомым, приглашали чужестранцев, приветливо и ласково беседовали даже с

недругами. Прекратились ссоры и тяжбы, (8) на эти дни сняли кандалы с

узников и потом уже сочли кощунственным снова надеть их на тех, кому боги

помогли подобным образом30.

     (9) Между тем под Вейями три войны слились в одну, и страх римлян

умножился: внезапно на помощь осажденным подошли капенцы и фалиски, так что

пришлось, как и в прошлый раз, с двух сторон сдерживать на своих

укреплениях удар трех армий. (10) Но еще свежо было в памяти осуждение

Сергия и Вергиния: из того самого большого лагеря, откуда в прошлый раз

тщетно ожидали подмоги, в тыл капенцам были выведены войска, как только

враги развернулись против римского вала. (11) Разгоревшаяся битва посеяла

страх и среди фалисков, врагов охватила паника, и удачная вылазка из лагеря

обратила их в бегство. Победители пустились преследовать бегущих и учинили

небывалую дотоле резню. (12) А через короткое время на уже рассеявшихся

врагов вдруг наткнулись римские воины, разорявшие капенские поля,- они-то и

добили тех, кто спасся после поражения. (13) Большие потери понесли и

вейяне - как только началось бегство, городские ворота заперли, и все, кто

остался снаружи, были перерезаны.

14. (1) Вот что произошло в течение этого года. Уже приближались выборы

военных трибунов, и за их исход патриции беспокоились куда больше, чем за

исход войны. Их страшило, что высшую власть придется делить с плебеями;

мало этого - простой народ мог и совсем завладеть ею. (2) И вот к

соискательству должностей начинают заранее готовиться славнейшие мужи,

обойти которых, по расчетам патрициев, побоялись бы из почтения. При этом и

остальные патриции, как если бы все они домогались должностей, усердно

взывали не только к людям, но и к богам, объявляя кощунственными результаты

выборов последних двух лет. (3) Страшная зима прошлого года, твердили они,

как видно, была божественным предзнаменованием, а недавно были явлены уже

не только знамения, но и их исход (4) в виде обрушившегося на поля и на

Город мора; тогда уже не приходилось сомневаться, что боги гневаются, и

обратились к книгам судеб, и они велели для обуздания мора умилостивить

богов. Богам возмутительно, что на освященном ими народном собрании почести

достаются кому попало и нарушаются естественные различия между людьми. (5)

И вот, пораженные не только достоинством претендентов, но и доводами

благочестия, римляне избрали военными трибунами с консульской властью одних

лишь патрициев, правда самых заслуженных: Луция Валерия Потита в пятый раз,

Марка Валерия Максима, Марка Фурия Камилла во второй раз, Луция Фурия

Медуллина в третий, Квинта Сервилия Фидената во второй, Квинта Сульпиция

Камерина во второй [398 г.]. (6) При этих трибунах под Вейями не произошло

почти ничего достойного упоминания, все силы тратились на грабежи. (7)

Командующим в войне против Фалерий был назначен Потит, против Капен -

Камилл; оба собрали огромную добычу, а из того, что можно было извести

огнем и мечом, не оставили в сохранности ничего.

15. (1) Между тем было объявлено о многих знамениях, из коих большинству не

поверили и ими пренебрегли, ибо, во-первых, каждое из них было явлено всего

одному свидетелю и, во-вторых, из-за враждебности этрусков не нашлось

гаруспиков31, которые знали бы, как отвести беду. (2) Только одно из них

привлекло внимание: вода в озере из священной Альбанской рощи, в отсутствие

дождей или по другой причине, которая развеяла бы чудо, вдруг поднялась на

небывалую высоту. (3) Были отправлены послы к дельфийскому оракулу, дабы

вопросить, что пророчат боги этим знамением. (4) Но толкователь судеб

объявился не столь далеко - то был некий старик вейянин32. Римские часовые

и этрусские караульные осыпали его насмешками, а он, распевая подобно

кудеснику, возвестил, что римлянам не овладеть Вейями, покуда не уйдет вся

вода из озера Альбанского. (5) Сначала на это не обратили внимания, как на

нелепую выходку, но вскоре начали обсуждать повсюду, и однажды какой-то

римский часовой окликнул одного из горожан, проходившего неподалеку, и

спросил, кто был этот старик, что столь околичио вещал об Альбанском озере

(из-за продолжительности войны осаждающие стали вступать в разговоры с

осажденными). (6) Услышав от вейянина, что то был гаруспик, богобоязненный

воин попросил позвать прорицателя, ссылаясь на то, что хочет, если тому

будет угодно, посоветоваться об искуплении за какое-то ему одному явленное

знамение. (7) И вот, когда оба без оружия и без страха отошли от своих

укреплений на довольно большое расстояние, римский юноша, превосходивший

силой немощного старца, схватил его на глазах у всех и при смятении

этрусков потащил к своим. (8) Он был доставлен к полководцу, а потом

отослан в Рим, к сенату. Когда у него принялись допытываться, что он

говорил насчет Альбанского озера, старик ответил: (9) уж верно,

разгневались боги на вейян в тот день, когда внушили прорицателю разгласить

роковую тайну погибели отечества. (10) Итак, он не в силах отречься от

того, что напророчил по божественному наитию,- ведь умолчать о том, что

богам угодно открыть, пожалуй, столь же нечестиво, как разболтать

сокровенное. (11) Вот что заповедано в пророческих книгах, вот что говорит

этрусская ученость: если разольются воды альбанские, даруется римлянину над

Вейями победа. Пусть он, обряды сотворив, спустит воду; пока же этого не

произойдет, не оставят боги стен вейских. Дальше объяснялось, в чем состоит

ритуал опускания вод33. (12) Но сенаторы сочли старика болтуном, не

заслуживающим доверия в столь важном деле, и решили дождаться послов с

ответом пифийского оракула.

16. (1) Прежде чем послы вернулись из Дельф и стало известно, каковы должны

быть искупления на альбанское чудо, в должность вступили новые военные

трибуны с консульской властью: Луций Юлий Юл, Луций Фурий Медуллин в

четвертый раз, Луций Сергий Фиденат, Авл Постумий Регилльский, Публий

Корнелий Малугинский, Авл Манлий [397 г.]. (2) В этот год появился новый

враг - жители Тарквиний34. Было очевидно, что римляне завязли одновременно

во многих войнах - с вольсками у Анксура, где шла осада крепости, с эквами

у Лабиков, где римская колония подверглась нападению, да к тому же еще с

Вейями, фалисками и Капенами; мало этого, в самом Городе обстановка была

крайне неспокойной из-за стычек патрициев с плебеями. (3) В Тарквиниях

решили, что пора воспользоваться всем этим для нанесения удара, и послали

легковооруженные отряды для грабежа римской земли. Расчет был на то, что

римляне или снесут эту обиду и оставят ее неотмщенной, дабы не обременять

себя новой войной, или пустятся за ними с маленьким и слабым войском. (4)

Римляне были скорее разгневаны, чем встревожены произведенным тарквинийцами

разором. Поэтому дела не откладывали, но и готовились к нему без особого

тщания. (5) Авл Постумий и Луций Юл не стали объявлять принудительного

набора - этому вдобавок противодействовали народные трибуны,- а горячими

призывами собрали отряд почти из одних добровольцев. Пройдя окольными

тропами через землю Цере, они обрушились на тарквинийцев, когда те

возвращались от своих грабежей, обремененные добычей, (6) многих убили,

отняли весь обоз и, прихватив награбленное в их земле, возвратились в Рим.

(7) Был назначен двухдневный срок, в течение коего хозяева могли опознать

свое имущество, на третий день невостребованное (по большей части имущество

самих врагов) было распродано, а вырученные от этого деньги разделили между

воинами35.

     Исход остальных войн, в первую очередь с Вейями, оставался по-прежнему

неясен. (8) Римляне уже изверились в человеческих усилиях и уповали лишь на

судьбу и богов, когда вернулись послы из Дельф. Привезенный ими ответ

оракула полностью совпадал с пророчеством пленного предсказателя: (9)

"Римлянин! Остерегись воду альбанскую в озере держать, остерегись и в море

ее спускать. Да растечется она по полям, да оросит их, да исчерпается, по

рекам разлившись. (10) Тогда и воюй стены вражьи, да помни: прорицание

своей победы ты получил из того самого города, который столько лет

осаждаешь, ныне этот оракул лишь подтвердился. (11) По свершении рати пусть

победитель принесет в мой храм богатые дары и восстановит обычайные

отеческие священнодейства, что ныне небрежны".

17. (1) С этого момента пленный прорицатель удостоился большого уважения, а

военные трибуны Корнелий и Постумий стали вместе с ним совершать

искупительные жертвы по случаю альбанского знамения, чтобы надлежащим

образом умилостивить богов. (2) Только тогда обнаружилось, где именно

допущено нерадение о священных обрядах и нарушен порядок торжества, на что

указывали боги. Как оказалось, дело было лишь в том, что должностные лица

избраны были огрешно и о Латинских торжествах и жертвоприношении на

Альбанской горе возвещено было не надлежащим образом36. (3) Искупить все

это можно было лишь отставкой военных трибунов, проведением ауспиций,

назначением интеррекса (4). По решению сената так и было сделано.

Интеррексов назначили сразу трех: Луция Валерия, Квинта Сервилия и Марка

Фурия Камилла. (5) Но народные трибуны ни на миг не прекращали подстрекать

собрание, пока не было решено, чтобы большинство военных трибунов

выбиралось из плебеев.

     (6) В это время в храме Волтумны37 сошлись представители Этрурии.

Когда капенцы и фалиски принялись требовать, чтобы все этрусские общины

совместными усилиями вызволили Вейи из осады, им ответили так: (7) раньше

этруски отказывали вейянам потому, что не след просить помощи у тех, у кого

не спросили совета в таком важном деле. Теперь же их понуждают отказаться

уже собственные интересы: (8) в этой области Этрурии38 осела большая часть

невиданного племени; эти новые поселенцы - галлы, с которыми нет ни

прочного мира, ни открытой войны. (9) Тем не менее, принимая во внимание

кровные узы, славное имя и нынешние несчастья соплеменников, этруски готовы

помочь им, не препятствуя добровольцам из своей молодежи отправиться на

вейскую войну.

     (10) В Риме разнеслась молва, будто вражеские ряды пополнились

множеством добровольцев, и внутренние раздоры, как это обычно и бывает,

отступили перед лицом общего страха.

18. (1) Прерогативные центурии39 с одобрения патрициев избрали военным

трибуном Публия Лициния Кальва, хоть он этого и не домогался. Умеренность

сего мужа была испытана во время первого прохождения им этой должности;

кроме того, он был уже очень стар. (2) Да и вообще стало ясно, что

переизбранными окажутся все члены прошлогодней коллегии: Луций Тициний,

Квинт Манлий, Публий Мэний, Гней Генуций, Луций Ацилий [396 г.]. Прежде чем

трибы в соответствии с законом стали называть имена избранных, Публий

Лициний Кальв с разрешения интеррекса произнес такую речь: (3) "Квириты!

Памятуя о последнем прохождении нами этой должности, вы, как я вижу, и на

будущий год хотите сохранить столь необходимое нам теперь единство. (4)

Однако мои сотоварищи с прошлых выборов не изменились и даже стали

достойнее благодаря приобретенному опыту, а меня вы видите уже не прежним.

От меня осталась лишь тень да имя Публия Лициния: сила покинула члены,

острота зрения и слуха притупилась, память ослабла, бодрость духа сникла".

(5) Взяв за руку своего сына, он продолжал: "Вот вам юноша, являющий собою

образ и подобие того, кого вы некогда первым из плебеев произвели в военные

трибуны. Я воспитал его - вручаю и посвящаю его теперь государству, чтобы

он заменил меня. Мне эта должность была предоставлена помимо моего желания,

он же домогается ее - так пусть же она ему и будет поручена. Присовокупляю

к его соискательству свои за него просьбы". (6) Просьба отца была уважена,

а его сын Публий Лициний объявлен военным трибуном с консульской властью

вместе с теми, кого мы перечислили выше.

     (7) Трибуны Тициний и Генуций отправились против фалисков и капенцев.

Поскольку они вели войну, руководствуясь более порывом, нежели разумом, то

и попали в засаду. (8) Генуций искупил свою опрометчивость достойной

гибелью, сражаясь впереди всех и пав одним из первых, Тицинию же удалось

собрать на высоком холме часть бежавших в панике воинов и восстановить

боевой порядок, но он так и не решился вновь встретиться с противником на

открытом месте. (9) Не столько страшны были жертвы, сколько позор, но

именно он чуть не привел к тяжкому поражению. Ужас охватил не только Рим,

куда эта весть докатилась сильно преувеличенной, но также и лагерь под

Вейями. (10) Когда там распространился слух, будто полководцы и войско

перебиты, а победоносные капенец с фалиском и всей этрусской молодежью уже

рядом, воинов едва удалось удержать от бегства. (11) А в Риме паника была

еще больше: там все решили, что лагерь уже взят и враги уже движутся на

Город злобной ордой. Люди сбегались к стенам; матроны, которых всеобщий

страх выгнал из дому, молились в храмах; (12) они заклинали богов отвратить

погибель от жилищ, капищ и стен римских, умоляя перенести этот ужас на Вейи

и обещая возобновить священнодействия по обряду и уважать предзнаменования.

19. (1) Но уже снова были устроены Латинские игры, уже вода из Альбанского

озера была выпущена на поля - и вот рок навис над Вейями40. (2) А

полководцем, которому судьбой было предназначено разрушить этот город и

спасти родину, стал Марк Фурий Камилл41. Объявленный диктатором, он

назначил начальником конницы Публия Корнелия Сципиона.

     (3) С переменой полководца все внезапно переменилось: у людей

появились новые надежды, новое мужество; казалось, что у Города - новое

счастье (4). Прежде всего Камилл по законам военного времени казнил всех,

кто во время паники бежал от Вей, и добился того, что противник перестал

быть самой страшной грозой для воина. Затем диктатор назначил на

определенный день набор, а сам между тем отправился к Вейям для укрепления

воинского духа. (5) Вернувшись в Рим, он набрал новое войско, причем никто

не уклонялся от повинности. Собралась также и молодежь из чужих земель - от

латинов и герников, предлагая помощь в этой войне. (6) Диктатор обратился к

ним в сенате с благодарственными словами и, поскольку все уже было готово к

походу, объявил, что, согласно сенатскому постановлению, после взятия Вей

будут устроены Великие игры и освящен обновленный храм Матери Матуты42,

который был в свое время основан царем Сервием Туллием.

     (7) Когда диктатор с войском тронулся из города, его провожали даже не

с упованием на успех, а с полной уверенностью в победе. Глубоко все обдумав

и рассчитав, он первым делом завязал бой с фалисками и капенцами на

непетской земле43. (8) Как это обычно случается, расчету сопутствовала

удача: диктатор не только разгромил врага в сражении, но выгнал из его

собственного лагеря и овладел громадной добычей. Большая ее часть была

отдана квестору, воинам же досталось куда меньше. (9) Оттуда Камилл повел

армию к Вейям и возвел там дополнительные укрепления. Между городской

стеной и валом нередко вспыхивали случайные стычки с неприятелем - диктатор

запретил их, распорядившись, чтобы никто не вступал в бой самовольно. Воины

были брошены на осадные работы. (10) Самая тяжелая и изнурительная из них

состояла в сооружении подземного хода44 во вражескую крепость. (11) Чтобы и

работа не прерывалась, и люди не изнемогали от длительного пребывания под

землей, Камилл разбил землекопов на шесть команд. Работа велась

круглосуточно, в шесть смен, днем и ночью, и закончилась не прежде, чем

путь в крепость был открыт.

20. (1) Диктатор видел, что победа уже у него в руках, и тут им овладело

беспокойство: после взятия этого богатейшего города к римлянам попадет

столько добычи, сколько не было во всех предыдущих войнах, вместе взятых, -

(2) с одной стороны, он боялся вызвать озлобление воинов, если их часть

добычи окажется скудной; с другой стороны, опасался навлечь ненависть

патрициев, если раздача будет слишком щедрой. И Камилл послал сенату

письмо: (3) благодаря милости бессмертных богов, собственному его

разумению, а также стойкости воинов Вейи вот-вот окажутся во власти народа

римского. Как следует распорядиться добычей?

     (4) Мнения в сенате разделились. Одно предложение исходило от старика

Публия Лициния, которого, как передают, его сын попросил высказаться

первым45: пусть, мол, прямо объявят народу, что каждый, кто хочет

участвовать в разделе добычи, может отправиться в вейский лагерь. (5)

Другое мнение выразил Аппий Клавдий. Он заявил: эта неслыханная щедрость ни

с чем не сообразна и не желательна. Если уж сенаторы считают, что нечестиво

пополнять опустошенную войной казну богатством, захваченным у врага46, то

пусть из него назначат жалованье воинам, дабы простой народ платил поменьше

подати. (6) Тогда этот дар поровну достанется всем семействам и не попадет

в жадные до грабежа руки праздных городских жителей, готовых утащить

награду прямо из-под носа у тех, кто храбро сражался: ведь всегда выходит

так, что последним к дележу успевает тот, кто вынес на своих плечах

наибольшие труды и опасности.

     (7) Лициний со своей стороны твердил, что это богатство всегда будет

давать пищу для подозрений и ненависти, что оно послужит для плебеев

источником обвинений, мятежей, а там и отмены установленных законов. (8) А

потому лучше умиротворить этим подарком их души, пойти навстречу людям,

измученным и разоренным многолетней податью, позволить им вкусить от плодов

той войны, на которой они почти что состарились. Приятнее и радостнее будет

каждому своими руками принести домой то, что он захватил у врага, чем

получить пусть даже больше, но по чужому соизволению. (9) Ведь и сам

диктатор опасается, что это вызовет зависть и злодеяния, за тем он и послал

к сенату. Сенат же доверенное ему обязан передоверить народу. Да будет

позволено каждому владеть тем, чем подарит его военная удача.

     (10) Более безопасным сочли то предложение, которое увеличивало

популярность сената. Итак, было объявлено, что все, кто жаждет добычи,

могут отправиться в лагерь к диктатору.

21. (1) Огромное множество народа заполонило лагерь. Тогда, по свершении

ауспиций, диктатор отдал воинам приказ к оружию, сам же выступил вперед и

возгласил: (2) "Под твоим водительством, о Пифийский Аполлон, и по твоему

мановению вы ступаю я для ниспровержения града Вейи, и даю обет

пожертвовать тебе десятину добычи из него. (3) Молю и тебя, царица Юнона,

что ныне обихоживаешь Вейи: последуй за нами, победителями, в наш город,

который станет скоро и твоим. Там тебя примет храм, достойный твоего

величия". (4) Такую молитву произнес диктатор. Пользуясь численным

перевесом, он начал приступ со всех концов одновременно, чтобы враги не

заметили опасности, грозившей со стороны подкопа. (5) Вейяне не знали, что

даже их собственные прорицатели, даже чужеземные оракулы их предали, что

богов уже зовут к дележу вейской добычи, а других богов выманили из

собственного города обетами и теперь их ждет новое жилище во вражеских

кумирнях. Не знали вейяне и того, что этот день станет для них последним.

(6) Но менее всего могли они ожидать, что под стенами вырыт подземный ход и

в крепость уже проникли враги. Вооружившись чем попало, горожане бросились

к стенам. (7) Они недоумевали, что случилось: на римских укреплениях в

течение стольких дней не было заметно никакого движения - и вдруг римляне,

словно охваченные внезапным бешенством, ринулись на приступ.

     (8) К этому моменту приурочивают обычно такую легенду: вейский царь

приготовился к совершению жертвенного обряда, и гаруспик объявил, что

победа даруется тому, кто разрубит внутренности именно этого животного.

Услышав его слова из подкопа, римские воины вывели подземный ход наружу,

похитили внутренности жертвенного животного и принесли их диктатору47. (9)

Когда описываешь столь глубокую древность, то и правдоподобное принимаешь

за правду: зачем подтверждать или опровергать то, чему место скорее на

охочих до чудес театральных подмостках, чем в достоверной истории48.

     (10) Тем временем некоторые опытные воины с оружием в руках вышли из

подземного хода и оказались в храме Юноны, прямо посреди вейской крепости.

Тут одни с тыла напали на врагов, стоявших по стенам, другие сбили засовы с

ворот, третьи запалили крыши домов, поскольку женщины и рабы швыряли оттуда

камни и черепицу. (11) Повсюду поднялся вопль, в котором разноголосье ужаса

и угроз смешалось с плачем женщин и детей. (12) В мгновение ока со всех

стен были сброшены вооруженные защитники, а ворота отворены, и в то время,

как одни римляне толпой стали прорываться в город, другие начали

карабкаться по оставленным горожанами стенам. Город наполнился римлянами,

(13) бой шел повсюду. После ужасающей резни битва начала ослабевать. Тогда

диктатор приказал глашатаям объявить, чтобы не трогали безоружных, что и

положило конец кровопролитию.

     (14) Горожане стали складывать оружие и сдаваться, а воины с

разрешения диктатора бросились грабить. Говорят, что, когда Камилл своими

глазами увидел, насколько эта громадная добыча превосходит ценностью все

упования, он воздел руки к небу и молился, (15) чтобы не слишком дорогой

ценой пришлось платить за все это ему и римскому народу - ведь то

невероятное счастье, которое досталось сегодня ему самому и всем римлянам,

может вызвать зависть у богов и людей. (16) Передают, что посреди своей

молитвы он оступился и упал: несколькими годами позже, когда Камилл был

осужден, а Рим взят и разграблен, многие вспомнили про этот случай и сочли

его предзнаменованием. (17) А тогда день прошел в избиении врагов и

ограблении богатейшего города.

22. (1) Назавтра диктатор продал в рабство свободных граждан. Государству

достались только эти деньги, но и этим плебеи были недовольны. Даже за ту

добычу, которую плебеи принесли с собой, они не были признательны

командующему, негодуя, что тот передал сенату дело, которое имел право

решить самолично; по их мнению, он хотел лишь найти прикрытие для своей

скупости. (2) Не были они благодарны и сенату, но лишь семье Лициниев, из

коих сын сделал доклад сенату, а отец внес там свое столь понравившееся

народу предложение.

     (3) Когда все земные богатства были из Вей унесены, римляне приступили

к вывозу даров божественных и самих богов, но проявили здесь не

святотатство, а благоговение. (4) Из всего войска были отобраны юноши,

которым предстояло перенести в Рим царицу Юнону. Дочиста омывшись и

облачившись в светлые одежды, они почтительно вступили в храм и сначала

лишь набожно простирали к статуе руки - ведь раньше даже на это, согласно

этрусскому обычаю, никто не посягал, кроме жреца из определенного

семейства. (5) Но затем кто-то из римлян, то ли по божественному наитию, то

ли из юношеского озорства, произнес: "Хочешь ли, о Юнона, идти в Рим?" Тут

все остальные стали кричать, что богиня кивнула. (6) К этой легенде

добавляют еще подробность, будто слышен был и голос, провещавший изволение.

Во всяком случае известно, что статуя была снята со своего места с помощью

простых приспособлений, а перевозить ее было так легко и удобно, будто она

сама шла следом. Богиню доставили на Авентин, где ей отныне предстояло

находиться всегда; (7) именно туда звали ее обеты римского диктатора49.

Позднее тот же Камилл освятил там для нее храм.

     (8) Так пали Вейи. Самый богатый город этрусского племени даже в

собственной гибели обнаружил величие: ведь римляне осаждали его долгих

десять лет и зим, в течение которых он нанес им поражений куда больше, чем

от них претерпел, и даже когда в конце концов пал по воле рока, то был взят

не силой, но хитростью.

23. (1) Пусть были получены благоприятные знамения, пророчества

прорицателей и оракул Пифии, пусть римляне сделали все, что могло в таком

деле зависеть от человеческого разумения, и избрали командующим Марка

Фурия, величайшего из полководцев,- (2) все равно, когда до Рима донеслась

весть о взятии Вей, ликованию не было предела. Столько лет длилась эта

война! Столько было испытано поражений! (3) Не дожидаясь решения сената,

римские матроны заполонили все храмы, вознося благодарения богам. Сенат

распорядился провести четырехдневные молебствия - ни в одной предыдущей

войне не назначались такие сроки. (4) Въезд диктатора также был обставлен

торжественнее, чем когда-либо раньше: люди всех сословий высыпали его

встречать, и триумф далеко превзошел все почести, обычные в такой день. (5)

Самое сильное впечатление производил сам диктатор, въехавший в город на

колеснице, запряженной белыми конями: он не походил не только на

гражданина, но даже и на смертного. (6) Эти кони как бы приравнивали

диктатора к Юпитеру и Солнцу50, что делало церемонию кощунственной. По

этой-то причине триумф был скорее блестящим, нежели радостным51. (7) Тогда

же Камилл наметил на Авентине место для храма царицы Юноны и освятил капище

Матери Матуты. Закончив все торжественные и мирские дела, он сложил с себя

диктаторство.

     (8) Затем стали обсуждать вопрос о даре Аполлону. Когда Камилл

напомнил, что обещал ему десятину от добычи, понтифики сочли, что следует

освободить народ от этого священного обязательства: (9) невозможно было

заставить его отдать свою добычу, чтобы часть из нее выделить для

выполнения религиозного обета. (10) Наконец сговорились на том, что

казалось самым легким: пусть каждый, кто хочет освободить себя и свое

имущество от обязанности благочестия, сам оценит собственную добычу и

отдаст государству десятую часть этой стоимости, (11) дабы на эти средства

создать дар, достойный римского народа и соразмерный величию храма и

могуществу бога. Упомянутый взнос также отвратил от Камилла души плебеев.

     (12) Среди всех этих событий явились просить о мире послы от вольсков

и эквов. И они получили его: пусть это было недостойно римлян, но

государство, измученное столь долгой войной, нуждалось в отдыхе.

24. (1) На следующий год [395 г.] после взятия Вей избрали шестерых военных

трибунов с консульской властью: двух Публиев Корнелиев (Косса и Сципиона),

Марка Валерия Максима во второй раз, Цезона Фабия Амбуста во второй, Луция

Фурия Медуллина в пятый, Квинта Сервилия в третий. Воевать с фалисками

выпало по жребию Корнелиям, с Капенами - Валерию и Сервилию. (2) Они не

осаждали города и не брали их приступом, но разорили поля и забрали в

добычу все продовольствие, не оставив там ни одного плодоносящего дерева,

ни одного колоса. (3) Это несчастье потрясло капенский народ, он запросил

мира и получил его. Война с фалисками продолжалась.

     (4) Между тем в Риме не затихали разнообразные распри, и для смягчения

их было решено вывести колонию в землю вольсков. Туда записались три тысячи

римских граждан, и выбранные для этого триумвиры нарезали каждому по три и

семь двадцатых югера земли52. (5) Эта раздача вызвала лишь негодование,

поскольку ее сочли подачкой, призванной отвлечь народ от надежд на большее:

зачем усылать плебеев к вольскам, когда под боком великолепный город Вейи,

земли которого плодороднее и обширнее римских? (6) К тому же плебеи явно

предпочитали Риму Вейи из-за их удобного местоположения, роскошных площадей

и зданий, как общественных, так и частных. (7) Именно тогда зародился

замысел переселения в Вейи53, наделавший столько шума уже после взятия Рима

галлами. (8) Предполагалось, что часть плебеев и часть сената переберутся

туда, чтобы два города могли быть объединены в одно государство и населены

римским народом.

     (9) Против этого выступили лучшие граждане54, заявляя, что они готовы

скорее умереть, но только здесь, на виду у народа римского; (10) ведь

теперь даже и в одном городе вон сколько раздоров - что же будет при двух

городах? Неужели кто-то предпочтет побежденную родину победившей, допустит,

чтоб взятые Вейи принесли больше несчастья, чем невредимые? (11) Одним

словом, пусть сограждане оставят их на родине, а сами могут отправляться в

Вейи за градозиждителем Титом Сицинием (именно он внес это предложение от

имени народных трибунов). Их же никакая сила не принудит покинуть бога

Ромула, сына бога, отца-основателя града Рима.

25. (1) Все эти споры сопровождались недостойными перепалками: патриции

привлекли на свою сторону часть военных трибунов; одно не давало плебеям

распустить руки - (2) лишь только поднимался крик, грозивший перерасти в

потасовку, старейшие сенаторы первыми бросались в гущу толпы, призывая на

себя побои, раны и смерть. (3) Поскольку чернь не смела осквернять

достоинство почтенных старцев, то и в прочих грубых поползновениях

почтительность заступала дорогу гневу.

     (4) Камилл же везде и всюду бесперечь выступал с такими речами:

неудивительно, что государство сошло с ума, если оно, будучи связано

обетом, считает любую заботу важнее заботы об исполнении религиозного

долга. (5) Что уж тут говорить о сборе десятины, а вернее, милостыни,- ведь

каждый выплачивает ее частным порядком, а народ в целом освобожден. (6) Но

ему, Камиллу, совесть не позволяет умолчать, что десятина назначается

только из добычи в виде движимого имущества. О городе же, о попавшей в руки

римлян земле, никто и не обмолвится - а они ведь тоже включены в обет.

     (7) Поскольку этот вопрос показался сенату спорным, обратились к

жрецам. Понтифики, собравшись и побеседовав с Камиллом, сочли, что Аполлону

была посвящена десятина от всего, что перед принесением обета принадлежало

вейянам, а потом перешло римлянам. Таким образом, при оценке следовало

учитывать и город с землей (8). Деньги достали из казны, и военным

трибунам-консулярам было поручено закупить на них золото. Поскольку его не

хватало, матроны, посовещавшись об этом, обещали отдать военным трибунам

золото - и действительно передали в казну все свои украшения. (9) Это

деяние вызвало у сената глубочайшую признательность. Передают, что именно

благодаря той щедрости матронам было предоставлено право выезжать в

четырехколесных повозках к священнодействиям и на игры, а в одноколках как

по праздничным, так и по будним дням55. (10) Взвесив и сосчитав полученное

от отдельных лиц золото, трибуны уплатили за него деньгами. Решено было

отлить золотую чашу, которая и была послана в Дельфы как дар Аполлону.

     (11) Только люди отвлеклись от дел благочестия, как народные трибуны

возобновили смуту. Они науськивали толпу на всех знатных, но вперед других

- на Камилла: (12) он, мол, обратил в ничто вейскую добычу поборами в казну

и на священные нужды. На отсутствующих народные трибуны обрушивались с

ожесточением, присутствующих же робели, особенно если те сами шли навстречу

их ярости. (13) Поскольку было очевидно, что этой тяжбы не закончить в

истекающем году, на следующий народными трибунами были переизбраны те же

лица - авторы законопроекта56. А патриции настояли на том же в отношении

противников этого закона. Таким образом, народные трибуны были в

большинстве своем переизбраны.

26. (1) На выборах военных трибунов патриции, приложив все усилия, добились

избрания Марка Фурия Камилла [394 г.]. Они притворялись, будто в

рассуждении войны заботятся о полководце, а на самом деле им требовался

противоборец трибунским щедротам. (2) Вместе с Камиллом57 военными

трибунами с консульской властью были избраны Луций Фурий Медуллин в шестой

раз, Цезон Эмилий, Луций Валерий Публикола, Спурий Постумий, Публий

Корнелий58 во второй раз.

     (3) В начале года, пока Марк Фурий не отбыл в землю фалисков, война с

которыми была ему поручена, народные трибуны не давали делу хода. В конце

концов из-за проволочек о нем вообще забыли, а Камилл, чьего прекословия

трибуны больше всего опасались, стяжал себе славу в войне с фалисками. (4)

Дело в том, что враги почли за благо удалиться под защиту стен, считая это

самым безопасным, а он, грабя поля и сжигая селения, принудил их выйти из

города. (5) Однако страх не дал им продвинуться далеко - почти в миле от

города они разбили лагерь. Выбранное место казалось им надежным лишь на том

основании, что подход к нему был затруднен обрывами, крутыми склонами, а

дороги были труднодоступны. (6) Но Камилл, выбрав в проводники пленного,

родом из этих мест, глубокой ночью снялся с лагеря и уже на рассвете

появился значительно выше той точки, где был неприятель. (7) Римские

триарии принялись возводить укрепления, а прочее войско стояло, готовое к

бою. Когда враги попытались помешать строительству, полководец разбил их и

обратил в бегство. Фалисков объял такой страх, что, захваченные повальным

бегством, они бросились к городу мимо собственного лежащего вблизи лагеря.

Многие были убиты и ранены, (8) прежде чем охваченное паникой войско

ворвалось в ворота. Лагерь был взят, добыча же отдана квесторам, к сильному

недовольству воинов. Однако, сломленные суровостью командования, они при

всей ненависти к Камиллу восхищались его непреклонностью. (9) Затем, во

время осады, горожане совершали вылазки против римских укреплений, и даже

заставы иногда подвергались беспорядочным нападениям. Происходили мелкие

стычки: так тянулось время, но ни одна из сторон не получала перевеса, а

между тем у осажденных продовольствия и других запасов было приготовлено

больше, чем у осаждающих. (10) Казалось, что здесь потребуются усилия,

столь же длительные, как под Вейями, но вдруг судьба даровала римскому

полководцу вместе со скорой победой и случай проявить свою доблесть, однако

не на военном поприще, где она была общеизвестна, а в деле неожиданном.

27. (1) У фалисков велось, чтобы учителем и воспитателем у ребенка был один

и тот же человек; кроме того, на попечении одного воспитателя обычно

находилось по многу детей, что и посейчас принято в Греции59. Детей знатных

граждан, как это часто бывает, учил некий человек, преуспевший в науках.

(2) Так вот, он еще во дни мира взял за правило выводить детей для игр и

упражнений за город. Не отступился он от своей привычки и во время войны,

уводя их то ближе, то дальше от ворот, и однажды, когда представился

случай, завлек детей играми и беседами дальше обычного, привел к вражеским

постам, потом к римскому лагерю и, наконец,- в палатку Камилла. (3) Там он

преступное свое деяние усугубил речью еще более преступной: что-де, передав

во власть римлян этих детей, (4) чьи родители главенствуют в Фалериях, он

тем самым и город отдал в их руки. (5) Услыхав такое, Камилл сказал: "Не

похожи на тебя, злодей, ни народ, ни полководец, к которым ты явился со

своим злодейским даром. (6) Той общности, которая устанавливается между

людьми по договору, у нас с фалисками нет, но есть и пребудет та, что

природой врождена всем. Война так же имеет законы, как и мир, а мы умеем

воевать столь же справедливо, сколь и храбро. (7) Наше оружие направлено не

против тех, чей возраст принято щадить даже при взятии городов, но против

вооруженных мужей, которые в свое время сами напали на римский лагерь под

Вейями без всякого повода или вызова с нашей стороны. (8) Насколько было в

твоих силах, ты, пожалуй, превзошел их еще большим злодеянием, я же

собираюсь победить по-римски: доблестью, осадой и оружием, как это было и с

Вейями". (9) Потом он приказал раздеть этого человека, связать ему руки за

спиной и передать детям для возвращения в Фалерии, да велел вручить им

розги, чтобы они гнали ими предателя к городу.

     (10) Первым делом на это удивительное зрелище сбежался смотреть весь

народ; затем должностные лица созвали сенат, чтобы обсудить неслыханное

происшествие. Оно настолько изменило направление умов, что все без

исключения стали требовать мира. А давно ли они, обезумев от злобы и

ненависти, предпочитали скорее погибнуть, как вейяне, чем, подобно

капенцам, попросить о мире. (11) И на форуме, и в курии все прославляли

честность римлян, справедливость полководца. Со всеобщего согласия в лагерь

к Камиллу были отправлены послы; оттуда они с его разрешения поехали в Рим,

чтобы известить сенат о сдаче Фалерии. (12) Передают, что, когда их ввели в

сенат, они заявили следующее: "Отцы-сенаторы! Мы сдаемся вам, побежденные

вами и вашим полководцем, но победа эта такого свойства, что не может

вызвать ничьей зависти - ни божеской, ни человеческой. Мы думаем, что нам

лучше будет жить под вашей властью, чем под сенью собственных законов,- а

что может быть слаще для победителя, чем такая уверенность побежденного!

(13) Исход этой войны являет роду человеческому два достойных подражания

примера: вы благородство в войне предпочли верной победе, мы же добровольно

уступили ее вам, потрясенные этим благородством. Мы покоряемся вам. (14)

Можете присылать за оружием и заложниками. Город открыл ворота - берите

его. Ни вам не придется разочароваться в нашей верности, ни нам в вашей

власти". (15) Камиллу были принесены благодарности как от врагов, так и от

сограждан; с фалисков взыскали деньги на годовое жалованье воинам, чтобы

освободить римский народ от подати, и по заключении мира войско вернулось в

Рим.

28. (1) Победив врагов справедливостью и великодушием, Камилл вернулся в

город. Его встречали куда теплее, чем в тот раз, когда он ехал по улицам в

колеснице триумфатора, запряженной белыми лошадьми. Одного его скромного

молчания было достаточно, чтобы сенат без промедлений освободил его от

невыполненного обета.

     (2) А золотую чашу в дар Аполлону повезли Луций Валерий, Луций Сергий

и Авл Манлий, отправленные послами в Дельфы. Недалеко от Сицилийского

пролива их военный корабль был перехвачен липарскими пиратами и уведен на

Липары60. Тамошняя община обыкновенно делила добычу между всеми, считая

плоды разбоя как бы государственным достоянием. (3) Но случилось так, что в

этом году высшую должность у них занимал некто Тимасифей, муж, более

похожий на римлянина, чем на своих соотечественников. (4) Он не только сам

исполнился почтения к посольскому достоинству, к священному дару, к тому

богу, которому дар был послан, и к той причине, что побудила дар послать,

но и сумел внушить благоговение черни, которая всегда такова, каков

правящий ею. Он предложил послам гостеприимство от имени государства, затем

отправил их в Дельфы, дав еще и кораблей в охрану, а оттуда невредимыми

вернул в самый Рим. (5) Сенат заключил с ним договор гостеприимства61 и

послал ему подарки от казны.

     В течение этого года продолжалась война с эквами, шедшая с переменным

успехом, так что и в самом войске, и в Риме не могли поначалу решить,

победили они или побеждены. У римлян там командовали военные трибуны Гай

Эмилий и Спурий Постумий. (6) На первых порах они вели войну вместе, но

затем, когда неприятель в открытом бою был разбит, решили, что Эмилий

станет на стоянку в Верругине, а Постумий начнет опустошать окрестность.

(7) Последнему сопутствовал успех, и потому его войско двигалось без всякой

осторожности, не соблюдая строя. Тут-то на них и напали эквы. Римляне были

застигнуты врасплох и разбежались по близлежащим холмам. Оттуда паника

перекинулась на другую половину войска, стоявшую в Верругине. (8) Когда

воины Постумия собрались в безопасном месте, тот принялся на сходке

упрекать их в трусости, говоря, что они обратились в бегство от противника

пугливого и робкого. В ответ все как один стали кричать, что укоры

заслуженны, что они каются в допущенном проступке, но готовы загладить его;

недолго врагам радоваться! (9) Требуя, чтоб их немедленно вели на

неприятельский лагерь (он был виден внизу, на равнине), воины клялись, что

если не захватят его до наступления ночи, то согласны на любую кару. (10)

Похвалив их, Постумий велел всем отдохнуть, чтобы к четвертой страже62 быть

готовыми.

     Враги опасались, что римляне ночью убегут с холма - поэтому, чтобы

отрезать дорогу на Верругину, они двинулись вперед, и битва завязалась еще

до рассвета. Впрочем, всю ночь сияла луна, так что видно все было не хуже,

чем днем. (11) Шум боя достиг Верругины, и, поскольку там решили, что взят

римский лагерь, всех охватила паника. Тщетно Эмилий удерживал и умолял

воинов - они в беспорядке бежали в Тускул. (12) Оттуда в Рим докатилась

весть, будто Постумий с войском погибли.

     А Постумий между тем дожидался, пока вместе с темнотой исчезнет угроза

попасть в засаду, которая нередко подстерегает войско, увлеченное

преследованием. Объезжая верхом боевые порядки, он напоминал воинам об их

клятвах и вселил в них такой пыл, что эквы не выдержали римского натиска.

(13) Началось избиение бегущих. На погибель врагам римлянами владел скорее

гнев, чем доблесть. Не успел гонец из Тускула прибыть с ужасной вестью, не

успела эта весть поднять в государстве ложную тревогу, как за ней

последовало торжествующее донесение от Постумия: победа досталась римскому

народу, войско эквов уничтожено.