30. (1) В Гор�рибуны побуждали избрать военных трибунов с

консульской властью, но не имели успеха. Консулами стали Луций Папирий

Красс и Луций Юлий [430 г.]. Послы эквов, обратившиеся к сенату с просьбой

о договоре, в ответ услышали требование сдаться, но добились перемирия на

восемь лет; (2) а у вольсков, потерпевших поражение на Альгиде, дело дошло

до заговоров и ожесточенной борьбы между теми, кто стоял за войну, и теми,

кто за мир, так что римлян все оставили в покое. (3) Благодаря

предательству одного из народных трибунов консулам стало известно, что те

готовят любезный народу закон о предельном размере пени; консулы успели

предложить такой закон раньше от своего имени76.

     (4) Консулами следующего года стали Луций Сергий Фиденат во второй раз

и Гостилий Лукреций Триципитин [429 г.]. В их консульство не случилось

ничего достойного упоминания. Вслед за ними консулами были Авл Корнелий

Косс и Тит Квинкций Пуниец во второй раз [428 г.]. На владения римлян

совершали набеги вейяне. (5) Прошел слух, что в этих грабежах принял

участие и кое-кто из фиденян, и Луцию Сергию, Квинту Сервилию, а также

Мамерку Эмилию было поручено расследование дела. (6) Тех, о ком не было

точно известно, почему в указанные дни они отсутствовали в Фиденах, выслали

в Остию. Было увеличено число поселенцев, и им была передана земля погибших

на войне77. (7) В тот год случилась сильная засуха, воды недостало не

только с неба, но и земля, оскудевшая природною влагой, едва питала большие

реки. (8) Отсутствие воды в других местах привело к падежу домашних

животных, подыхавших от жажды возле пересохших родников и ручьев; часть

скота пала от чесотки, и зараза распространилась на людей. Поначалу она

бушевала в селах и среди рабов, а затем перекинулась в город. (9) Не только

тела подвержены были заразе, но и души были охвачены разнообразными и по

большей части чужеземными суевериями. Стараньями тех, кто наживался на

людском легковерии, в домах устанавливался новый порядок жертвоприношений,

(10) до тех пор пока знатнейшие граждане не осознали, сколь позорно для

всего общества, что на каждом углу и в каждом святилище милость богов

вымаливают принесением жертв по непривычному и чуждому обычаю: (11) эдилам

было поручено проследить за тем, чтоб никакими иными способами, кроме

принятых в отечестве, и никаким иным богам, кроме римских, не поклонялись.

     (12) Месть вейянам была отложена до следующего года [427 г.], когда

консулами стали Гай Сервилий Агала и Луций Папирий Мугилан. (13) Но и тогда

страх богов еще не позволил тотчас объявить войну и выслать войско и было

решено прежде послать фециалов для предъявления требований78. (14) Хотя

незадолго перед тем вейяне разгромлены были в сражении между Номентом и

Фиденами и мир заключен не был, а только объявлено перемирие, срок которого

истек и которое еще раньше было нарушено новым восстанием, мятежом, фециалы

все-таки были посланы. Но и их речи, хоть требования они выдвигали, принося

присягу по обычаю предков, услышаны не были. (15) Поэтому возник спор,

объявлять ли войну от имени народа, или достаточно будет сенатского

постановления. Верх взяли трибуны, угрожавшие воспротивиться набору, и

консул внес предложение о войне в народное собрание. Все центурии

высказались за войну. (16) И тут плебеи вновь добились успеха, настояв на

том, чтоб на ближайший год не выбирали консулов.

31. (1) Избрали четырех военных трибунов с консульской властью - Тита

Квинкция Пунийца, бывшего консула, Гая Фурия, Марка Постумия и Авла

Корнелия Косса [426 г.]. (2) В Риме остался Косс, трое других, снарядив

войско, двинулись на Вейи и показали, сколь вредно на войне многовластье.

Отстаивая каждый собственное решение (ведь всякий предпочитает свое), они

предоставили хорошие возможности противнику: (3) пока войско, с одной

стороны слыша приказ о наступлении, а с другой - об отходе, пребывало в

недоумении, вейяне улучили миг для нападения. Римляне в замешательстве

побежали и укрылись в лагере, до которого было недалеко. Позора было

больше, чем потерь. (4) Уныние охватило непривычный к поражениям Город; в

досаде на трибунов стали требовать диктатора, возлагая на него все надежды.

Но так как и здесь богобоязненность не позволяла назначить диктатора без

участия консула79, обратились к авгурам, и те нашли, что благочестие от

этого не пострадает. (5) Авл Корнелий объявил диктатором Мамерка Эмилия, а

тот его самого назначил начальником конницы. Так, когда положение

государства потребовало человека, воистину доблестного, то и цензорское

взыскание нисколько не помешало обрести главу государства в доме,

незаслуженно заклейменном80.

     (6) Окрыленные успехом, вейяне разослали по всей Этрурии послов,

хвастаясь победой в одном сражении над тремя римскими полководцами, и, хотя

им не удалось добиться прямой поддержки союза, все-таки отовсюду привлекли

польстившихся на добычу добровольцев. (7) Только фиденский народ постановил

возобновить войну, и, как будто бы нечестиво не осквернить начало войны

преступлением, фиденяне обагрили свое оружие кровью новых поселенцев (как

прежде - послов) и присоединились к вейянам. (8) Затем вожди обоих народов

стали совещаться, вести ли войну из Вей или из Фиден. Решили, что из Фиден.

И тогда, переправившись через Тибр, вейяне перенесли военные приготовления

в Фидены. (9) Римом овладел страх. Отозвав от Вей войско, приведенное в

замешательство неудачей, лагерь разместили у Коллинских ворот, по стенам

расставили вооруженных воинов, в Городе прекратили судопроизводство,

закрыли лавки, и Рим стал больше походить на военный лагерь, чем на город.

32. (1) Разослав глашатаев по всему городу, диктатор созвал встревоженных

граждан на собрание и разбранил их за то, (2) что малейшая неудача делает

их малодушными, и за то, что они, хотя понесенное ими мелкое поражение было

следствием не храбрости вейян или трусости римлян, но лишь раздоров между

тремя полководцами, испугались вейян, противника, уже шесть раз

побежденного, и Фиден - города, который сдавали едва ли не чаще, чем

осаждали. (3) И римляне, и неприятели, говорит он, остались теми же, что

были всегда: столько же у них мужества, столько же сил и оружие то же, что

прежде; и сам он - тот же диктатор Мамерк Эмилий, что у Номента рассеял

вейян и фиденян вкупе с фалисками81; (4) и начальником конницы в бой идет

тот же Авл Корнелий, что в минувшую войну, будучи военным трибуном, на виду

у обоих воинств убил царя вейян Ларта Толумния и принес тучные доспехи82 в

дар храму Юпитера Феретрия. (5) Пусть же римляне берутся за оружие, памятуя

о том, что это у них триумфы, у них снятые с врага доспехи, у них победа, а

их враг убийством послов попрал установления народов, в мирное время

перебил поселенцев в фиденах, нарушил перемирие и в седьмой раз на свое

несчастье разорвал с Римом. (6) Он, диктатор, вполне уверен, что стоит

только двум лагерям стать друг против друга, и оскверненному злодействами

неприятелю уже не придется радоваться позору римского войска, а народ

римский уразумеет, (7) что государство куда большим обязано тем, кто в

третий раз объявил его диктатором, нежели тем, кто за отобранную им у

цензоров царскую власть наложил клеймо на вторую его прошлогоднюю

диктатуру. (8) Произнеся вслед за тем обеты, диктатор выступил и, прикрытый

справа горами, а слева Тибром, поставил лагерь, не доходя полутора миль до

Фидена. (9) Легату Титу Квинкцию Пунийцу он приказал занять в горах и тот

скрытый из виду перевал, что в тылу у врага.

     (10) На следующий день, когда этруски, вдохновленные скорее удачным,

чем выигранным накануне, сражением, вступили в бой, диктатор чуть-чуть

помедлил, пока разведчики не донесли ему о том, что Квинкций вышел к

перевалу недалеко от фиденской крепости83, и тогда, подняв знамена, двинул

на врага стремительную пехоту, (11) а начальнику конницы не велел вступать

в бой без приказа: если понадобится помощь конницы, он, мол, сам подаст

знак. Вот тогда, в деле, пусть не забывает про поединок с царем, про тучный

свой дар Ромулу и Юпитеру Феретрию. (12) Полон ярости напор легионов.

Пылает ненавистью римлянин, обзывает нечестивцем фиденянина, предателем

вейянина, а их обоих нарушителями перемирия, злодейски пролившими кровь

послов и запятнавшими себя кровью поселенцев в своем городе, неверными

союзниками и трусами: и делом и словом утоляет он свою ненависть.

33. (1) При первом же столкновении римляне поколебали неприятеля, как вдруг

из распахнувшихся ворот Фиден вырвалось новое воинство, доселе неслыханное

и невиданное: (2) большая толпа, вооруженная огнем, вся озаренная пылающими

факелами, в каком-то исступлении хлынула на врага и своим необычным оружием

поначалу смутила римлян. (3) Тогда диктатор, бросив в бой конницу под

предводительством Авла Корнелия и отозвав с гор отряд Квинкция, сам

поспешил на левое крыло, отступавшее в сражении, похожем скорей на пожар, и

прокричал: (4) "Уж не дым ли одолел вас, что вы, как пчелиный рой,

изгнанный из улья, уступите безоружному противнику? Или вам не сбить

пламени мечами? И почему, если надо сражаться уже не мечом, а огнем, вы и

сами не пустите в ход факелы, отобравши их у врага? (5) Ну же, во имя Рима

и в память об отчей и собственной вашей доблести, обратите это пламя на

вражеский город, уничтожьте Фидены их же огнем, коли вы не смогли замирить

их благодеяниями. Этого требуют от вас разоренные земли, кровь ваших послов

и поселенцев". (6) Приказ диктатора воодушевил все войско. Одни

подхватывали брошенные факелы, другие выхватывали их из вражеских рук

силой, и оба войска вооружились огнем. (7) Начальник конницы тоже придумал,

как всадникам сражаться по-новому: приказав разнуздать коней, он первым

пришпорил своего и ринулся в самую гущу огней, и все остальные кони,

разгоряченные, в свободном беге понесли всадников на врага. (8) Клубы пыли

смешались с дымом и заслонили свет людям и коням. Но зрелище, испугавшее

войско, не вызвало никакого испуга у лошадей. И, где бы ни промчалась

конница, она, обрушиваясь, сокрушала все. (9) И тут снова раздался голос,

заставивший оба войска в удивлении обернуться: это диктатор крикнул, что с

тыла пошел на врага отряд легата Квинкция; прокричав в другой раз, он сам

еще яростней повел воинов в нападение. (10) Когда два войска, ударив в лоб

и с тыла, зажали этрусков в кольцо, не пуская их ни назад в лагерь, ни в

горы, откуда неожиданно для них появился неприятель, а освобожденные от

узды кони римлян носились повсюду со своими всадниками, большинство вейян в

беспорядке кинулись к Тибру, а уцелевшие фиденяне рванулись к Фиденам. (11)

С перепугу они попали в самое пекло и были изрублены на берегу, а тех, кого

столкнули в воду, поглотила пучина: даже опытные пловцы шли на дно от

изнеможения, страха и ран - лишь немногие переплыли реку. Другая часть

неприятельского войска кинулась через лагерь в город. (12) Туда же увлекла

атака преследующих их римлян, особенно Квинкция и его людей, только что

спустившихся с гор и еще свежих для ратного труда - ведь они подоспели к

концу сражения.

34. (1) Смешавшись с врагами, они вошли в ворота, взобрались на стены и

оттуда дали знать своим, что город взят. (2) Как только диктатор, сам

проникший в оставленный неприятелем лагерь, заметил поданный знак, он,

прельстив своих воинов, уже жаждавших начать разграбление лагеря, еще

большей добычей в городе, повел их к воротам и, очутившись в городских

стенах, двинулся прямо к крепости, куда, как он видел, устремилась толпа

беглецов. (3) В городе резня была не меньше, чем на поле битвы, покуда

противник не побросал оружия и не сдался, моля диктатора о пощаде. И город,

и лагерь были разграблены. (4) На следующий день каждый всадник-центурион

получил по жребию пленника, а те, кто выказал особую доблесть, - двоих;

оставшихся пленных продали в рабство. И диктатор, вернувшийся с триумфом в

Рим во главе победоносного и нагруженного богатой добычей войска, (5)

приказал начальнику конницы сложить полномочия, а затем и сам, с приходом

мира, отказался от власти, которую шестнадцатью днями раньше принял перед

лицом грозившей военной опасности.

     (6) Некоторые авторы летописей сообщают, что в битве с вейянами у

Фиден принимал участие и флот - трудное дело, в которое невозможно

поверить, ведь и теперь эта река недостаточно широка, а тогда, (7)

насколько мы знаем от древних, она была еще уже, разве что эти писатели,

как водится, в угоду тщеславию объявили победой флота действия нескольких

суденышек, воспрепятствовавших неприятельской переправе.

35. (1) В следующем году [425 г.] военными трибунами с консульской властью

были Авл Семпроний Атратин, Луций Квинкций Цинциннат, Луций Фурий Медуллин

и Луций Гораций Барбат. (2) С вейянами было заключено перемирие на двадцать

лет, а с эквами - на три года, хотя они просили большего срока. Спокойно

было и в Городе. (3) Следующий год [424 г.] не был примечателен ни войною

за рубежами, ни внутренними раздорами; славу ему доставили игры, обещанные

во время войны, великолепные стараниями военных трибунов и собравшие многих

соседей. (4) А трибунами с консульскими полномочиями были Аппий Клавдий

Красс, Спурий Навтий Рутил, Луций Сергий Фиденат и Секст Юлий Юл. Благодаря

радушию гостеприимцев, оказанному с всеобщего одобрения, зрелище доставило

гостям еще большее удовольствие. (5) После игр народные трибуны на сходках

в мятежных речах бранили толпу за ее преклонение перед теми, кого она

ненавидит, за то, что слепо отдается в вечное рабство (6) и не только не

осмеливается требовать участия в соискании консульства, но и не заботится

ни о себе, ни о своих даже в общих патрициям и плебеям собраниях, где

избирают военных трибунов. (7) Так что нечего и удивляться, почему это

никто ничего не делает для блага простого народа. На тяжкий труд, на

опасность идут лишь там, где есть надежда на вознаграждение и успех. Нету

такого, за что не взялся бы человек, лишь бы только большие усилия обещали

большие награды. (8) Нечего требовать, нечего ждать, чтобы какой-нибудь

народный трибун ринулся слепо туда, где опасности велики, а воздаяния нет,

где, сражаясь против патрициев, он наверняка превратит их в своих

непримиримых врагов, а от плебеев, за которых он будет бороться, не

дождется хоть уважения. (9) Великие души рождаются для великих почестей. И

ни один плебей не станет себя презирать, когда плебеи не будут больше

презренными. Надо, наконец, на том или ином человеке проверить, можно ли

кому-нибудь из плебейского сословия предоставить отправление высших

должностей - неужели невозможно, чтобы нашелся дельный и храбрый человек

незнатного рода. (10) С величайшими усилиями удалось отвоевать для плебеев

право быть избранными в военные трибуны. Люди, отличившиеся на военном и

гражданском поприще, предъявили свои права. В первые годы их оскорбляли,

отстраняли и поднимали на смех патриции и, наконец, те перестали выставлять

себя на поношенье. (11) Нам не ясно, говорили на сходках, отчего не отменят

закон, дозволяющий то, чему никогда не бывать: ведь узаконенное неравенство

не столь оскорбляет, как презрение к будто бы не достойным избрания.

36. (1) Такого рода речи выслушивали с сочувствием, и они побуждали

некоторых стремиться к должности военного трибуна, и каждый сулил по

избрании сделать что-нибудь на пользу простому народу. (2) Обещали и

разделить общественное поле84, и вывести новые поселения, и обложить

налогом владельцев земель85 ради выплаты жалованья воинам. (3) Тогда

военные трибуны, удачно выбрав время, когда многие разъехались из Города,

тайно созвали к определенному дню сенаторов; (4) в отсутствие народных

трибунов было принято сенатское постановление об избрании консулов и об

отправке военных трибунов для проверки достоверности слухов о грабительском

набеге вольсков на владения герников. (5) Выехав из Рима, они оставили

начальником в Городе сына децемвира Аппия Клавдия, юношу деятельного и с

колыбели впитавшего ненависть к народным трибунам и простому люду. Народным

трибунам не о чем стало спорить ни с отсутствовавшими виновниками

сенатского постановления, ни с Аппием - дело ведь уже было сделано.

37. (1) Консулами избраны были Гай Семпроний Атратин и Квинт Фабий Вибулан

[423 г.].

     В тот год, по преданию, произошло событие хоть и в чужих краях, но все

же достойное упоминания: самниты86 захватили этрусский город Вультурн,

нынешнюю Капую87, и назвали его Капуей - по имени своего предводителя Капия

или, что вероятнее, потому, что город расположен был на равнине. (2)

Поначалу они приняли город и окрестности в совладение от изнуренных войною

этрусков, но потом как-то в праздник новоявленные поселенцы напали ночью на

старых жителей, которых сморило сном после пиршеств, и перебили их.

     (3) После этих-то событий вышеназванные консулы и вступили в должность

в декабрьские иды. (4) О том, что вольски грозят войной, доносили не только

те, кто был отправлен разведать об этом, но уже и посланники латинов и

герников сообщали, что никогда прежде вольски не отбирали предводителей и

не набирали войска столь тщательно: (5) у них-де повсюду твердят о том, что

надо либо навеки сложить оружие и не помышлять о войне, либо уж не уступать

тем, чье господство оспариваешь, - ни в храбрости, ни в стойкости, ни в

воинской выучке. (6) То были не пустые слова, но они не слишком взволновали

сенаторов, и Семпроний, которому по жребию досталось отправиться в те края,

положился на счастье как на что-то совсем неизменное (а ведь прежде он

предводительствовал победителями в борьбе с уже побежденным народом) и стал

действовать наудачу, и притом так небрежно, что у вольсков римского порядка

было больше, нежели в войске самих римлян. (7) Потому-то и счастье, как

вообще бывает, перешло на сторону доблести. (8) В первом же сражении,

опрометчиво и неосторожно завязанном Семпронием, передовые части не были

обеспечены подкреплением, а конница была плохо размещена. (9) Громкий и

частый крик неприятельского войска был первым признаком того, куда

клонилось дело; римляне отвечали нестройно и вяло, при каждом повторении их

голос выдавал страх. (10) Тем яростней бросался враг, тесня их щитами и

слепя блеском мечей. А с противоположной стороны шевелились лишь шлемы

озирающихся воинов, в неуверенности и страхе тесней сбивалась толпа. (11)

Знамена то оставались покинуты передовыми, то отодвигались в свои манипулы.

Пока еще не было ни побежденных, ни победителей: римляне скорей

прикрывались, чем сражались, а вольски шли в бой всем войском, видя, что

враг несет потери, но не бежит.

38. (1) Но тщетны призывы консула Семпрония: вот уже повсюду началось

отступление, и теперь ничего не стоит ни его приказ, ни консульское звание;

(2) неприятелю вот-вот уже показали бы спину, не подоспей тут декурион88

Секст Темпаний, который, хоть и видел, что дело гиблое, сохранил

присутствие духа. (3) Стоило ему воскликнуть, чтобы всадники, если только

они хотят спасения государства, спешились, как вся конница, словно по

консульскому приказу, встрепенулась. "Государству конец,- сказал он,- если

этот отряд со своими легкими щитами89 не сдержит натиска врага. Пусть вашим

знаменем90 будет наконечник моего копья; покажите и римлянам и вольскам,

что, как ничья конница не сравнится с вашими всадниками, так ничьи

пехотинцы - с такою пехотой". (4) В ответ на шумное одобрение он шагнул

вперед, высоко вздымая копье. Везде, где бы они ни проходили, дорогу

прокладывали силой; прикрываясь щитами неслись они туда, где римлянам

приходилось всего тяжелей. (5) Повсюду, куда они поспевали, ход боя

выравнивался, и, если бы их было побольше, неприятель, без сомненья, бежал

бы.

39. (1) Никто не в силах был оказать им сопротивление, и тогда предводитель

вольсков дал знак пропускать новый неприятельский отряд, приметный легкими

круглыми щитами, до тех пор, пока он в пылу схватки не оторвется от своих.

(2) Когда это случилось, окруженные всадники не смогли прорваться назад,

той же дорогой, что пришли, ибо там уже повсюду на их пути были враги; (3)

консул и римские легионы, нигде не видя тех, кто только что оборонял целое

войско, готовы были пойти на все,. чтоб не позволить врагу сокрушить самых

смелых воинов. (4) Вольски разделились, чтобы, на одном направлении

сдерживая натиск консула и легионов, на другом подавить Темпания и его

всадников, которые после многих безуспешных попыток прорваться к своим

заняли на одном из холмов круговую оборону и, защищаясь, наносили заметный

урон врагу. Сражение не прекращалось до самой ночи. (5) И консул, не

ослабляя накала битвы, пока было еще светло, сдерживал неприятеля. Ночь

развела их, не решив исхода боя. (6) Эта неизвестность сделалась причиной

такого ужаса в обоих лагерях, что, бросив раненых и большую часть обоза, и

то и другое войско, сочтя себя побежденными, отступили в горы. (7) Холм,

однако же, осаждали почти всю ночь, но когда осаждавшие узнали о том, что

их лагерь брошен, они решили, что войско разбито, и в страхе разбежались

кто куда. Темпаний, опасаясь засады, продержал своих до рассвета. (8)

Затем, с несколькими воинами спустившись с холма на разведку, он выведал у

раненых врагов, что лагерь вольсков пуст, и, созвав своих, радостно

направился к лагерю римлян. (9) Но когда и там он нашел все брошенным в

таком беспорядке, как у врага, то, не зная, куда двинулся консул, он

собрал, сколько смог, раненых и с ними, пока вольски, поняв ошибку, не

воротились, кратчайшей дорогой поспешил в Рим.

40. (1) Сюда уже дошел слух о том, что битва проиграна и лагерь оставлен,

особенно же оплакивали всадников, и весь Город - не только их родственники

- был охвачен скорбью и страхом, (2) понудившим консула Фабия поставить

перед воротами караульных, которые не без трепета увидели вдалеке

всадников, недоумевая, кто это такие, до тех пор, пока не узнали своих. Тут

испуг сменился радостью и по всему Городу стали раздаваться поздравления

коннице, вернувшейся домой с победой и без потерь. Из домов, еще вчера

предававшихся скорби и оплакивавших своих, (3) выбегали, дрожа, матери и

жены, на радостях позабыв о приличиях, они устремлялись навстречу отряду и,

едва владея от радости душою и телом, кидались каждая в объятия своему. (4)

Народные трибуны, которые уже призвали к суду Марка Постумия и Тита

Квинкция за то, что это их попустительством было отдано сражение у Вей, не

преминули воспользоваться случаем, чтобы оживить еще не забытую ненависть к

консулу Семпронию и направить ее против этих двоих.

     (5) Итак, созвана была сходка, где было много криков о том, что под

Вейями полководцы предали государство, а потом, так как это осталось без

наказания, и консул в войне с вольсками предал войско, бросил на погибель

храбрейших всадников и позорно оставил лагерь. (6) Потом Гай Юний, один из

народных трибунов, велел позвать к себе всадника Темпания и, обратившись к

нему, спросил: "Ответь мне, Секст Темпаний, как ты думаешь, вовремя ли

консул Гай Семпроний начал сражение, было ли войско обеспечено

подкреплением, было ли вообще что-нибудь позволяющее судить о нем как о

хорошо справившемся с должностью и не сам ли ты после разгрома римских

легионов приказал всадникам спешиться и тем выправил ход боя? (7) А когда

ваш отряд оказался отрезанным от остального войска, подошел ли к вам

консул, или он выслал тебе и твоим всадникам подкрепление? (8) И наконец,

получил ли ты подкрепление на следующий день, или же вы с отрядом

прорвались к лагерю благодаря собственному мужеству? Нашел ли ты в лагере

консула и войско, или лагерь был оставлен, а раненые воины брошены? (9)

Теперь, во имя твоего мужеста и верности, а только они и спасли государство

в этой войне, отвечай! Скажи, наконец, и о том, где теперь Гай Семпроний,

где легионы? Ты оставил консула и войско или это они бросили тебя?

Побеждены мы в конце концов или победили?"

41. (1) Говорят, ответная речь Темпания была безыскусна и по-солдатски

строга, в ней не было ни тщеславия, ни злорадства из-за чужих преступлений.

(2) Не ему, воину, сказал он, судить о том, насколько сведущ в военном деле

Гай Семпроний, его полководец: это решали римляне, когда избирали его

консулом. (3) Пусть поэтому его не спрашивают ни о полководческом опыте, ни

о достоинствах консула, пусть размышляют об этом другие великие умы и такие

же дарования (4). Но о том, что сам видел, он сказать может. А видел он,

пока отряд еще не был отрезан, что консул сражается в первых рядах, ободряя

своих, что он снует среди римских знамен и вражеских стрел. (5) А потом они

потеряли друг друга из виду, но по ударам и крикам он заключил, что бой

затянулся до самой ночи, и вполне уверен, что к удерживаемому им холму

консул не смог прорваться из-за многочисленности неприятеля. (6) Где

находится войско, он не знает, но полагает, что, как и сам он, когда

положение сделалось угрожающим, спрятался с отрядом в хорошо защищенном

месте, так и консул, чтобы сохранить войско, стал лагерем в более

безопасном месте. (7) Он не верит, чтобы у вольсков дела обстояли лучше,

чем у римлян. Та роковая ночь вызвала всеобщую сумятицу у тех и других. Он

просил, чтобы его, изнуренного ратным трудом и ранами, не задерживали, и

был отпущен с большими почестями, воздаваемыми ему за скромность не в

меньшей мере, чем за отвагу. (8) Тем временем консул подходил уже по

Лабиканской дороге к храму Спокойствия91. Из города туда выслали вьючных

животных с повозками, чтобы забрать войско, силы которого после сражения и

ночного перехода были на исходе. (9) Вскоре после этого в Рим вошел консул,

который столь же рьяно отводил от себя вину, сколь воздавал заслуженную

хвалу Темпанию. (10) Огорченные скверным ведением войны и разгневанные на

полководцев, граждане судили Марка Постумия, который в войне с Вейями был

военным трибуном с консульской властью, и оштрафовали его на десять тысяч

тяжелых ассов92. Его сотоварища Тита Квинкция, сваливавшего на него, уже

осужденного, всю вину за случившееся, трибы оправдали, памятуя об его

удачах в бытность консулом в войне против вольсков под предводительством

диктатора Постумия Туберта и легатом под Фиденами при другом диктаторе,

Мамерке Эмилии. Говорят, его выручила память об его отце, Цинциннате,

человеке, чтимом всеми, и Капитолин Квинкций93 на закате дней слезно молил

судей о том, чтобы ему не пришлось доставлять Цинциннату столь печальное

известие94.

42. (1) Плебеи заочно избрали народными трибунами Секста Темпания, Марка

Азеллия, Тита Антистия и Тита Спурилия, которых всадники по совету Темпания

сделали своими центурионами95. (2) А сенат, так как из-за ненависти к

Семпроним ненавистно было и консульское звание, приказал избрать военных

трибунов с консульской властью. Ими стали Луций Манлий Капитолин, Квинт

Антоний Меренда и Луций Папирий Мугиллан [422 г.]. (3) В самом начале года

народный трибун Луций Гортензий призвал прошлогоднего консула Гая Семпрония

на суд. Когда же четверо других трибунов на глазах у римского народа стали

просить Гортензия не преследовать их ни в чем не повинного полководца,

которого можно упрекнуть лишь в неудаче, он рассердился, (4) потому что

увидел в этом попытку испытать его твердость, а также расчет не на мольбы

трибунов, которые казались ему показными, а на их действенное

вмешательство. (5) Тогда он для начала обратился к Семпронию, вопрошая, где

же его патрицианская гордость, где твердость духа, где уверенность в

невиновности, как же это консул прячется под сенью трибунской власти. (6) А

потом, повернувшись к трибунам, спросил: "А что будете делать вы, если я

подведу его под приговор? Лишите народ его прав и упраздните трибунскую

власть?" (7) Когда же трибуны заявили, что и Семпроний и все остальные

подчинены высшей власти римского народа, что они не хотят и не могут

упразднить принадлежащую народу судебную власть, но, что если мольбы их за

полководца, которого почитали они как отца, не подействуют, они, как и он,

сменят одежду96, тогда Гортензий ответил: (8) "Римский народ не увидит

своих трибунов опозоренными. И если Гай Семпроний за время своей службы

сделался так дорог воинам, я не задерживаю его более". (9) И плебеям и

патрициям пришлась по душе не столько преданность четырех трибунов, сколько

доступность Гортензия справедливым мольбам.

     Удача не благоволила более эквам, присвоившим сомнительный успех

вольсков.

43. (1) В следующем году [421 г.], в консульство Нумерия Фабия Вибулана и

Тита Квинкция Капитолина, сына Капитолина, когда войском по жребию

командовал Фабий, не случилось ничего достойного упоминания. (2) Эквы,

выставившие было свое робкое воинство, постыдно бежали, и большой чести

консулу в том не было. В триумфе ему отказали, но все же, за то что он

загладил позор Семпрониева поражения, позволили вступить в город с

овацией97.

     (3) Но, чем меньших, против опасения, усилий потребовала война, тем

неожиданней оказалась среди этой безмятежности распря между патрициями и

плебеями, возникшая из-за удвоения числа квесторов98. (4) Когда это

предложение - избирать, кроме двух городских квесторов, еще двоих в помощь

консулам для ведения войны - было внесено консулами в сенат, где получило

полное одобрение, народные трибуны стали бороться за то, чтобы часть

квесторов - а в те времена в квесторы избирались только патриции - была из

плебеев. (5) Поначалу и консулы и сенаторы всячески противодействовали этим

стараниям, а потом уступили, согласившись на то, чтобы квесторов, как и

военных трибунов с консульской властью, народ выбирал свободно из патрициев

и плебеев, но эта уступка ничего не дала, и тогда они вовсе отказались от

замысла увеличить число квесторов. (6) Но от него не отказались народные

трибуны, и вот уже стали раздаваться новые предложения, сулившие смуту;

среди них - закон о разделе земли. (7) Из-за этих волнений сенат предпочел

избрать консулов, а не военных трибунов, но так как трибуны возражали - они

даже не давали сенаторам собраться, - сенатское постановление принято не

было и в государстве - не без упорной борьбы - возникло междуцарствие.

     (8) Так как большая часть следующего года [420 г.] была потрачена на

борьбу новых народных трибунов со сменяющими друг друга интеррексами, в

ходе которой трибуны либо мешали сенаторам собраться для передачи власти

очередному интеррексу, либо чинили помехи последнему, чтобы он не вносил

сенатского постановления об избрании консулов, (9) то в конце концов Луций

Папирий Мугиллан, в свою очередь ставший интеррексом, в укор и сенаторам, и

народным трибунам напомнил, что заброшенное людьми государство еще не пало

лишь благодаря промыслу и попеченью богов, да еще потому, что с вейянами

перемирие, а эквы медлят. (10) Может, они хотят, чтобы государство, не

обеспеченное властью патрициев, чуть грянет первая гроза, было уничтожено?

Может, не надо набирать войско, а набранному войску не нужен полководец?

Или внутренней войною они собираются предотвратить войну с неприятелем?

(11) Если так пойдет дело, то и боги будут не в силах спасти государство

римлян. Отчего бы, отбросив крайности, не добиться взаимного согласия,

уважающего права обеих сторон: (12) пусть патриции не возражают против

военных трибунов с консульской властью, а народные трибуны не вмешиваются в

назначение четырех квесторов на основании свободного народного голосования,

без различий сословий.

44. (1) Сначала состоялись выборы военных трибунов с консульской властью.

Ими стали одни патриции: Луций Квинкций Цинциннат в третий раз, Луций Фурий

Медуллин во второй, Марк Манлий и Авл Семпроний Атратин. (2) Выборами

квесторов ведал этот последний, а среди нескольких плебеев, домогавшихся

этой должности, был сын народного трибуна Антистия и брат другого народного

трибуна, Секста Помпилия, которым, однако, не помогли ни могущество, ни

поддержка при голосовании: им предпочли знатных, тех, чьих отцов и дедов

видели консулами. (3) Все народные трибуны пришли в ярость, а более всех -

Помпилий с Антистием, задетые тем, что отвергли их родичей. (4) Да что же

это такое? Разве они не оказывали благодеяний, разве не терпели

несправедливости от патрициев, разве теперь наконец не дано им пользоваться

правами, которые были отняты. Так почему же не только в военные трибуны, но

и в квесторы не был избран никто из плебеев? (5) Значит, ничего не стоят

мольбы отца за сына, брата за брата - народных трибунов, чья власть

священна и учреждена для защиты свободы? В этих выборах, говорили они, был

какой-то обман, а Семпроний выказал больше ловкости, чем честности. Именно

его несправедливость, жаловались они, и привела к тому, что их люди не

прошли на должности. (6) А так как напасть на него самого, защищенного как

невиновностью, так и занимаемой должностью, они не могли, то и направили

гнев свой на Гая Семпрония, двоюродного брата Атратина, и с помощью трибуна

Марка Канулея вызвали его на суд за поражение в войне с вольсками. (7)

Одновременно теми же трибунами в сенате был поднят вопрос о разделе земли,

чему всегда решительно противился Гай Семпроний - обстоятельство, которое и

было взято в расчет,- ибо, сними он свои возражения, и у патрициев пропало

бы к нему всякое доверие, а если бы он стал упорствовать в преддверии суда,

то восстановил бы против себя плебеев. (8) Семпроний предпочел обречь себя

ненависти противников, пострадать самому, но не нанести ущерб государству.

(9) Он твердо стоял на том, чтобы ни в чем не попустительствовать трем

трибунам: ими движет не столько желание добиться земли для плебеев, сколько

ненависть к нему, Семпронию, а у него достанет мужества преодолеть эти

напасти, лишь бы только сенату не приходилось, щадя его одного, наносить

ущерб всему обществу. (10) Ни разу не потеряв присутствия духа, он сам,

когда настал день суда, провел свою защиту, но все старания патрициев не

смогли утихомирить народ, и Семпрония присудили к пене в пятнадцать тысяч

ассов.

     (11) В том же году от обвинения в нарушении целомудрия защищалась

неповинная в этом преступлении весталка Постумия, сильное подозрение против

которой внушили изысканность нарядов и слишком независимый для девушки

нрав. (12) Оправданная после отсрочки в рассмотрении дела99, она получила

от великого понтифика предписание воздерживаться от развлечений, выглядеть

не миловидной, но благочестивой. В том же году кампанцы захватили Кумы,

город, до тех пор принадлежавший грекам100.

     (13) На следующий год военными трибунами с консульской властью стали

Агриппа Менений Ланат, Публий Лукреций Триципитин и Спурий Навтий Рутил

[419 г.].

45. (1) Этот год благодаря счастью народа римского оказался отмечен лишь

грозной опасностью, а не бедствием. Рабы сговорились поджечь Город в разных

местах, чтобы, пока повсюду народ будет занят спасением своих жилищ,

захватить силой оружия Крепость и Капитолий. (2) Осуществление преступного

замысла предотвратил Юпитер: схваченные по доносу двоих рабов, преступники

были казнены. А доносчикам отсчитали в казначействе по десять тяжелых ассов

- целое состояние по тем временам! - и дали в награду свободу.

     (3) Затем эквы снова принялись готовиться к войне, причем из самых

достоверных источников в Риме стало известно о том, что в союзе со старым

врагом выступит новый - Лабики101. (4) В Риме уже привыкли к тому, что с

эквами приходится воевать чуть ли не каждый год, когда же отправили послов

в Лабики, то получили двусмысленный ответ, из которого явствовало, что они

пока к войне не готовятся, но мир не будет долгим. Поэтому тускуланцам было

поручено следить за тем, как бы в Лабиках не созрела угроза новой войны.

(5) На следующий год [418 г.] к военным трибунам с консульской властью -

Луцию Сергию Фиденату, Марку Папирию Мугиллану и Гаю Сервилию, сыну Приска,

в чье диктаторство были взяты Фидены,- явились послы из Тускула. (6) Они

сообщили, что жители Лабик взялись за оружие и, опустошив совместно с

войском эквов тускуланские земли, стали лагерем на Альгиде. (7) Тотчас

Лабикам объявлена была война, но, когда сенат постановил, что воевать

отправятся двое трибунов, а один возьмет на себя попечение о внутренних

делах Рима, между трибунами вдруг вспыхнула ссора: каждый считал себя

превосходным полководцем, а заботу о Городе - неблагодарным, не приносящим

славы поручением. (8) Пока сенаторы с изумлением глядели на эту

непристойную ссору, Квинт Сервилий заявил, что если им не стыдно ни перед

сенатом, ни перед государством, то он прекратит этот спор отеческой

властью: "Мой сын, без жребия, останется начальствовать Городом. Пусть

только те, кто просится на войну, ведут ее осмотрительнее и согласнее, чем

ее домогаются".