13. (1) Всеобщую ненависть к обвиняемому усугубляло еще одно преступление,

свидетелем которого выступил Марк Вольсций Фиктор, бывший за несколько лет

до того народным трибуном. (2) Вскоре после избавления Города от чумы он

наткнулся на Субуре24 на шайку бесчинствующих юнцов. Завязалась ссора, во

время которой Цезон ударил и сбил с ног старшего брата Фиктора, еще не

вполне окрепшего после болезни: (3) полуживого, его на руках отнесли домой,

и умер он, как полагали, от этого удара, но консулы прошлых лет не дали

довести до конца расследование столь темного дела. Людей так взбудоражили

разоблачения Вольсция, что толпа едва не растерзала Цезона.

    (4) Вергиний приказал схватить Цезона и заточить в темницу. Но патриции

на силу ответили силой. Тит Квинкций говорил, что нельзя нападать на того,

кто обвинен в уголовном преступлении и должен предстать перед судом. (5)

Трибун возразил, что не казнит Цезона до вынесения приговора, но что до

суда тот останется в темнице и только римский народ вынесет свой приговор

убийце. (6) Были призваны другие трибуны, и они приняли промежуточное

решение: воспользовавшись своим правом заступничества, они запретили

держать Цезона в заточении, но объявили о привлечении его к суду и сказали,

что в случае неявки потребуют обещания об уплате пени. (7) О размерах пени,

достаточной для обещания, договориться не удалось, и вопрос передали

сенату. Пока совещались с сенаторами, обвиняемого держали под стражей. (8)

Было решено назначить поручителей, из которых каждый вносил залог в три

тысячи медных ассов. Определить число поручителей было вверено трибунам.

Сошлись на десяти: столько поручителей обвинитель счел достаточной порукой

для обвиняемого. Так Цезон первым в Риме представил общественных

поручителей. Отпущенный с форума, он ближайшей ночью удалился в Этрурию25.

(9) И, хотя в день суда в его оправдание говорили, что он ушел как

изгнанник, тем не менее Вергиний не закрывал собрания26 и люди были

отпущены другими трибунами. (10) У отца Цезона безжалостно отобрали все

деньги; распродав свое имущество, он довольно долго жил, точно в ссылке, в

заброшенной лачуге где-то за Тибром.

14. (1) И судебное разбирательство, и закон занимали государство, а

неприятель не тревожил оружием. (2) И, хотя трибуны, сочтя себя

победителями, не сомневались в принятии закона, патриции после изгнания

Цезона пали духом, а знатнейшие из них готовы были уступить управление

государством; но молодежь, особенно из Цезонова окружения, не оробела и все

больше ожесточалась против плебеев; (3) правда, успех им сопутствовал,

когда они несколько сдерживали свой пыл. (4) Как только после изгнания

Цезона был внесен на рассмотрение закон, они во главе целого воинства

клиентов27 выступили против трибунов, лишь тогда, когда те, попытавшись

прогнать их, сами предоставили повод к нападению. Затем юноши разошлись по

домам, равно увенчанные славой и ненавистью: вместо одного Цезона,

жаловался простой народ, явилась тысяча.

    (5) В обычные дни, когда трибуны не добивались принятия закона, никто

не вел себя тише и миролюбивее этих юношей: они радушно приветствовали

плебеев и говорили с ними, приглашали домой, часто были вместе на форуме,

не чиня ни малейших помех трибунам, когда те созывали другие собрания. (6)

Ни в общественной, ни в частной жизни они никому не угрожали до тех пор,

пока не начиналось обсуждение закона; во всех других случаях эти юноши

пользовались расположением народа. А трибуны не только спокойно завершили

остальные дела, но даже были вновь избраны на следующий год. Без единого

грубого слова, не говоря уже о применении силы, но одним лишь ласковым

обхождением плебеи были постепенно укрощены. В продолжение целого года эти

уловки позволяли уклоняться от принятия закона.

15. (1) Консулы Гай Клавдий, сын Аппия, и Публий Валерий Публикола застают

государство уже вполне успокоенным. Новый год [460 г.] не принес новых

волнений. Провести и принять ли закон - вот о чем была забота в Городе. (2)

Чем сильнее патрицианская молодежь располагала к себе плебеев, тем яростней

противодействовали ей трибуны, своими обвинениями внушая подозрение

плебеям: уже составлен заговор, Цезон в Риме; (3) первым делом порешили

убить трибунов и обезглавить плебеев; старшие патриции поручили молодым

уничтожить власть трибунов и возвратить государству тот образ правления,

что был в нем до захвата Священной горы.

     (4) Опасались и ставшей почти привычной войны с вольсками и эквами,

которая возобновлялась чуть ли не каждый год, но вдруг гораздо ближе

грянула новая нежданная беда28. (5) Изгнанники и рабы, числом до двух с

половиною тысяч29, ведомые сабинянином Аппием Гердонием, ночью заняли

капитолийскую Крепость. (6) Те в Крепости, кто отказался примкнуть к ним и

взяться за оружие, были перебиты; остальные в суматохе и страхе помчались

сломя голову на форум. "К оружию! Враг в городе!" - кричали они. (7) Не

зная, откуда - извне или изнутри - пришла нежданная беда, из-за ненависти

ли плебеев, из-за предательства ли, рабов разразилась она над Римом,

консулы опасались и вооружать плебеев и оставлять их безоружными. Консулы

обуздывали волнения, но, обуздывая, лишь возбуждали новые, и охваченная

страхом толпа была уже не в их власти. (8) Они все же раздали оружие, но не

всем, а столько, сколько нужно, чтоб иметь надежную охрану против

неизвестного врага. Остаток ночи они провели в заботах, расставляя караулы

в ключевых местах по всему городу, не зная о врагах, ни сколько их, ни кто

они такие. (9) Утром стало ясно, кто нападает и под чьим предводительством.

Аппий Гердоний с Капитолия призывал рабов к свободе: он-де встал на защиту

самых несчастных30, намереваясь вернуть на родину несправедливо изгнанных и

снять с рабов их тяжкое иго; он предпочитает, чтоб римляне совершили все

сами, но, если надежда эта не оправдается, решится на самые крайние меры

и31 призовет на помощь вольсков и эквов.

16. (1) Сенаторам и консулам все стало ясно. Кроме того что им было

известно, они опасались заговора вейян и сабинян, которым стоило только

подвести заранее набранные легионы к Городу, где уже угнездился неприятель,

(2) а тогда вольски и эквы, вечные враги Рима, явятся не для опустошения

страны, как прежде, но войдут в самый Город, уже отчасти взятый. (3) Многое

вызывало опасения, но сильней всего был страх перед рабами: в каждом доме

мог оказаться враг, которому опасно доверять и опасно не доверять, чтобы не

ожесточить еще сильней. Казалось, согласию сословий пришел конец. (4) В

захлестывающей пучине бедствий никто не боялся ни трибунов, ни плебеев: эта

беда, пробуждающаяся, лишь только пройдут другие беды, казалось, уступила

место внешним угрозам. (5) Но нет, она-то и обрушилась в час худших

испытаний. Трибунами овладело настоящее безумие, и они уверяли, что на

Капитолии дело идет не о войне, но лишь о призраке войны, призванном

отвлечь внимание плебеев от обсуждения их закона; если же по принятии

закона гости и клиенты патрициев увидят, что их напрасно растревожили, то

они уйдут оттуда тише, чем пришли.

    (6) После этого трибуны призвали народ, оставив оружие, проголосовать

за принятие закона. Тем временем консулы, которым трибуны внушали больше

страха, чем ночное нападение на Капитолий, созвали сенат.

17. (1) После того как стало известно, что люди, бросив оружие, оставили

караулы, Публий Валерий вышел из курии32, где другой консул задерживал

сенат, и пришел к трибунам на освященное место33. (2) "В чем дело, трибуны?

- спросил он.- Под водительством и с благословения Аппия Гердония вы

намереваетесь ниспровергнуть государство? Счастлив же тот, кто, не сумев

возмутить рабов ваших, совратил вас самих! И вот вы бросаете оружие и

обсуждаете законы, когда враг у вас над головами?" (3) Затем он обратился с

речью к толпе: "Если вас, квириты, не касаются дела Города и ваши

собственные, то потревожьтесь за ваших богов, захваченных неприятелем.

Осаждены и Юпитер Всеблагой Величайший, и царица Юнона, и Минерва34, и

прочие богини и боги, лагерь рабов занимает место ваших пенатов. (4)

Значит, так, по-вашему, должно выглядеть процветающее государство? Враг не

только за городскими стенами - он уже в Крепости, над форумом и курией, а

тем временем на форуме толпится народ, в курии заседает сенат, сенатор

выступает так, словно квириты голосуют и царит мир. (5) Но не пора ли

патрициям и плебеям, консулам, трибунам, богам и людям, вооружившись,

броситься на Капитолий, освободить и вернуть мир в священную обитель

Юпитера Всеблагого Величайшего? (6) Отец наш Ромул, даруй своим потомкам ту

волю, с которой ты некогда отнял Крепость у тех же сабинян, захвативших ее

с помощью денег!35 Вели нам идти тем же путем, каким ты, вождь, шел и вел

свое войско! А я, консул, первым последую за тобой, если я, смертный, смогу

идти по стопам бога!" (7) Под конец речи он сказал, что берется за оружие

сам и всех квиритов призывает к оружию. Если же кто ему помешает, он не

станет и думать ни о консульских полномочиях, ни о власти трибунов, ни о

законе об их неприкосновенности, но поведет себя с ним как с врагом, кто б

он ни был, где б ему ни попался - на Капитолии или на форуме. (8) Пусть-ка

трибуны прикажут повернуть оружие против консула Публия Валерия, раз они

запретили поднять его против Аппия Гердония: он, Валерий, осмелится

выступить против трибунов, как когда-то основатель его рода выступил против

царей36.

     (9) Казалось, разразится жестокая борьба и распрю между римлянами

будет наблюдать неприятель. Закон не мог быть внесен, консулу не было пути

на Капитолий. Ночь прекратила разгоревшийся спор, ночью, устрашенные

консульским оружием, трибуны отступили. (10) Когда зачинщики смуты

удалились, патриции обошли плебеев и, находясь среди них, искусно

завязывали разговоры, заставляя понять, какому испытанию те подвергают

государство: (11) борьба, мол, идет не между патрициями и плебеями, но

Крепость, и храмы богов, и общественные, и частные пенаты37 выдаются врагу.

(12) Пока на форуме пытались справиться с раздорами, консулы обошли ворота

и стены, дабы удостовериться, не заметно ли приготовлений сабинян или вейян.

18. (1) В ту же ночь о захвате Крепости, занятии Капитолия и об остальном

происходящем в растревоженном Городе узнали в Тускуле. (2) Диктатором там

был тогда Луций Мамилий. Он тотчас созвал сенат и привел туда вестников,

настойчиво убеждая сенаторов не ждать, пока из Рима явятся послы с просьбой

о помощи: (3) ее требуют и угрожающее положение, и верность договорам, и

боги - покровители союза38. Такой возможности оказать благодеяние столь же

могущественному, сколь и близкому государству боги никогда больше не

предоставят. (4) Решено было помочь римлянам: начался набор молодежи и

раздача оружия. Подойдя на рассвете к Риму, они были издали приняты за

врагов (показалось, что это наступают эквы или вольски), но, когда наконец

напрасный страх исчез, их впустили в Город и они строем прошли на форум.

     (5) Там уже выстраивал войско Публий Валерий, оставив другого консула

охранять ворота. (6) За ним пошли, доверившись его ручательству не чинить

помех собранию, если, освободив Капитолий и утихомирив Город, плебеи

позволят ему объяснить, что за коварный умысел таится в предлагаемом

трибунами законе, и не забыть о своем прозвище, которое ему как наследство

от предков передает заботу о народе. (7) За этим-то вождем, под напрасные

призывы трибунов вернуться, плебеи в боевом порядке взобрались на

Капитолийский холм. К ним присоединился и тускуланский легион. Союзники и

римляне заспорили, кому должна принадлежать честь освобождения Крепости:

оба полководца настраивали на это своих. (8) Тут неприятель растерялся, не

уповая более ни на что, кроме самой Крепости; воспользовавшись этой

растерянностью, римляне и их союзники пошли на приступ и уже ворвались в

преддверие храма, как вдруг убивают Публия Валерия, который пошел в бой

одним из первых. Его падение заметил бывший консул Публий Волумний. (9) Он

приказал своим воинам спрятать тело, а сам быстро занял место убитого

консула. В пылу атаки воины не заметили случившегося и одержали победу

прежде, чем увидали, что сражались без полководца.

     (10) Много изгнанников осквернило храм своею кровью, многих взяли в

плен, Гердония казнили. Так был отвоеван Капитолий. Для пленных уготован

был род казни, соответствовавший их положению свободных или рабов39;

тускуланцев поблагодарили; Капитолий очистили и освятили. (11) Плебеи, как

сообщают, бросали к дому консула по четверти асса, чтоб почтить его более

пышными похоронами40.

19. (1) Когда спокойствие было восстановлено, трибуны стали взывать то к

сенаторам, чтоб те выполнили обещанное Публием Валерием, то к Гаю Клавдию,

чтобы тот избавил манов своего убитого товарища41 от лжи и дозволил

обсуждение закона. Однако до избрания нового консула Клавдий не давал

разрешения на обсуждение закона и голосование. (2) Споры эти затянулись до

выборов нового консула. В декабре стараниями патрициев консулом становится

Луций Квинкций Цинциннат, отец Цезона, который должен был немедленно

вступить в должность. (3) Плебеи опасались иметь консулом человека,

озлобленного против них, твердо опирающегося на поддержку сенаторов и

собственную доблесть, отца троих сыновей, из которых ни один не уступал

Цезону в мужестве, а рассудительностью и сдержанностью могли бы, если

потребуется, превзойти брата.

     (4) Вступив в должность, Квинкций беспрестанно выступал с речами, но

выказал меньше строгости, сдерживая плебеев, чем выговаривая сенаторам за

бездействие: трибуны-де уже увековечили свою власть, которой распоряжаются

так, словно они не в государстве римском, а в заброшенном доме. (5) Вместе

с его сыном Цезоном из Рима безвозвратно изгнаны доблесть, стойкость и все

прочие достоинства молодежи, необходимые и для войны, и для дома. А

болтуны, заговорщики, сеятели раздоров, в другой и в третий раз благодаря

самым гнусным ухищрениям ставшие трибунами, хозяйничают вовсю.

     (6) "Неужто этот вот Авл Вергиний за то, что не был с ними на

Капитолии, меньше заслуживает казни, чем Аппий Гердоний? Готов поклясться,

что даже больше, если только правильно смотреть на вещи. Гердоний по

крайней мере, объявив себя врагом, почти заставил вас взяться за оружие, а

этот, отрицая всякую войну, лишил вас оружия и незащищенными предал вашим

рабам и изгнанникам. (7) И вы - не в обиду Гаю Клавдию и павшему Публию

Валерию будь сказано - пошли на приступ Капитолийского холма, не изгнав

сначала врагов с форума? Перед богами и людьми стыдно! Враг был в Крепости,

на Капитолии, предводителю изгнанников и рабов, оскверняющему все вокруг,

жилищем служит храм Юпитера Всеблагого Величайшего, а в Тускуле взялись за

оружие раньше, чем в Риме! (8) Сомневались, Мамилию ли, предводителю

тускуланцев, или консулам Валерию и Клавдию освобождать твердыню Рима, и

вот теперь мы, не позволявшие латинам вооружаться для их собственной защиты

от вторгшихся врагов, были б пленены и разбиты, если б те же латины по

собственной воле не взялись за оружие. (9) Обречь безоружных на смерть от

вражеского меча - это значит, трибуны, по-вашему помочь народу? Так что

если какой-нибудь ничтожный человечишко из тех плебеев, что вы отторгли от

остального народа, создав этим как бы собственное отечество и отдельное

государство, если кто-то из них известит вас о том, что дом его осажден

вооруженной челядью, то вы сочтете необходимым прийти к нему на помощь

(10), а Юпитер Всеблагой Величайший, которого обступили вооруженные рабы и

изгнанники, человеческой помощи уже не заслуживает? И те, для кого боги не

священны и не святы, требуют, чтоб с ними обращались как со святынею? (11)

Под бременем преступлений против богов и людей вы с прежним упорством

домогаетесь нового закона. Но готов поклясться, что, если вы проведете

закон, день моего избрания консулом принесет государству куда больше горя,

чем день гибели консула Публия Валерия".

     (12) "Прежде всего, квириты,- продолжал он,- я и товарищ мой задумали

двинуть легионы против вольсков и эквов. Какой-то рок дарит нас

покровительством богов, когда мы воюем, а не пользуемся благами мира.

Сколькими бедами грозили б нам эти народы, если б они узнали, что Капитолий

захвачен изгнанниками,- об этом теперь лучше догадываться, чем когда-нибудь

познать на деле".

20. (1) Речь консула взволновала плебеев, а воспрянувшие духом патриции

уверились в том, что государство спасено. Другой консул, готовый скорее

помогать, чем применять власть, легко уступал своему старшему товарищу

самые трудные предприятия, для себя требуя лишь консульского почета. (2)

Тут трибуны, желая высмеять консулов за пустословие, спросили, каким же

образом те собираются снарядить войско, если не будет позволено произвести

набор. (3) "А нам и не нужен набор,- ответил Квинкций.- В тот час, когда

Публий Валерий для того, чтоб отбить Капитолий, вооружил плебеев, все они

дали слово по приказу собраться и без приказа не расходиться. (4) И вот

теперь всем тем, кто дал слово, мы приказываем завтра с оружием в руках

явиться к Регилльскому озеру". В желании освободить народ от клятвы трибуны

пытались отговориться тем, что, дескать, Квинкций был частным лицом, когда

плебеев приводили к присяге. (5) Однако захватившего нынешний век

неуважения к богам тогда еще не знали и никто не старался истолковать

законы и клятвы к собственной выгоде, а скорее приноравливался к ним сам.

(6) И вот трибуны, потеряв всякую надежду на отмену набора, решили

задержать войско, тем более что, по слухам, к Регилльскому озеру надлежало

прибыть и авгурам для освящения места, где можно было бы, совершив

птицегадания, обратиться к народу42 и на собрании отменить все то, чего

трибуны добились бы насилием в Риме. (7) Люди, конечно, примут то, что

велят консулы, ведь и право обжалования не распространяется далее, чем на

милю от Города43, и сами трибуны, приди они туда в толпе сограждан, должны

будут подчиниться власти консулов. (8) Этого и опасались трибуны. Но самые

сильные опасения внушал Квинкций, настойчиво повторявший, что выборов

консулов не будет: не таков, мол, у государства недуг, чтоб можно было

излечить его обычными средствами; ему нужен диктатор, дабы всякий, кто

вознамерится подорвать общественный строй, помнил, что самовластье

диктатора обжаловать невозможно.

21. (1) Сенат заседал на Капитолии, туда и явились трибуны в окружении

взволнованной толпы, которая, крича и подымая шум, стала упрашивать о

покровительстве то консулов, то сенаторов; но консул не отменил своего

решения до тех пор, пока трибуны не дали обещания подчиниться сенату. (2)

Тогда, после доклада консула о требованиях трибунов и плебеев, сенат

постановил, что трибуны в этом году не внесут своего закона, а консулы не

выведут из Города войска. Впредь сенат объявил опасным для государства

продление срока полномочий консулов и переизбрание трибунов.

     (3) Консулы подчинились предписаниям сената, а трибуны, несмотря на

возражения, были избраны снова. Тогда и сенаторы, чтоб ни в чем не уступать

плебеям, вознамерились вновь избрать консулом Луция Квинкция. И тут консул

совершил свой самый запомнившийся за целый год поступок. (4) "Стоит ли

удивляться, отцы-сенаторы,- сказал он,- что ваше влияние на плебеев так

ничтожно? Вы же сами его и умаляете! Стоило плебеям нарушить сенатское

постановление о продлении срока полномочий, как вы решаетесь тоже его

нарушить, чтоб не уступить толпе в безрассудстве. (5) Или, по-вашему, кто

проявляет большее легкомыслие и произвол, тот и большего стоит в

государстве? Но ведь нарушать собственные постановления и указы не только

легче, чем чужие, но и совершенно бессмысленно. (6) Что же, сенаторы,

подражайте безрассудной толпе, повторяйте чужие проступки, вместо того

чтобы быть образцом для других, дабы другие брали пример с вас, а я не

стану подражать трибунам и не потерплю, чтоб, вопреки сенатскому

постановлению, меня объявляли консулом. (7) Тебя же, Клавдий, я призываю

обуздать своеволие римлян и поверить мне в том, что я не сочту твои

действия помехою моему консульству, ибо сам отказываюсь от него, полагая,

что этот отказ прибавит мне славы и ослабит ненависть, угрожающую мне в

случае продления моих полномочий". (8) Итак, принимается общее

постановление не предлагать в консулы Луция Квинкция, а если кто и

предложит, этот голос учитываться не будет.

22. (1) Консулами стали Квинт Фабий Вибулан в третий раз и Луций Корнелий

Малугинский. В тот год [459 г.] была проведена перепись, а очистительные

жертвы по случаю захвата Капитолия и убийства консула принесены не были -

из благочестивого страха44.

     (2) Уже в самом начале консульства Квинта Фабия и Луция Корнелия

спокойствие было нарушено: трибуны подстрекали плебеев, вольски и эквы, по

сообщениям латинов и герников, угрожали войной, а войска вольсков были уже

в Антии. Особенно опасались возможного отпадения антийцев и с трудом

добились от трибунов дозволения заняться сначала войной45. (3) Затем

консулы распределили обязанности: Фабию предоставили вести легионы на

Антий, Корнелию - остаться для охраны Рима на случай, если неприятельский

отряд, как это водится у эквов, явится для грабежа. (4) От герников и

латинов, согласно договору, потребовали ополченцев, так что две трети

войска составляли союзники, а треть - римские граждане. После того как в

установленный для них день явились союзники, консул стал лагерем за

Капенскими воротами. Оттуда, по совершении очистительных обрядов, он двинул

войско на Антий и остановился невдалеке от города и неприятельского лагеря.

(5) Вольски, не осмеливаясь начать сражения без помощи эквов, чье войско

еще не подошло, спокойно предоставили свою защиту валу. На следующий день

Фабий разместил вокруг вала не общее войско римлян и их союзников, но три

отдельных отряда трех народов, а сам остался посредине с римскими

легионами. (6) Затем он приказал союзникам по данному им знаку одновременно

вступать в бой и поворачивать назад, если сыграют отступление. За первыми

рядами каждого отряда он поставил еще и конницу. (7) С трех сторон

двинувшись на приступ, он окружил лагерь и, отовсюду тесня противника,

сбросил с вала вольсков, не сдержавших напора. Преодолев укрепления, он

выбил из лагеря трусливо сбившуюся в кучу толпу. (8) Рассеявшись в

беспорядочном бегстве, вольски были настигнуты и изрублены всадниками,

которые до тех пор только наблюдали за боем, не решаясь перебраться через

вал, но теперь в чистом поле радостно добывали победу. (9) И в лагере, и по

ту сторону укреплений перебито было множество врагов, но еще большей

оказалась добыча, ведь бежавшие едва успели унести оружие. Если бы не леса,

укрывшие вольсков, их войско было бы истреблено.

23. (1) Одновременно с этими событиями у Антия эквы выслали вперед отборные

силы и внезапно захватили тускуланскую крепость, а остаток войска - чтоб

заставить неприятеля растянуть силы - расположили недалеко от стен Тускула.

(2) Новость стала быстро известна в Риме, из Рима дошла до лагеря антийпев,

вызывая у римлян тот же отклик, что и весть о взятии Капитолия: столь свежа

была благодарность тускуланцам, да и само сходство опасностей, казалось,

требовало отплатить за оказанную помощь. (3) Бросив все, Фабий немедля свез

добычу из лагеря в Антий, оставил там небольшое прикрытие и спешно двинулся

в Тускулу. Воинам не позволили взять с собою ничего, кроме оружия и того,

что было под рукой съедобного: продовольствием должен был снабдить их из

Рима консул Корнелий.

    (4) Война в Тускуле шла несколько месяцев. С частью войска консул

осаждал лагерь эквов, другую часть он вверил тускуланцам для отвоевывания

крепости. Прорваться туда силой так и не удалось, и только голод выгнал

врагов оттуда. (5) Доведенных до крайности, их всех - раздетыми и

безоружными - провели под ярмом46 тускуланцы. С позором бежали они домой,

но на Альгиде их нагнал римский консул и перебил всех до единого. (6)

Отведя войско, победитель стал лагерем в месте, называемом Колумен. Теперь,

когда враг был отброшен от римских стен и опасность миновала, другой консул

тоже выступил из Рима. (7) Итак, оба консула с двух сторон с боем вторглись

в неприятельские владения и разоряли один эквов, другой - вольсков.

     У большинства писателей я нахожу известие о том, что в этом же году

отпали антийцы, что консул Луций Корнелий вел против них войну и занял

город. Настаивать на истинности этого не осмеливаюсь, ибо более древние

летописцы всего этого даже не упоминают47.

24. (1) Кончилась одна война, и страх перед другой - с трибунами в Риме -

объял патрициев. Трибуны кричали, что войско-де намеренно задерживали в

чужих краях, что пора прекратить проволочки с законом - все равно, мол, они

доведут начатое дело до конца. (2) Однако Луций Лукреций, на чье попечение

был оставлен Город, добился отсрочки обсуждения предложений трибунов до

возвращения консулов.

     (3) Волнения возбуждала и еще одна, новая причина. Квесторы Авл

Корнелий и Квинт Сервилий вызвали в суд Марка Вольсция за то, что тот явно

лжесвидетельствовал против Пезона. (4) Из многих показаний выяснилось, что,

во-первых, брат Вольсция, как только заболел, так больше уже из дому не

выходил, не вставал и после многомесячных страданий - так и умер в своей

постели. (5) А во-вторых, в то время, к которому свидетель приурочил

преступление, Цезона в Риме не видали, а те, кто были с ним вместе на

войне, утверждали, что он неотлучно находился при войске. Если же это не

так, Вольсцию предлагали обратиться к судье частным образом48. (6) Но он не

осмеливался обратиться в суд49, и стечение всех этих обстоятельств делало

столь же несомненным осуждение Вольсция, как перед тем - Цезона по

Вольсциеву свидетельству. (7) Мешали трибуны, не позволяя квесторам

назначить голосование о виновности ответчика прежде, чем проголосуют о

законе. Так оба дела затянулись до прибытия консулов.

    (8) Удостоенные триумфа, они вступили в Рим с победоносным войском, а

так как о законе никто и не заикнулся, многие решили, что трибуны

испугались. (9) Но был просто конец года, а так как они стремились остаться

трибунами на четвертый срок, то борьбе за закон предпочли предвыборные

козни. И, хотя консулы считали продление срока трибунских полномочий не

менее опасным, чем принятие закона об умалении их собственной власти,

победа в этой борьбе осталась за трибунами.

    (10) В том же году был с эквами заключен мир, которого те просили.

Завершена была перепись, начатая в прошлом году. Говорят, что тогда же было

совершено десятое от возникновения Города очистительное жертвоприношение.

Граждан насчитали сто семнадцать тысяч триста девятнадцать50.

     (11) Консулы в тот год снискали большую славу и на войне и дома, ибо

они добились мира с соседями; в Риме же, хоть и не было единодушия, вражда

между согражданами стала слабей, чем прежде.

25. (1) После Квинта Фабия Вибулана и Луция Корнелия Малугинского консулами

стали Луций Минуций и Гай Навтий [458 г.], которые и приняли два нерешенных

дела предыдущего года. (2) По-прежнему консулы препятствовали принятию

закона, а трибуны - осуждению Вольспия, однако новые квесторы были более

сильны и более влиятельны. (3) Вместе с Марком Валерием, сыном Мания и

внуком Валерия, квестором стал Тит Квинкций Капитолин, трижды бывший

консулом. Поскольку уже было не вернуть семье Квинкциев - Цезона, а

государству римскому - лучшего из юношей51, этот квестор обрушился на

лжесвидетеля в честном и праведном гневе за то, что тот отнял у ложно

обвиненного право на защиту перед судом. (4) Усерднее других трибунов ратуя

за проведение закона, Вергиний добился того, что консулы, получив

двухмесячный срок для ознакомления с законом, чтобы они, объяснив народу,

какой в нем содержится скрытый вред, разрешили затем приступить к

голосованию. Этот перерыв вернул Городу спокойствие.

     (5) Непродолжительный покой был нарушен эквами: презрев заключенный в

прошлом году с римлянами договор, они передали верховную власть Гракху

Клелию, который к тому времени давно уже был среди них первым. (6) Под

предводительством Гракха эквы явились как враги в лабиканские, а оттуда - в

тускуланские земли, опустошили их и, отягченные добычей, стали лагерем в

Альгидских горах. В этот лагерь и прибыли из Рима послы Квинт Фабий, Публий

Волумний и Авл Постумий, намереваясь потребовать удовлетворения по

договору. (7) Предводитель эквов повелел высказать то, что поручил им

сенат, дубу, ибо сам он занят другими делами. Дуб этот был огромным

деревом, раскинувшимся над палаткой предводителя, и в тени его было

прохладно. (8) Тогда один из послов углубился в эту тень и сказал: "Пусть

этот священный дуб52 и боги, какие ни есть, услышат, что вы нарушили

договор, пусть сегодня слышат они наши жалобы, чтоб завтра помочь нам,

мстящим за нарушение законов божеских и человеческих!" (9) Как только послы

вернулись в Рим, сенат приказал одному консулу вести войско на Альгид, а

другому поручил опустошить владения эквов. Трибуны по своему обыкновению

препятствовали набору и даже чуть было не остановили его, но тут вдруг

возникла новая угроза.

26. (1) Огромное войско сабинян, опустошая все вокруг, подошло чуть ли не к

стенам Рима: разорены были окрестности, и страх охватил Город. Тогда плебеи

согласились взяться за оружие и, несмотря на тщетные возражения трибунов,

набрано было два больших войска. (2) Одно повел на сабинян Навтий, который

разместил лагерь у Эрета53 и небольшими набегами, чаще ночными вылазками,

так разорил земли сабинян, что по сравнению с ними римские владения

казались почти не тронутыми войной. (3) А Минуцию в таком же деле не

хватило ни удачи, ни силы духа: став лагерем недалеко от противника и не

проиграв сколько-нибудь значительного боя, он струсил и не оставлял лагеря.

(4) Заметив это, неприятель, чью смелость питал, как водится, чужой страх,

ночью подошел к лагерю, но в открытом бою успеха не добился и на следующий

день воздвиг вокруг лагеря укрепления. Правда, прежде чем сабиняне, окружив

вал, перекрыли выходы, пять всадников проскочили мимо вражеских засад и

сообщили в Рим, что консул и войско осаждены. (5) Ничего более неожиданного

и непредвиденного случиться не могло. Ужас и страх был такой, точно

неприятель осаждал не лагерь, но самый Город. (6) Послали за консулом

Навтием. Его помощь, однако, показалась недостаточной, и, чтобы спастись,

решено было назначить диктатора, которым с общего согласия стал Луций

Квинкций Цинциннат54.

     (7) Об этом полезно послушать тем, кто уважает в человеке только

богатство и полагает, что честь и доблесть ничего не стоят, если они не

принесут ему несметных сокровищ. (8) Последняя надежда римского

государства, Луций Квинкций владел за Тибром, против того самого места, где

теперь находится верфь, четырьмя югерами земли, называемой с тех пор

Квинкциевым лугом55. (9) Копал ли он канаву или пахал - мы не знаем. Точно

известно только, что послы застали его за обработкой земли и после обмена

приветствиями в ответ на их просьбу нарядиться в тогу56 для того, чтоб

выслушать послание сената, если он дорожит благополучием Рима и своим

собственным, Квинкций удивленно спросил, что стряслось, и велел жене

Рацилии скорей принести ему тогу из их лачуги. (10) Когда он, отерши пыль и

пот, оделся и вышел к послам, те радостно приветствовали его как диктатора

и, описав, в каком страхе пребывают воины, призвали в Рим. (11) Для

Квинкция был на счет государства снаряжен корабль, у переправы его

встретили вышедшие навстречу три его сына, затем остальные родственники и

друзья и, наконец, почти все сенаторы. В окружении этой свиты и

шествовавших впереди ликторов он был препровожден домой. (12) Сбежалась

также большая толпа плебеев, глядевших на Квинкция без всякой радости и

полагавших, что власть его чрезмерна, а сам он будет пострашнее этой

власти. В ту ночь в Городе ограничились тем, что выставили караулы.

27. (1) Назавтра диктатор пришел на форум до рассвета и назначил

начальником конницы Луция Тарквиция, родом патриция, но по бедности

служившего в пехоте, а воинской доблестью далеко превосходившего римскую

молодежь. (2) Вместе с начальником конницы Цинциннат явился на собрание,

остановил судопроизводство, велел закрыть по всему городу торговлю и

запретил какую бы то ни было частную деятельность. (3) Затем он приказал

всем, достигшим призывного возраста, с оружием в руках явиться до захода

солнца на Марсово поле, имея при себе пятидневный запас еды и по двенадцать

кольев; (4) тем же, кто был уже стар для войны, он велел приготовить еду

для своих соседей-воинов, занятых подготовкой оружия и кольев. Итак,

молодежь кинулась разыскивать колья, где только можно. (5) Никому не было

отказа, и все явились в полной готовности точно в назначенное диктатором

время. (6) Войско, построенное походным порядком, было готово в случае

надобности развернуться к бою - легионы, ведомые самим диктатором, и

всадники под предводительством начальника конницы. И тем и другим было одно

напутствие: прибавить шагу! (7) Надобно было спешить, чтоб еще ночью

настигнуть неприятеля. Вот уже третий день заперты в осаде консул и римское

войско; неизвестно, что принесет ближайшая ночь или день, но решить все

может мгновение. (8) "Быстрей, знаменосцы! Не отставайте, воины!" -

раздавались возгласы тех, кто старался угодить полководцам. К полуночи они

достигли Альгида и, заметив, что враг совсем рядом, остановились.

28. (1) Диктатор объехал неприятельский лагерь и, осмотрев, насколько ночью

можно было что-то разглядеть, его расположение, повелел военным трибунам

отдать приказ воинам, чтобы те, сложив в одном месте снаряжение, вернулись

в строй с оружием и кольями. Приказ был исполнен. (2) Тогда диктатор,

растянув походный строй в одну шеренгу, окружил ею лагерь и приказал, чтобы

по условному знаку каждый, издавая воинственный клич, начал возводить

насыпь с частоколом. Затем был подан сигнал. (3) Войско стало проводить

приказ в исполнение. Крики слышались со всех сторон, они донеслись до

вражеского, а затем до консульского лагеря, сея в одном страх, а в другом -

истинную радость. (4) Римляне поздравляли друг друга с тем, что слышат клич

явившихся на помощь сограждан, и вот уже их караульные отряды сами угрожают

осаждающему врагу. (5) Консул решил не тянуть, ибо доносившиеся крики

означали, что свои не только подошли, но и взялись за дело: невозможно

поверить, чтобы они не пошли на приступ вражеского лагеря. (6) Консул

приказывает своим воинам взяться за оружие и следовать за ним. Бой

завязался ночью, и криками они дали знать легионам диктатора, что тоже

вступили в решающую схватку. (7) Эквы уже готовы были помешать окружению

своего лагеря, но, так как, в свою очередь, изнутри сражение завязал и

осажденный враг, они повернули оружие против него, опасаясь прорыва через

свой лагерь и уступая осаждающим целую ночь для работы, ибо с консулом бой

шел до рассвета. (8) А к восходу солнца насыпь с частоколом была готова, и

успешно сопротивляться даже одному войску враг уже едва ли мог. Тут воины

Квинкция, окончив возведение насыпи, вновь взялись за оружие и начали

наступление со стороны вала. Предстояло новое сражение, но пока и начатое

не утихало. (9) Нависшая с двух сторон опасность вынудила эквов перейти от

сраженья к мольбам; они заклинали и диктатора, и консула не превращать

победу в резню и позволить им удалиться, оставив оружие. Консул велел им

идти к диктатору, а тот в гневе обрек их на еще больший позор: (10)

полководца Гракха Клелия вместе с другими предводителями приказал привести

к себе в оковах, а город Корбион очистить. Крови эквов он-де не жаждет,

пусть себе уходят, но, чтобы они наконец признали, что покорен и смирен их

народ, пройдут они под ярмом. (11) Ярмо это делается из двух копий,

воткнутых в землю, и третьего, служащего перекладиной. Под таким ярмом и

прогнал диктатор эквов.