КНИГА 2

1. (1) Об уже свободном римском народе - его деяниях, мирных и ратных, о

годичных должностных лицах и о власти законов, превосходящей человеческую,

пойдет дальше мой рассказ. (2) Эта свобода была тем отраднее, что пришла

вслед за самовластьем последнего царя, полного гордыни. Ибо до него цари

правили так, что все они по заслугам могут быть названы основателями хотя

бы новых частей города, добавленных, чтобы было где жить умножившемуся при

них населению. (3) И бесспорно, тот самый Брут, что стяжал столь великую

славу изгнанием Гордого царя, сослужил бы наихудшую службу общему делу,

если бы, возжелав преждевременной свободы, отнял бы царскую власть у

кого-нибудь из прежних царей. (4) В самом деле, что сталось бы, если бы

толпа пастухов и пришлых, разноплеменных перебежчиков, обретших под

покровительством неприкосновенного храма свободу или безнаказанность1,

перестала страшиться царя, взволновалась бы под бурями трибунского

красноречия (5) и в чужом городе стала бы враждовать с сенаторами, раньше

чем привязанность к женам и детям, любовь к самой земле, требующая долгой

привычки, сплотили бы всех общностью устремлений. (6) Государство, еще не

повзрослев, расточилось бы раздорами, тогда как спокойная умеренность

власти возлелеяла его и возрастила так, что оно смогло, уже созрев и

окрепши, принести добрый плод свободы. (7) А началом свободы [509 г.]

вернее считать то, что консульская власть стала годичной2, нежели то, что

она будто бы стала меньшей, чем была царская. (8) Все права и все знаки

этой власти3 были удержаны первыми консулами, только позаботились об одном,

чтобы не удвоился страх, если сразу оба будут иметь фаски4.

    Брут первым с согласия товарища принял знаки власти и не менее горяч

был как страж свободы, чем прежде как освободитель. (9) Сначала он, чтобы

народ, жадный к новообретенной свободе, и впоследствии не мог быть прельщен

уговорами или дарами царей, заставил граждан присягнуть, что они никого не

потерпят в Риме царем. (10) Затем, чтобы само многолюдство сената придало

сил сословию, поредевшему из-за царских бесчинств, он пополнил число

сенаторов до трехсот5 знатнейшими из всадников; (11) с этого-то времени,

говорят, и повелось, чтобы, созывая сенат, приглашать и отцов, и

"приписанных"6: последнее имя означало внесенных в список, то есть новых

сенаторов. Мера эта была очень полезна, способствуя согласию в государстве

и привязанности простого народа к сенаторам.

2. (1) Затем позаботились о делах божественных, и поскольку некоторые

общественные священнодействия прежде выполнялись самими царями, то, чтобы

нигде не нуждаться в царях, учредили должность царя-жреца7 (2) Его

подчинили понтифику8, чтобы почтение к царскому званию не стало помехой к

свободе, о которой тогда больше всего пеклись.

     И я не знаю, не перестарались ли тогда, оберегая свободу со всех

сторон и во всех мелочах. (3) Так, второй консул, в остальном безупречный,

имя носил неугодное гражданам. Тарквинии, дескать, привыкли к царской

власти - начало было положено Приском, потом царствовал Сервий Туллий, но,

несмотря на этот перерыв, Тарквиний Гордый не забыл о царской власти как о

принадлежащей уже другому. Преступлением и насилием он возвратил ее, будто

наследственное достояние рода. А изгнали Гордого, так Коллатин у власти -

не умеют Тарквинии жить сами по себе. (4) В тягость нам это имя, опасно оно

для свободы. Такие толки подстрекателей, исподволь смущавших умы, разошлись

по всему городу. И вот Брут созывает возбужденных подозрениями плебеев на

сходку. (5) Там он прежде всего громко читает народу его присягу: не

потерпят в Риме ни царя, ни кого другого, опасного для свободы. Надо

бдительно за этим следить и ничем не пренебрегать. Неохотно-де он говорит,

зная этого человека, и не говорил бы, если бы не пересилила в нем любовь к

общему делу. (6) Не верит римский народ в надежность вновь обретенной

свободы: царский род, царское имя по-прежнему в городе, и даже у власти;

это препятствует, это противостоит свободе. (7) "Устрани же ты сам этот

страх, Луций Тарквиний,- сказал Брут,- устрани добровольно. Мы помним, мы

признаем, ты выгнал царей, но доверши свое благодеяние, унеси отсюда само

царское имя. Твое имущество не только отдадут тебе граждане по моему

предложению, но, если чего не хватает, щедро добавят. Удались другом,

освободи город от бремени страха, может статься напрасного. Все убеждены в

том, что лишь с родом Тарквиниев уйдет отсюда царская власть".

     (8) Изумленный столь новым и неожиданным поворотом дела, консул

поначалу лишился дара речи, а потом, когда попытался заговорить, его

обступили первейшие граждане, всячески умоляя о том же. (9) Эти речи его

мало трогали, но, когда наконец Спурий Лукреций, который был и старше его,

и почтеннее, и притом приходился ему тестем, стал его всячески увещевать,

перемежая просьбы с советами, уговаривая уступить единодушному мнению

граждан, (10) консул из опасения, как бы ему потом, вновь ставши частным

лицом, не лишиться еще и имущества, не испытать еще и бесчестия, отрекся от

консульской власти, отправил в Лавиний свое добро и покинул город. (11)

Брут по решению сената предложил народу объявить изгнанниками всех,

принадлежащих к роду Тарквиниев. В центуриатном собрании он взял себе в

сотоварищи Публия Валерия, того самого, с чьею помощью изгонял царей.

3. (1) Хотя никто не сомневался, что со стороны Тарквиниев грозит война, но

пришла она позже, чем все думали. А случилось то, о чем не тревожились:

свобода чуть не была погублена коварством и изменою. (2) Нашлись среди

римской молодежи кое-какие юноши, и не последние по знатности, чьим

страстям было больше простору при царях: сверстники и товарищи молодых

Тарквиниев, сами привыкшие жить по-царски. (3) Тоскуя среди общего

равноправия по прежнему своеволию, они стали сетовать меж собой, что чужая

свобода обернулась их рабством: царь - человек, у него можно добиться, чего

нужно, тут законного, там незаконного, он способен к благодеянию и милости,

может и прогневаться и простить, различает друга от недруга; (4) а закон -

глух, неумолим, он спасительней и лучше для слабых, чем для сильных9, он не

знает ни снисхождения, ни пощады для преступивших; опасно среди стольких

людских прегрешений жить одною невинностью.

     (5) Эти души были уже затронуты порчей, когда вдруг являются царские

послы и требуют теперь не возвращения царя, а хотя бы выдачи царского

имущества. Сенат, выслушав их просьбу, совещался несколько дней: не вернуть

имущество значило дать повод к войне, а вернуть- дать средства и

вспоможение для войны. (6) Тем временем послы заняты были другим: въяве

хлопоча о царском имуществе, втайне строили козни, готовя возвращение

царской власти. С просьбами будто о явном своем деле обходили они дома,

испытывая настроения знатных юношей. (7) Кому речи их приходились по душе,

тем вручали они письма от Тарквиниев и сговаривались о том, чтобы ночью

тайком впустить в город царскую семью.

4. (1) Сперва этот замысел был доверен братьям Вителлиям и Аквилиям. Сестра

Вителлиев была замужем за консулом Брутом, и от этого брака были уже

взрослые дети - Тит и Тиберий; их тоже посвятили дядья в свой заговор. (2)

Нашлись и другие соучастники из знатной молодежи, чьи имена забылись за

давностью. (3) Между тем в сенате взяло верх решение выдать царское

имущество, и послы воспользовались этим поводом задержаться в городе,

испросив у консулов срок, чтобы приготовить повозки для царского добра. Все

это время проводят они в совещаниях с заговорщиками, настойчиво требуя от

них писем к Тарквиниям: (4) ведь иначе как те поверят, что не пустые слова

о столь важном деле несут им послы? Эти-то письма, данные в залог верности,

и сделали преступление явным.

     (5) А дело было так: накануне своего отъезда к Тарквиниям послы как

раз обедали у Вителлиев, и там, удалив свидетелей, заговорщики вволю, как

это бывает, толковали о недавнем своем умысле. Разговор их подслушал один

из рабов, который и раньше уже подозревал неладное, (6) но выжидал, пока

письма окажутся в руках у послов, чтобы можно было взять их с поличным10.

Поняв, что письма переданы, он обо всем донес консулам. (7) Консулы вышли,

чтобы схватить послов и заговорщиков, и без шума подавили всю затею,

позаботившись прежде всего о том, чтобы не пропали письма. Изменников

немедля бросили в оковы, а насчет послов некоторое время колебались, но

потом, хотя вина, казалось, и приравнивала их к врагам, все же принятое

между народами право возобладало.

5. (1) Дело о царском имуществе, которое решили было отдать, вновь

поступает в сенат. Сенаторы в порыве гнева запрещают выдачу, но запрещают и

передачу в казну: (2) царское добро отдается на разграбление простому

народу, чтобы каждый, прикоснувшись к добыче, навсегда потерял надежду на

примирение с царями. Пашня Тарквиниев, находившаяся между городом и Тибром,

посвящена была Марсу и стала отныне Марсовым полем11. (3) Говорят, там как

раз стоял хлеб, уже готовый к жатве. А так как пользоваться урожаем с этого

поля было бы кощунством, то посланная туда огромная толпа народу, сжав

хлеб, вместе с соломою высыпала его корзинами в Тибр, обмелевший, как

всегда, в летний зной. (4) Осевшие на мели кучи соломы занесло илом, а со

временем из этого и других наносов вырос остров, потом, я думаю, его

укрепили искусственной насыпью, чтобы место это стало достаточно высоким и

твердая почва выдерживала бы даже храмы и портики12.

     (5) По расхищении царского имущества был вынесен приговор предателям и

совершилась казнь, особенно примечательная тем, что консульское звание

обязало отца казнить детей и того, кого следовало бы удалить даже от

зрелища казни, судьба назначила ее исполнителем. (6) Знатнейшие юноши

стояли, прикованные к столбам, но, минуя их, словно чужих, взоры всех

обращались к сыновьям консула. Не столько сама казнь вызывала жалость,

сколько преступление, заслужившее казнь: (7) эти люди решились предать и

только что освобожденное отечество, и освободителя-отца, и консульство,

происходящее из Юниева дома, и сенат, и простой народ, и все, что было в

Риме божеского и человеческого,- предать бывшему Гордому царю, а ныне

ненавистному изгнаннику. (8) Консулы взошли на свои места, ликторы

отправляются вершить казнь; обнаженных секут розгами, обезглавливают

топорами13, но все время все взгляды прикованы к лицу и взору отца,

изъявлявшего отцовское чувство, даже творя народную расправу14. (9) По

наказании виновных, чтобы пример, отвращающий от преступления, был

прославлен не только казнью, но и поощрением, донесшему дарована была

награда: денежная мзда из казны, свобода и гражданство. Говорят, что это он

первый был освобожден из рабства виндиктой15, (10) а некоторые и само

название это выводят отсюда, потому что того раба звали Виндицием. С тех

пор принято соблюдать, чтобы освобожденные таким способом считались

принятыми в гражданство.

6. (1) Получивши весть об этих событиях, Тарквиний, раздосадованный

обманувшею надеждою и пылая гневом и ненавистью, понял, что его коварству

путь загражден, и задумал открытую войну. Он пошел просителем по городам

Этрурии, (2) особенно взывая к вейянам и тарквинийцам, чтобы не дали они

ему, человеку одного с ними происхождения, одной крови, исторгнутому из

такого царства, ввергнутому в нищету, погибнуть на их глазах вместе с юными

еще детьми. Других из чужой земли в Рим приглашали на царство, а его,

царствовавшего, воевавшего за распространение римского могущества,

преступным заговором изгнали близкие люди! (3) Они, не найдя меж собою

кого-нибудь одного, достойного быть царем, расхватали по частям царскую

власть, имущество царское отдали на разграбленье народу, чтобы не был никто

к преступлению непричастен. Отечество свое, царство свое хочет он себе

возвратить и наказать неблагодарных граждан; пусть поддержат его, пусть

помогут, пусть отметят и за собственные былые обиды, за побитые не раз

легионы, за отнятые земли. (4) Речи его взволновали вейян - они с грозным

шумом требуют смыть позор и силой вернуть потерянное, хотя бы и под

водительством римлянина. А тарквинийцев столь же волнует имя, сколь и

родство: лестным кажется видеть своих царствующими в Риме. (5) И вот два

войска двух городов устремляются за Тарквинием, чтобы вернуть ему царскую

власть и войною покарать римский народ.

     Вступив в римские земли, враги встретили обоих консулов: (6) Валерий

вел пехоту боевым строем, а Брут - передовую конную разведку. Точно так же

шла конница и перед вражеским войском, возглавлял ее царский сын Тарквиний

Аррунт, а сам царь следовал за ним с легионами. (7) Угадав издали консула

сперва по ликторам, а потом уже ближе и вернее - в лицо, Аррунт,

возгоревшийся гневом, воскликнул: "Вот кто изгнал нас, исторг из отечества.

Вот как важно он выступает, красуясь знаками нашей власти! Боги - мстители

за царей, будьте с нами!" (8) И, пришпорив коня, мчится он прямо на

консула. Брут заметил, что на него скачут. Тогда считалось почетным, чтобы

вожди сами начинали сражение: (9) рвется и Брут к поединку, и столь яростна

была их сшибка, что ни тот ни другой, нанося удар, не подумал себя

защитить, так что оба, друг друга пронзив сквозь щиты, замертво пали с

коней, насаженные на копья. Тотчас вступила в битву вся конница, за ней

подоспела пехота; (10) бой шел с переменным успехом, и никто не взял верх:

оба правые крыла победили, левые-отступили: (11) вейяне, привыкшие к

поражениям от римлян, рассеялись и бежали; тарквинийцы же, новые нам враги,

не только выстояли, но даже сами потеснили римлян.

7. (1) Хотя битва закончилась так, Тарквиния и этрусков вдруг охватил ужас,

столь сильный, что, оставив затею как тщетную, оба войска, тарквинийцев и

вейян, ночью разошлись по домам. (2) О битве этой рассказывают и чудеса:

будто в ночной тишине из Арсийского леса раздался громовой голос, который

сочли за голос Сильвана16; он произнес: "У этрусков одним павшим больше:

(3) победа у римлян!" Как бы то ни было римляне оттуда ушли победителями,

этруски - побежденными, ибо, когда рассвело и ни одного врага не было видно

вокруг, консул Публий Валерий собрал с павших доспехи и с триумфом17

вернулся в Рим. (4) Товарищу своему он устроил похороны, пышные, сколь это

было возможно по тем временам. Еще почетнее для погибшего был общественный

траур, особенно замечательный тем, что матери семейств целый год18, как

отца, оплакивали его - сурового мстителя за поруганную женскую честь.

     (5) А оставшийся в живых консул (так изменчиво настроение толпы!) из

народной милости вскоре попал в немилость и даже был заподозрен в ужасном

преступлении. (6) Пошла молва, будто он домогается царской власти, потому

что не поспешил он с выбором товарища на место Брута и потому что начал

строить дом на вершине Ведийского холма19 - там на высоком и укрепленном

месте это была бы неприступная крепость. (7) Возмущенный тем, что такое

говорилось повсюду и что такому верили, консул созвал народ на сходку и

вошел в собрание, склонивши фаски20. Это зрелище пришлось толпе по душе:

склонены были перед ней знаки власти и тем было признано, что величием и

силой народ выше консула. (8) Тут, потребовав внимания, консул стал

восхвалять судьбу товарища, который пал освободителем отечества в высшей

должности, сражаясь за общее дело, в расцвете славы, еще не успевшей

обратиться в ненависть, а вот он, пережив свою славу, уцелел для обвинения

и для ненависти, из освободителя отечества обратился в подобие Аквилиев и

Вителлиев. (9) "Неужели,- сказал он,- никогда никакую доблесть вы не

оцените так, чтобы сумели не оскорбить ее подозрением? Мне ли, злейшему

врагу царей, опасаться было обвинения в желании царствовать? (10) Да живи я

хоть в самой Крепости21, хоть на Капитолии,- мог ли бы я поверить, что мои

сограждане станут меня бояться? От такой малости зависит у вас мое доброе

имя? И так шатко ваше доверие, что для вас больше значит, где - я, чем кто

- я! (11) Нет, квириты, не станет дом Публия Валерия на пути вашей свободы,

безопасна для вас будет Велия. Не только на ровное место, но к самому

подножию холма перенесу я свой дом, чтобы жить вам выше меня,

неблагонадежного гражданина; на Велии же пусть строятся те, кому лучше

доверить вашу свободу, чем Публию Валерию". Тотчас он перенес все

заготовленное для стройки к подножию Велии (12) и поставил дом под ее

склоном, где теперь стоит храм Вики Поты22.

8. (1) Вслед за тем предложил он законы, которые не только сняли с него

подозрение в желании царствовать, но дали делу такой поворот, что он даже

стал угоден народу. Отсюда и пошло его прозванье Публикола23. (2) С

наибольшей благодарностью приняты были законы о праве жаловаться народу на

магистратов24 и о проклятии и имуществу и самой жизни всякого, кто помыслит

о царской власти. (3) Законы эти провел он один, чтобы одному получить и

признательность, и только тогда созвал собрание для выборов второго

консула. (4) Избран был Спурий Лукреций, который из-за преклонных лет не

имел сил справляться с консульскими обязанностями и через несколько дней

умер. (5) На место Лукреция был выбран Марк Гораций Пульвилл. У некоторых

старых авторов я даже не нахожу Лукреция в списках консулов - после Брута

они тотчас называют Горация; я думаю, что, поскольку ничего примечательного

Лукреций не совершил, его консульство и забылось.

    (6) Еще не освящен был храм Юпитера на Капитолии. Консулы Валерий и

Гораций бросили жребий, кому освящать храм. Жребий выпал Горацию, а

Публикола отправился на войну с вейянами. (7) Близкие Валерия не в меру

досадовали, что освящать столь славный храм досталось Горацию. Они всячески

пытались этому помешать, а когда все их старания оказались напрасными и

консул уже возносил богам молитвы, держась за косяк, ему принесли страшную

весть, что сын его умер и он из-за смерти в доме не может освящать храм25.

(8) Не поверил ли Гораций в правдивость известия26, или такова была

крепость его духа, точных сведений нет, а понять трудно - получивши

известие, он лишь распорядился вынести из дому труп, сам же, не отрывая

руки от косяка, довершил молитву и освятил храм.

    (9) Таковы были события на войне и дома в первый год после изгнания

царей.

9. (1) Затем консулами стали Публий Валерий повторно и Тит Лукреций [508

г.]. Тарквинии тем временем бежали к Ларту Порсене, царю Клузия. Здесь они,

мешая советы с мольбами, то просили не покидать в нищете и изгнании их,

природных этрусков по крови и имени, (2) то даже заклинали не позволять,

чтобы гонения на царей безнаказанно вводились в обычай. Слишком сладостна,

мол, свобода: (3) если не станут цари так же бороться за свои царства, как

граждане за свободу, то высшее сравняется с низшим и не останется в

государствах ничего выдающегося, ничего поднимающегося над прочим; приходит

конец царской власти, лучшему, что есть средь богов и людей. (4) Порсена,

полагая для этрусков важным, чтобы в Риме был царь, и притом этрусского

рода, двинулся на Рим с вооруженным войском27. (5) Никогда прежде не бывало

в сенате такого ужаса - настолько могущественным был тогда Клузий,

настолько грозным имя Порсены. Боялись не только врагов, но и собственных

граждан, как бы римская чернь от страха не впустила в город царей, не

приняла бы мир даже на условиях рабства. (6) Поэтому сенат многое сделал

тогда, чтобы угодить простому народу. Прежде всего позаботились о

продовольствии: одни были посланы за хлебом к вольскам, другие - в Кумы28.

Затем приняли постановление о продаже соли, которая шла по непосильной

цене, государство взяло на себя это дело, отобравши его у частных лиц29.

Плебеев освободили от пошлин и налогов: пусть платят те, у кого хватает

дохода, с неимущих довольно того, что они растят своих детей. (7) Эта

уступчивость сенаторов перед лицом надвигающихся невзгод, осады и голода

настолько сплотила граждан, что имя царей одинаково было ненавистно высшим

и низшим (8) и никто никогда потом никакими хитростями не мог склонить к

себе народ так, как в ту пору сенат своей распорядительностью.

10. (1) Когда подошли враги, все перебрались с полей в город, а вокруг него

выставили стражу. (2) Защищенный с одной стороны валом, с другой - Тибром,

город казался в безопасности. Только Свайный мост чуть было не стал дорогою

для врага, если бы не один человек - Гораций Коклес30; в нем нашло оплот в

этот день счастье города Рима. (3) Стоя в карауле у моста, он увидел, как

внезапным натиском был взят Яникульский холм, как оттуда враги бегом

понеслись вперед, а свои толпой побежали в страхе, бросив оружие и строй.

Тогда, останавливая бегущих по-одиночке, (4) становится он на их пути и,

людей и богом призывая в свидетели, начинает объяснять, что бессмысленно

так бежать без оглядки; ведь если они, перейдя через мост, оставят его за

спиною, то сразу же на Палатине и на Капитолии будет еще больше врагов, чем

на Яникуле. Потому-то он просит, приказывает им разрушить мост огнем ли

железом ли, чем угодно; а сам он примет на себя натиск врагов и в одиночку

будет держаться, сколько сумеет.

     (5) И вот он вышел один к началу моста, хорошо заметный среди

показавших врагам свои спины, его оружие было изготовлено к рукопашной, и

самой этой невероятной отвагой он ошеломил неприятеля. (6) Двоих еще

удержало с ним рядом чувство стыда: Спурия Ларция и Тита Герминия,

известных знатностью и подвигами. (7) С ними отразил он первую бурю натиска

и самый мятежный порыв схватки; а когда от моста оставалась уже малая

часть, он и их отослал на зов разрушавших в безопасное место. (8) Грозный,

свирепо обводя взглядом знатнейших этрусков, он то вызывает их поодиночке

на бой, то громко бранит всех разом: рабы надменных царей, не пекущиеся о

собственной свободе, они ли это пришли посягать на чужую? (9) Некоторое

время те медлят, оглядываясь друг на друга, кто первым начнет сражение; но

потом стыд взял верх, и под громкие крики в единственного противника со

всех сторон полетели дротики. (10) Все их принял он на выставленный щит и,

твердо стоя, с тем же упорством удерживал мост - его уже пытались, напирая,

столкнуть в реку, как вдруг треск рушащегося моста и крик римлян,

возбужденных успехом своих усилий, отпугнули нападение. (11) Тогда-то

воскликнул Коклес: "Отец Тиберин! Тебя смиренно молю: благосклонно прими

это оружие и этого воина!" - и как был, в доспехах, бросился в Тибр.

Невредимый31, под градом стрел, переплыл он к своим - таков был его подвиг,

стяжавший в потомках больше славы, чем веры. (12) Столь великая доблесть

была вознаграждена государством: ему поставили статую на Комиции32, а земли

дали столько, сколько можно опахать плугом за день. (13) С общественными

почестями соперничало усердие частных лиц; сколь ни скудно жилось, каждый

сообразно с достатком принес ему что-нибудь от себя, урывая из необходимого.

11. (1) Порсена, отраженный в своем первом натиске, принял решение перейти

от приступа к осаде: выставил стражу на Яникуле, а лагерь расположил на

равнинном берегу Тибра, собрав к нему отовсюду суда и для надзора, (2)

чтобы не было в Рим подвоза продовольствия, и для грабежа, чтобы воины

могли переправляться при случае где угодно. (3) Скоро римские окрестности

стали так небезопасны, что, не говоря о прочем, даже скот из окрестностей

сгоняли в город, не решаясь пасти его за воротами. (4) Впрочем, такую волю

этрускам римляне предоставили не столько из страха, сколько с умыслом, ибо

консул Валерий, ожидая случая внезапно напасть на врагов, когда они будут и

многочисленны и рассеяны, не заботился мстить по мелочам и готовил удар

более грозный. (5) Чтобы заманить грабителей, он приказал своим выгнать на

следующий день большое стадо через Эсквилинские ворота, самые удаленные от

противника, в расчете на то, что враги узнают об этом заранее от неверных

рабов, перебегавших к ним из-за осады и голода.

    (6) Действительно, по доносу перебежчиков неприятели, в надежде на

богатую добычу, переправились через реку в большем, чем обычно, числе. (7)

Тогда Публий Валерий приказывает Титу Герминию с небольшим отрядом до поры

засесть в засаду у второго камня33 по Габийской дороге, а Спурию Ларцию - с

вооруженным отрядом молодежи стать у Коллинских ворот, ожидая врагов, чтобы

отрезать им путь к отступлению. (8) Второй консул, Тит Лукреций, с

несколькими манипулами34 воинов выступил к Невиевым воротам, сам Валерий

вывел отборные когорты к Целиеву холму - (9) его-то первым и обнаружили

враги. Услышав, что схватка началась, Герминий налетает из засады и,

повернув врагов на Лукреция, бьет их с тыла; справа, слева от Коллинских

ворот, от Невиевых слышны крикии: (10) так, окруженные, были перебиты

грабители, не имевшие ни сил для боя, ни путей к отступлению. Так был

положен конец далеким вылазкам этрусков.

12. (1) Осада тем не менее продолжалась, продовольствие скудело и дорожало,

(2) и Порсена уже надеялся взять город не сходя с места, когда объявился

знатный юноша Гай Муций35, которому показалось обидным, что римский народ,

ни в какой войне ни от каких врагов не знавший осады, даже в те времена,

когда рабски служил царям, (3) ныне, уже свободный, осажден этрусками,

столько раз уже им битыми. И вот, решившись смыть этот позор каким-нибудь

отчаянным поступком невероятной дерзости, он замыслил проникнуть в

неприятельский лагерь. (4) Однако из опасения, что, пойдя без ведома

консулов и втайне от всех, он может быть схвачен римскою стражею как

перебежчик, Муций явился в сенат. (5) "Решился я, отцы-сенаторы,- сказал

он,- переплыть Тибр и, если удастся, проникнуть во вражеский лагерь; не

грабить, не мстить за разбой,- нечто большее замыслил я совершить, если

помогут боги". Сенаторы одобряют. И он удаляется, скрыв под одеждою меч.

    (6) Придя в лагерь, попал он в густую толпу народа перед царским

местом. (7) Там как раз выдавали жалованье войскам и писец, сидевший рядом

с царем почти в таком же наряде, был очень занят, и воины к нему шли

толпою. Боясь спросить, который из двух Порсена, чтобы не выдать себя

незнаньем царя, он делает то, к чему толкнул его случай,- вместо царя

убивает писца. (8) Прорубаясь оттуда окровавленным мечом сквозь смятенную

толпу, в шуме и давке, он был схвачен царскими телохранителями, и его

приволокли к царю. Здесь, перед возвышением, даже в столь грозной доле (9)

не устрашаясь, а устрашая, он объявил: "Я римский гражданин, зовут меня Гай

Муций. Я вышел на тебя, как враг на врага, и готов умереть, как готов был

убить: римляне умеют и действовать, и страдать с отвагою. (10) Не один я

питаю к тебе такие чувства, многие за мной чередою ждут той же чести. Итак,

если угодно, готовься к недоброму: каждый час рисковать головой, встречать

вооруженного врага у порога. (11) Такую войну объявляем тебе мы, римские

юноши; не бойся войска, не бойся битвы,- будешь ты с каждым один на один".

    (12) Когда царь, горя гневом и страшась опасности, велел вокруг

развести костры, суля ему пытку, если он не признается тут же, что

скрывается за его темной угрозой, (13) сказал ему Муций: "Знай же, сколь

мало ценят плоть те, кто чает великой славы!" - и неспешно положил правую

руку в огонь, возжженный на жертвеннике. И он жег ее, будто ничего не

чувствуя, покуда Царь, пораженный этим чудом, не вскочил вдруг со своего

места и не приказал оттащить юношу от алтаря. (14) "Отойди,- сказал он,- ты

безжалостнее к себе, чем ко мне! Я велел бы почтить такую доблесть, будь

она во славу моей отчизны; ныне же по праву войны отпускаю тебя на волю

целым и невредимым". (15) Тогда Муций, как бы воздавая за великодушие,

сказал: "Поскольку в такой чести у тебя доблесть, прими от меня в дар то,

чего не мог добиться угрозами: триста лучших римских юношей, поклялись мы

преследовать тебя таким способом. (16) Первый жребий был мой; а за мною

последует другой, кому выпадет, и каждый придет в свой черед, пока судьба

не подставит тебя удару!"

13. (1) Когда был отпущен Муций, которого потом за потерю правой руки

нарекли Сцеволой36, Порсена послал в Рим послов; (2) так потрясло его и

первое покушение, от которого он уберегся лишь по ошибке убийцы, и

опасность, грозящая впредь столько раз, сколько будет заговорщиков, что он

сам от себя предложил римлянам условия мира. (3) Предложение возвратить

Тарквиниям царскую власть было тщетным, и он сделал его лишь потому, что не

мог отказать Тарквиниям, а не потому, что не предвидел отказа римлян. (4)

Зато он добился возвращения вейянам захваченных земель и потребовал дать

заложников, если римляне хотят, чтобы уведены были войска с Яникула. На

таких условиях был заключен мир, и Порсена увел войско с Яникула и покинул

римскую землю. (5) Гаю Муцию в награду за доблесть выдали сенаторы поле за

Тибром, которое потом стали называть Муциевыми лугами.

    (6) Такая почесть подвигла даже женщин к доблестному деянию во имя

общего дела: одна из девушек-заложниц, по имени Клелия37, воспользовавшись

тем, что лагерь этрусков был расположен невдалеке от Тибра, обманула стражу

и, возглавив отряд девушек, переплыла с ними реку под стрелами неприятеля,

всех вернув невредимыми к близким в Рим. (7) Когда о том донесли царю, он

поначалу, разгневанный, послал вестников в Рим вытребовать заложницу Клелию

- остальные-де мало его заботят; (8) а затем, сменив гнев на изумление,

стал говорить, что этим подвигом превзошла она Коклесов и Муциев, и

объявил, что, если не выдадут заложницу, он будет считать договор

нарушенным, если же выдадут, он отпустит ее к своим целой и невредимой. (9)

Обе стороны сдержали слово: и римляне в соответствии с договором вернули

залог мира, и у этрусского царя доблесть девушки не только осталась

безнаказанной, но и была вознаграждена; царь, похвалив ее, объявил, что

дарит ей часть заложников и путь выберет кого хочет. (10) Когда ей вывели

всех, она, как рассказывают, выбрала несовершеннолетних; это делало честь

ее целомудрию, и сами заложники согласились, что всего правильней было

освободить тех, чей возраст наиболее беззащитен. (11) А по восстановлении

мира небывалая женская отвага прославлена была небывалой почестью - конной

статуей: в конце Священной улицы воздвигли изображение девы, восседающей на

коне38.

14. (1) Столь мирное отступление этрусского царя от города трудно

согласовать со старинным обычаем, средь других священнодействий дожившим до

наших дней,- с распродажею имущества царя Порсены. (2) Обычай этот

наверняка либо возник во время войны, но не забылся и в мирное время, либо

зародился при обстоятельствах более спокойных, чем те, на которые указывало

бы объявление о продаже вражеского имущества. (3) Из существующих

объяснений правдоподобнее то, по которому Порсена, отступая с Яникула,

оставил в дар Риму, истощенному после долгой осады, богатый лагерь, полный

припасов, свезенных с недалеких плодородных полей Этрурии; (4) а чтобы

народ, заполучив это добро, не разграбил его как вражеское, и было

объявлено о распродаже имущества Порсены. Таким образом, название это

означает скорее благодарность за услугу, чем продажу с торгов царского

имущества, которое даже не было во власти римского народа.

    (5) Прекратив войну с римлянами, Порсена, чтобы не казалось, будто он

привел сюда войско понапрасну, послал своего сына Аррунта с частью войск

осадить Арицию. (6) Арицийцы поначалу пришли в замешательство от

неожиданности, но затем, получив помощь от латинских племен из Кум,

настолько воспряли духом, что решились на сражение. Начался бой таким

ударом этрусков, что арицийцы бросились врассыпную, (7) но куманские

когорты, употребив против силы искусство, несколько отошли в сторону,

пропустивши врагов, пронесшихся мимо, а затем, поворотив знамена, напали на

них с тыла. Так этруски, уже почти победители, были окружены и перебиты.

(8) Лишь очень немногие, потеряв полководца и не найдя никакого пристанища

ближе, добрались до Рима; безоружные, пришедшие как просители, они были

радушно приняты и распределены по домам. (9) Залечив раны, одни отправились

домой, рассказывая о гостеприимстве благодетелей, а многие из любви к

приютившему их городу остались в Риме. Им было предоставлено место для

поселения, которое потом назвали Этрусским кварталом39.

15. (1) Затем Спурий Ларций и Тит Герминий стали консулами, за ними -

Публий Лукреций и Публий Валерий Публикола [507-506 гг.]. В том году в

последний раз пришли послы от Порсены хлопотать о возвращении Тарквиниев на

царство. Им сказано было, что сенат отправит к царю своих послов, и тотчас

были посланы почтеннейшие из сенаторов. (2) Не потому, что не могли

ответить кратко, что царей не примут, предпочли послать к Порсене выбранных

сенаторов, не давая его послам ответ в Риме; сделано было так для того,

чтобы навечно покончить с разговором об этом деле и не бередить сердец

после стольких взаимных благодеяний, ибо просил царь о том, что противно

свободе римского народа, и римляне, если сами своей погибели не хотели,

должны были отказать тому, кому ни в чем отказать не желали бы. (3) Не во

власти царей, но во власти свободы находится римский народ; уже решено, что

скорее врагам, нежели царям, распахнут они ворота; конец свободы в их

Городе будет и концом Города - таков общий глас. (4) Посему и просят они,

если хочет царь благополучия Риму, пусть позволит им остаться свободными.

(5) Царь, покоренный их почтительностью, ответил: "Если это столь твердо и

непреложно, то не стану я более докучать напрасными просьбами и обманывать

Тарквиниев надеждой на помощь, которую не могу оказать. Для мира или для

войны, пусть ищет он пристанища в другом месте, чтобы не нарушать моего с

вами согласия". (6) Слово свое подкрепил он делом еще более дружественным:

вернул остававшихся у него заложников и возвратил земли вейян, отнятые им

по договору, заключенному при Яникульском холме. (7) Лишась всякой надежды

на возвращение, Тарквиний отправился изгнанником в Тускул40 к зятю своему

Мамилию Октавию, а у римлян с Порсеною установился прочный мир.