обоих злодеев, бросившихся было бежать, схватывают ликторы. Поднимается

крик, и сбегается народ, расспрашивая, что случилось. Среди общего смятения

Танаквиль приказывает запереть дом, выставляя всех прочь. Тщательно, как

если бы еще была надежда, приготовляет она все нужное для лечения раны, но

тут же на случай, если надежда исчезнет, принимает иные меры: (2) быстро

призвав к себе Сервия, показывает ему почти бездыханного мужа и, простерши

руку, заклинает не допустить, чтобы смерть тестя осталась неотомщенной,

чтобы теща обратилась в посмешище для врагов. (3) "Тебе, Сервий, если ты

мужчина,- говорит она,- принадлежит царство, а не тем, кто чужими руками

гнуснейшее содеял злодейство. Воспрянь, и да поведут тебя боги, которые

некогда, окружив твою голову божественным сияньем, возвестили ей славное

будущее. Пусть воспламенит тебя ныне тот небесный огонь, ныне поистине

пробудись! Мы тоже чужеземцы - и царствовали. Помни о том, кто ты, а не от

кого рожден. А если твоя решимость тебе изменяет в нежданной беде, следуй

моим решениям". (4) Когда шум и напор толпы уже нельзя было выносить,

Танаквиль из верхней половины дома, сквозь окно, выходившее на Новую

улицу129 (царь жил тогда у храма Юпитера Становителя), обращается с речью к

народу. (5) Она велит сохранять спокойствие: царь-де просто оглушен ударом;

лезвие проникло неглубоко; он уже пришел в себя; кровь обтерта, и рана

обследована; все обнадеживает; вскоре, она уверена, они увидят и самого

царя, а пока она велит, чтобы народ оказывал повиновение Сервию Туллию,

который будет творить суд и исполнять все другие царские обязанности. (6)

Сервий выходит, одетый в трабею130, в сопровождении ликторов и, усевшись в

царское кресло, одни дела решает сразу, о других для виду обещает

посоветоваться с царем. Таким вот образом в течение нескольких дней после

кончины Тарквиния, утаив его смерть, Сервий под предлогом исполнения чужих

обязанностей упрочил собственное положенье. Только после этого о

случившемся было объявлено и в царском доме поднялся плач. Сервий,

окруживший себя стражей, первый стал править лишь с соизволенья отцов, без

народного избрания. (7) Сыновья же Анка, как только схвачены были

исполнители преступления и пришло известие, что царь жив, а вся власть у

Сервия131, удалились в изгнание в Свессу Помецию.

42. (1) И не только общественными мерами старался Сервий укрепить свое

положение, но и частными. Чтобы у Тарквиниевых сыновей не зародилась такая

же ненависть к нему, как у сыновей Анка к Тарквинию, Сервий сочетает браком

двух своих дочерей с царскими сыновьями Луцием и Аррунтом Тарквиниями. (2)

Но человеческими ухищрениями не переломил он судьбы: даже в собственном его

доме завистливая жажда власти все пропитала неверностью и враждой.

     Как раз вовремя - в видах сохранения установившегося спокойствия - он

открыл военные действия (ибо срок перемирия уже истек) против вейян и

других этрусков132. (3) В этой войне блистательно проявились и доблесть, и

счастье Туллия; рассеяв огромное войско врагов, он возвратился в Рим уже

несомненным царем, удостоверившись в преданности и отцов и простого народа.

     (4) Теперь он приступает к величайшему из мирных дел, чтобы, подобно

тому как Нума явился творцом божественного права, Сервий слыл у потомков

творцом всех гражданских различий, всех сословий, четко делящих граждан по

степеням достоинства и состоятельности. (5) Он учредил ценз133 - самое

благодетельное для будущей великой державы установленье, посредством

которого повинности, и военные и мирные, распределяются не подушно, как до

того, но соответственно имущественному положению каждого. Именно тогда

учредил он и разряды, и центурии, и весь основанный на цензе порядок -

украшенье и мирного и военного времени.

43. (1) Из тех, кто имел сто тысяч ассов или еще больший ценз, Сервий

составил восемьдесят центурий: по сорока из старших и младших возрастов134;

(2) все они получили название "первый разряд", старшим надлежало быть в

готовности для обороны города, младшим - вести внешние войны. Вооружение от

них требовалось такое: шлем, круглый щит, поножи, панцирь - все из бронзы,

это для защиты тела. (3) Оружие для нападения: копье и меч. Этому разряду

приданы были две центурии мастеров, которые несли службу без оружия: им

было поручено доставлять для нужд войны осадные сооруженья. (4) Во второй

разряд вошли имеющие ценз от ста до семидесяти пяти тысяч, и из них,

старших и младших, были составлены двадцать центурий. Положенное оружие:

вместо круглого щита - вытянутый, остальное - то же, только без панциря.

(5) Для третьего разряда Сервий определил ценз в пятьдесят тысяч;

образованы те же двадцать центурий, с тем же разделением возрастов. В

вооружении тоже никаких изменений, только отменены поножи. (6) В четвертом

разряде ценз - двадцать пять тысяч; образованы те же двадцать центурий,

вооружение изменено: им не назначено ничего, кроме копья и дротика. (7)

Пятый разряд обширнее: образованы тридцать центурий; здесь воины носили при

себе лишь пращи и метательные камни. В том же разряде распределенные по

трем центуриям запасные, горнисты и трубачи. (8) Этот класс имел ценз

одиннадцать тысяч. Еще меньший ценз оставался на долю всех прочих, из

которых была образована одна центурия, свободная от воинской службы.

     Когда пешее войско было снаряжено и подразделено, Сервий составил из

виднейших людей государства двенадцать всаднических центурий. (9) Еще он

образовал шесть других центурий, взамен трех, учрежденных Ромулом, и под

теми же освященными птицегаданием именами135. Для покупки коней всадникам

было дано из казны по десять тысяч ассов, а содержание этих коней было

возложено на незамужних женщин, которым надлежало вносить по две тысячи

ассов ежегодно.

     (10) Все эти тяготы были с бедных переложены на богатых. Зато большим

стал и почет. Ибо не поголовно, не всем без разбора (как то повелось от

Ромула и сохранялось при прочих царях) было дано равное право голоса и не

все голоса имели равную силу, но были установлены степени, чтобы и никто не

казался исключенным из голосованья, и вся сила находилась бы у виднейших

людей государства. (11) А именно: первыми приглашали к голосованию

всадников, затем - восемьдесят пехотных центурий первого разряда; если

мнения расходились, что случалось редко, приглашали голосовать центурии

второго разряда; но до самых низких не доходило почти никогда. (12) И не

следует удивляться, что при нынешнем порядке, который сложился после того,

как триб стало тридцать пять, чему отвечает двойное число центурий -

старших и младших, общее число центурий не сходится с тем, какое установил

Сервий Туллий. (13) Ведь когда он разделил город - по населенным округам и

холмам - на четыре части и назвал эти части трибами (я полагаю, от слова

"трибут" - налог, потому что от Сервия же идет и способ собирать налог

равномерно, в соответствии с цензом), то эти тогдашние трибы не имели

никакого касательства ни к распределению по центуриям, ни к их числу136.

44. (1) Произведя общую перепись и тем покончив с цензом (для ускорения

этого дела был издан закон об уклонившихся, который грозил им оковами и

смертью), Сервий Туллий объявил, что все римские граждане, всадники и

пехотинцы, каждый в составе своей центурии, должны явиться с рассветом на

Марсово поле. (2) Там, выстроив все войско, он принес за него очистительную

жертву - кабана, барана и быка.

     Этот обряд был назван "свершеньем очищенья", потому что им завершался

ценз. Передают, что в тот раз переписано было восемьдесят тысяч граждан;

древнейший историк Фабий Пиктор добавляет, что таково было число способных

носить оружие. (3) Поскольку людей стало так много, показалось нужным

увеличить и город. Сервий присоединяет к нему два холма, Квиринал и

Виминал, затем переходит к расширению Эсквилинского округа, где поселяется

и сам, чтобы внушить уважение к этому месту. Город он обвел валом, рвом и

стеной137, раздвинув таким образом померий138. (4) Померий, согласно

толкованию тех, кто смотрит лишь на буквальное значение слова,- это полоса

земли за стеной, скорее, однако, по обе стороны стены. Некогда этруски,

основывая города, освящали птицегаданьем пространство по обе стороны

намеченной ими границы, чтобы изнутри к стене не примыкали здания (теперь,

напротив, это повсюду вошло в обычай), а снаружи полоса земли не

обрабатывалась человеком. (5) Этот промежуток, заселять или запахивать

который считалось кощунством, и называется у римлян померием - как потому,

что он за стеной, так и потому, что стена за ним. И всегда при расширении

города насколько выносится вперед стена, настолько же раздвигаются эти

освященные границы.

45. (1) Усилив государство расширением города, упорядочив все внутренние

дела для надобностей и войны и мира, Сервий Туллий - чтобы не одним оружием

приобреталось могущество - попытался расширить державу силой своего разума,

но так, чтобы это послужило и к украшению Рима. (2) В те времена уже

славился храм Диавы Эфесской, который, как передавала молва, сообща возвели

государства Азии. Беседуя со знатнейшими латинами, с которыми он заботливо

поддерживал государственные и частные связи гостеприимства и дружбы, Сервий

всячески расхваливал такое согласие и совместное служенье богам. Часто

возвращаясь к тому же разговору, он наконец добился, чтобы латинские народы

сообща с римским соорудили в Риме храм Дианы139. (3) Это было признание

Рима главою, о чем и шел спор, который столько раз пытались решить оружием.

Но, хотя казалось, что все латины, столько раз без удачи испытав дело

оружием, уже и думать о том забыли, один сабинянин решил, будто ему

открывается случай, действуя в одиночку, восстановить превосходство

сабинян. (4) Рассказывают, что в земле сабинян в хозяйстве какого-то отца

семейства родилась телка удивительной величины и вида; ее рога, висевшие

много веков в преддверии храма Дианы, оставались памятником этого дива. (5)

Такое событие сочли - как оно и было в действительности - чудесным

предзнаменованием, и прорицатели возвестили, что за тем городом, чей

гражданин принесет эту телку в жертву Диане, и будет превосходство. Это

предсказанье дошло до слуха жреца храма Дианы, (6) а сабинянин в первый же

день, какой он счел подходящим для жертвоприношения, привел телку к храму

Дианы и поставил перед алтарем. Тут жрец-римлянин, опознав по размерам это

жертвенное животное, о котором было столько разговоров, и держа в памяти

слова предсказателей, обращается к сабинянину с такими словами: "Что же ты,

чужеземец, нечистым собираешься принести жертву Диане? Неужели ты сперва не

омоешься в проточной воде? На дне долины протекает Тибр". (7) Чужеземец,

смущенный сомнением, желая исполнить все, как положено, чтобы исход дела

отвечал предзнаменованию, тут же спустился к Тибру. Тем временем римлянин

принес телку в жертву Диане. Этим он весьма угодил и царю, и согражданам.

46. (1) Сервий уже на деле обладал несомненною царскою властью, но слуха

его порой достигала чванная болтовня молодого Тарквиния, что, мол, без

избранья народного царствует Сервий, и он, сперва угодив простому люду

подушным разделом захваченной у врагов земли140, решился запросить народ:

желают ли, повелевают ли они, чтобы он над ними царствовал? Сервий был

провозглашен царем столь единодушно, как, пожалуй, никто до него. (2) Но и

это не умалило надежд Тарквиния на царскую власть. Напротив, понимая, что

землю плебеям раздают вопреки желаньям отцов, он счел, что получил повод

еще усерднее чернить Сервия перед отцами, усиливая тем свое влияние в

курии. Он и сам по молодости лет был горяч, и жена, Туллия, растравляла

беспокойную его душу. (3) Так и римский царский дом, подобно другим141,

явил пример достойного трагедии злодеяния, чтобы опостылели цари и скорее

пришла свобода и чтобы последним оказалось царствование, которому

предстояло родиться от преступления.

     (4) У этого Луция Тарквиния (приходился ли он Тарквинию Древнему сыном

или внуком, разобрать нелегкоl42; я, следуя большинству писателей, буду

называть его сыном) был брат - Аррунт Тарквиний, юноша от природы кроткий.

(5) Замужем за двумя братьями были, как уже говорилось, две Туллии, царские

дочери, складом тоже совсем непохожие друг на друга. Вышло так, что два

крутых нрава в браке не соединились - по счастливой, как я полагаю, участи

римского народа,- дабы продолжительней было царствование Сервия и успели

сложиться обычаи государства. (6) Туллия-свирепая тяготилась тем, что не

было в ее муже никакой страсти, никакой дерзости. Вся устремившись к

другому Тарквинию, им восхищается она, его называет настоящим мужчиной и

порождением царской крови, презирает сестру за то, что та, получив

настоящего мужа, не равна ему женской отвагой. (7) Сродство душ

способствует быстрому сближению - как водится, зло злу под стать,- но

зачинщицею всеобщей смуты становится женщина. Привыкнув к уединенным

беседам с чужим мужем, она самою последнею бранью поносит своего супруга

перед его братом, свою сестру перед ее супругом. Да лучше бы, твердит она,

и ей быть вдовой, и ему безбрачным, чем связываться с неровней, чтобы

увядать от чужого малодушия. (8) Дали б ей боги такого мужа, какого она

заслужила,- скоро, скоро у себя в доме увидела бы она ту царскую власть,

что видит сейчас у отца. Быстро заражает она юношу своим безрассудством.

(9) Освободив двумя кряду похоронами дома свои для нового супружества,

Луций Тарквиний и Туллия-младшая сочетаются браком, скорее без запрещения,

чем с одобрения Сервия.

47. (1) С каждым днем теперь сильнее опасность, нависшая над старостью

Сервия, над его царской властью, потому, что от преступления к новому

преступлению устремляется взор женщины и ни ночью ни днем не дает мужу

покоя, чтобы не оказались напрасными прежние кощунственные убийства. (2) Не

мужа, говорит она, ей недоставало, чтобы зваться супругою, не сотоварища по

рабству и немой покорности - нет, ей не хватало того, кто считал бы себя

достойным царства, кто помнил бы, что он сын Тарквиния Древнего, кто

предпочел бы власть ожиданиям власти. (3) "Если ты тот, за кого, думалось

мне, я выхожу замуж, то я готова тебя назвать и мужчиною, и царем, если же

нет, то к худшему была для меня перемена: ведь теперь я не за трусом

только, но и за преступником. (4) Очнись же! Не из Коринфа, не из

Тарквиний, как твоему отцу, идти тебе добывать Царство в чужой земле: сами

боги, отеческие пенаты, отцовский образ, царский дом, царский трон в доме,

имя Тарквиния - все призывает тебя, все возводит на царство. (5) А если

духа недостает, чего ради морочишь ты город? Чего ради позволяешь смотреть

на себя как на царского сына? Прочь отсюда в Тарквинии или в Коринф!

Возвращайся туда, откуда вышел, больше похожий на брата, чем на отца!" (6)

Такими и другими попреками подстрекает Туллия юношу, да и сама не может

найти покоя, покуда она, царский отпрыск, не властна давать и отбирать

царство, тогда как у Танаквили, чужестранки, достало силы духа сделать

царем мужа и вслед за тем зятя.

     (7) Подстрекаемый неистовой женщиной, Тарквиний обходит сенаторов

(особенно из младших родов), хватает их за руки143, напоминает об отцовских

благодеяниях и требует воздаянья, юношей приманивает подарками. Тут давая

непомерные обещанья, там возводя всяческие обвинения на царя, Тарквиний

повсюду усиливает свое влияние. (8) Убедившись наконец, что пора

действовать, он с отрядом вооруженных ворвался на форум. Всех объял ужас, а

он, усевшись в царское кресло перед курией, велел через глашатая созывать

отцов в курию, к царю Тарквинию. (9) И они тотчас сошлись, одни уже заранее

к тому подготовленные, другие - не смея ослушаться, потрясенные чудовищной

новостью и решив вдобавок, что с Сервием уже покончено. (10) Тут Тарквиний

принялся порочить Сервия от самого его корня: раб, рабыней рожденный, он

получил царство после ужасной смерти Тарквиниева отца - получил без

объявления междуцарствия (как то делалось прежде), без созыва собрания, не

от народа, который его избрал бы, не от отцов, которые утвердили бы выбор,

но в дар от женщины. (11) Вот как он рожден, вот как возведен на царство,

он, покровитель подлейшего люда, из которого вышел и сам. Отторгнутую у

знатных землю он, ненавидя чужое благородство, разделил между всяческою

рванью, (12) а бремя повинностей, некогда общее всем, взвалил на знатнейших

людей государства; он учредил ценз, чтобы состояния тех, кто побогаче, были

открыты зависти, были к его услугам, едва он захочет показать свою щедрость

нищим.

48. (1) Во время этой речи явился Сервий, вызванный тревожною вестью, и еще

из преддверия курии громко воскликнул: "Что это значит, Тарквиний? Ты до

того обнаглел, что смеешь при моей жизни созывать отцов и сидеть в моем

кресле?" (2) Тарквиний грубо ответил, что занял кресло своего отца, что

царский сын, а не раб - прямой наследник царю, что раб и так уж достаточно

долго глумился над собственными господами. Приверженцы каждого поднимают

крик, в курию сбегается народ, и становится ясно, что царствовать будет

тот, кто победит. (3) Тут Тарквиний, которому ничего иного уже не

оставалось, решается на крайнее. Будучи и много моложе, и много сильнее, он

схватывает Сервия в охапку, выносит из курии и сбрасывает с лестницы, потом

возвращается в курию к сенату. (4) Царские прислужники и провожатые

обращаются в бегство, а сам Сервий, потеряв много крови, едва живой, без

провожатых пытается добраться домой, но по пути гибнет под ударами

преследователей, которых Тарквиний послал вдогонку за беглецом. (5)

Считают, памятуя о прочих злодеяниях Туллии, что и это было совершено по ее

наущенью. Во всяком случае, достоверно известно, что она въехала на

колеснице на формум и, не оробев среди толпы мужчин, вызвала мужа из курии

и первая назвала его царем. (6) Тарквиний отослал ее прочь из беспокойного

скопища; добираясь домой, она достигла самого верха Киприйской улицы, где

еще недавно стоял храм Дианы, и колесница уже поворачивала вправо к Урбиеву

взвозу, чтобы подняться на Эсквилинский холм, как возница в ужасе осадил,

натянув поводья, и указал госпоже на лежащее тело зарезанного Сервия. (7)

Тут, по преданию, и совершилось гнусное и бесчеловечное преступление,

памятником которого остается то место: его называют "Проклятой улицей".

Туллия, обезумевшая, гонимая фуриями-отмстительницами144 сестры и мужа, как

рассказывают, погнала колесницу прямо по отцовскому телу и на окровавленной

повозке, сама запятнанная и обрызганная, привезла пролитой отцовской крови

к пенатам своим и мужниным. Разгневались домашние боги, и дурное начало

царствования привело за собою в недалеком будущем дурной конец.

     (8) Сервий Туллий царствовал сорок четыре года и так, что даже доброму

и умеренному преемнику нелегко было бы с ним тягаться. Но слава его еще

возросла, оттого что с ним вместе убита была законная и справедливая

царская власть. (9) Впрочем, даже и эту власть, такую мягкую и умеренную,

Сервий, как пишут некоторые, имел в мыслях сложить, поскольку она была

единоличной, и лишь зародившееся в недрах семьи преступление

воспрепятствовало ему исполнить свой замысел и освободить отечество145.

49. (1) И вот началось царствование Луция Тарквиния146, которому его

поступки принесли прозвание Гордого: он не дал похоронить своего тестя,

твердя, что Ромул исчез тоже без погребенья; (2) он перебил знатнейших

среди отцов в уверенности, что те одобряли дело Сервия; далее, понимая, что

сам подал пример преступного похищения власти, который может быть усвоен

его противниками, он окружил себя телохранителями; (3) и так как, кроме

силы, не было у него никакого права на царство, то и царствовал он не

избранный народом, не утвержденный сенатом. (4) Вдобавок, как и всякому,

кто не может рассчитывать на любовь сограждан, ему нужно было оградить свою

власть страхом. А чтобы устрашенных было побольше, он разбирал уголовные

дела единолично, ни с кем не советуясь, и потому получил возможность

умерщвлять, (5) высылать, лишать имущества не только людей подозрительных

или неугодных ему, но и таких, чья смерть сулила ему добычу. (6) Особенно

поредел от этого сенат, и Тарквиний постановил никого не записывать в отцы,

чтобы самою малочисленностью своей стало ничтожнее их сословие и они

поменьше бы возмущались тем, что все делается помимо них. (7) Он первым из

царей уничтожил унаследованный от предшественников обычай обо всем

совещаться с сенатом и распоряжался государством, советуясь только с

домашними: сам - без народа и сената,- с кем хотел, воевал и мирился,

заключал и расторгал договоры и союзы. (8) Сильнее всего он стремился

расположить в свою пользу латинов, чтобы поддержка чужеземцев делала

надежней его положение среди граждан, а потому старался связать латинских

старейшин узами не только гостеприимства, но и свойства. (9) Октавию

Мамилию Тускуланцу - тот долгое время был главою латинян и происходил, если

верить преданью, от Улисса и богини Кирки147,- этому самому Мамилию отдал

он в жены свою дочь, чем привлек к себе его многочисленных родственников и

друзей.

50. (1) Пользуясь уже немалым влиянием в кругу знатнейших латинов,

Тарквиний назначает им день, чтобы собраться в роще Ферентины148: есть

общие дела, которые хотелось бы обсудить. (2) Многолюдный сход собрался с

рассветом, а сам Тарквиний явился хоть и в назначенный день, но почти на

заходе солнца. Много разного успели собравшиеся наговорить там за полный

день. (3) Турн Гердоний из Ариции яростно нападал на отсутствовавшего

Тарквиния. Неудивительно, мол, что в Риме его прозвали Гордым (прозвище это

было уже у всех на устах, хоть и не произносилось вслух). Ну не предел ли

это гордыни - так глумиться над всем народом латинов? (4) Первейшие люди

подняты с мест, пришли издалека, а того, кто созвал их, самого-то и нет!

Дело ясное, он испытывает их терпение, и, если они пойдут под ярем, тут-то

придавит покорствующих. Кому не понятно, что он рвется к владычеству над

латинами? (5) Если с пользой для себя вверили ему сограждане власть или

если вообще власть ему вверена, а не захвачена отцеубийством, то и латины

должны бы ему довериться, не будь, правда, он чужаком. (6) Но если не рады

ему и свои - ведь один за другим они гибнут, уходят в изгнание, теряют

имущество,- то что ж подает латинам надежду на лучшее? Послушались бы его,

Турна, и разошлись по домам, и не пеклись бы о соблюдении срока больше

того, кто назначил собрание.

     (7) И это, и еще многое подобное говорил Турн, человек мятежный и

злонамеренный, который и в родном городе вошел в силу, пользуясь такого же

рода приемами. В самый разгар его разглагольствований явился Тарквиний. (8)

Тут речь и кончилась - все повернулись приветствовать пришедшего. Наступило

молчанье, и Тарквиний по совету приближенных начал оправдываться: он-де

опоздал оттого, что был приглашен разбирать дело между отцом и сыном;

стараясь примирить их, он задержался, а так как потерял на том целый день,

то уж завтра обсудит с ними дела, какие наметил. (9) И опять, говорят, не

сумел Турн смолчать и сказал, что ничего нет короче, чем разбор дела между

отцом и сыном; тут и нескольких слов хватит: не покоришься отцу - хуже

будет.

51. (1) С этими словами недовольства арициец ушел из собрания, Тарквиний,

задетый сильнее, чем могло показаться, тотчас начинает готовить ему гибель,

чтобы и в латинов вселить тот же ужас, каким сковал души сограждан. (2) И

так как открыто умертвить Турна своею властью он не мог, то погубил его,

облыжно обвинив в преступлении, в котором тот был неповинен. При посредстве

каких-то арицийцев из числа противников Турна Тарквиний подкупил золотом

его раба, чтобы получить возможность тайно внести в помещение, где Турн

остановился, большую груду мечей. (3) Когда за одну ночь это было сделано,

Тарквиний незадолго до рассвета, будто бы получив тревожную новость, вызвал

к себе латинских старейшин и сказал им, что вчерашнее промедление было

словно внушено ему неким божественным промыслом и оказалось спасительным и

для него, и для них. (4) Турн, как доносят, готовил гибель и ему, и

старейшинам народов, чтобы забрать в свои руки единоличную власть над

латинами. Нападение должно было произойти вчера в собрании, отложить все

пришлось потому, что отсутствовал устроитель собрания, а до него-то Турну

особенно хотелось добраться. (5) Потому и поносил он отсутствовавшего, что

из-за промедления обманулся в надеждах. Если донос верен, можно не

сомневаться, что Турн с рассветом, как только настанет время идти в

собрание, явится туда при оружии и с шайкою заговорщиков: ведь к нему,

говорят, снесено несметное множество мечей. (6) Напраслина это или нет,

узнать недолго. И Тарквиний просит всех, не откладывая, пойти вместе с ним

к Турну.

    (7) Многое внушало подозренья - и свирепый нрав Турна, и вчерашняя его

речь, и задержка Тарквиния, из-за которой, казалось, покушение могло быть

отложено. Латины идут, склонные поверить, но готовые, если мечи не

найдутся, счесть и все прочее пустым наговором. (8) Они входят, окружают

разбуженного Турна стражею, схватывают рабов, которые из привязанности к

господину стали было сопротивляться, и вот спрятанные мечи выволакиваются

на свет отовсюду. Улика, всем кажется, налицо. Турна заковывают в цепи и

при всеобщем возбуждении немедля созывают собранье латинов. (9)

Выставленные на обозрение мечи вызвали злобу, столь жестокую, что Турн не

получил слова для оправданья и погиб неслыханной смертью: его погрузили в

воду Ферентинского источника и утопили, накрыв корзиной и завалив

камнями149.

52. (1) Потом Тарквиний вновь созвал латинов на сход и, похвалив их за то,

что они по заслугам наказали Турна, гнусного убийцу, замышлявшего переворот

и схваченного с поличным, внес следующее предложение: (2) хотя он,

Тарквиний, мог бы действовать, опираясь на старинные права, поскольку все

латины происходят из Альбы и связаны тем договором, по которому со времен

Тулла все государство альбанцев со всеми их поселениями перешло под власть

римского народа, (3) тем не менее он считает, что ради общей выгоды договор

этот надо возобновить и что латинам больше подобает разделять с римским

народом его счастливую участь, нежели постоянно терпеть разрушение своих

городов и разоренье полей (как то было сперва в царствование Анка, затем

при Тарквинии Древнем). (4) Латины легко дали себя убедить, хотя договор

предоставлял Риму превосходство. Впрочем, и начальники латинского народа,

казалось, сочувствуют царю и стоят с ним заодно. Да и свеж был пример

опасности, угрожавшей каждому, кто вздумал бы перечить. (5) Так договор был

возобновлен, и молодым латинам было объявлено, чтобы они, как следует из

этого договора, в назначенный день явились в рощу Ферентины при оружии и в

полном составе. (6) И, когда все они, из всех племен, собрались по приказу

римского царя, тот, чтобы не было у них ни своего вождя, ни отдельного

командования, ни собственных знамен, составил смешанные манипулы из римлян

и латинов, сводя воинов из двух прежних манипулов в один, а из одного

разводя по двум150. Сдвоив таким образом манипулы, Тарквиний назначил

центурионов.

53. (1) Насколько несправедлив был он как царь в мирное время, настолько

небезрассуден как вождь во время войны; искусством вести войну он даже

сравнялся бы с предшествующими царями, если б и здесь его славе не

повредила испорченность во всем прочем. (2) Он первый начал войну с

вольсками151, тянувшуюся после него еще более двухсот лет, и приступом взял

у них Свессу Помецию. (3) Получив от распродажи тамошней добычи сорок

талантов серебра, он замыслил соорудить храм Юпитера, который великолепьем

своим был бы достоин царя богов и людей, достоин римской державы, достоин,

наконец, величия самого места. Итак, эти деньги он отложил на построение

храма.

     (4) Затем Тарквиния отвлекла война с близлежащим городом Габиями152,

подвигавшаяся медленнее, чем можно было рассчитывать. После безуспешной

попытки взять город приступом, после того как он был отброшен от стен и

даже на осаду не мог более возлагать никаких надежд, Тарквиний, совсем не

по-римски, принялся действовать хитростью и обманом. (5) Он притворился,

будто, оставив мысль о войне, занялся лишь закладкою храма и другими

работами в городе, и тут младший из его сыновей153, Секст, перебежал, как

было условлено, в Габии, жалуясь на непереносимую жестокость отца. (6) Уже,

говорил он, с чужих на своих обратилось самоуправство гордеца, уже

многочисленность детей тяготит этого человека, который обезлюдил курию и

хочет обезлюдить собственный дом, чтобы не оставлять никакого потомка,

никакого наследника. (7) Он, Секст, ускользнул из-под отцовских мечей и

копий и нигде не почувствует себя в безопасности, кроме как у врагов Луция

Тарквиния. Пусть не обольщаются в Габиях, война не кончена - Тарквиний

оставил ее лишь притворно, чтобы при случае напасть врасплох. (8) Если же

нет у них места для тех, кто молит о защите, то ему, Сексту, придется

пройти по всему Лацию, а потом и у вольсков искать прибежища, и у эквов, и

у герников154, покуда он наконец не доберется до племени, умеющего

оборонить детей от жестоких и нечестивых отцов. (9) А может быть,

где-нибудь встретит он и желание поднять оружие на самого высокомерного из

царей и самый свирепый из народов. (10) Казалось, что Секст, если его не

уважить, уйдет, разгневанный, дальше, и габийцы приняли его благосклонно.

Нечего удивляться, сказали они, если царь наконец и с детьми обошелся так

же, как с гражданами, как с союзниками. (11) На себя самого обратит он в

конце концов свою ярость, если вокруг никого не останется. Что же до них,

габийцев, то они рады приходу Секста и верят, что вскоре с его помощью

война будет перенесена от габийских ворот к римским.

54. (1) С этого времени Секста стали приглашать в совет. Там, во всем

остальном соглашаясь со старыми габийцами, которые-де лучше знают свои

дела, он беспрестанно предлагает открыть военные действия - в этом он, по

его мнению, разбирается как раз хорошо, поскольку знает силы того и другого

народа и понимает, что гордыня царя наверняка ненавистна и гражданам, если

даже собственные дети не смогли ее вынести. (2) Так Секст исподволь

подбивал габийских старейшин возобновить войну, а сам с наиболее горячими

юношами ходил за добычею и в набеги; всеми своими обманными словами и

делами он возбуждал все большее - и пагубное - к себе доверие, покуда

наконец не был избран военачальником. (3) Народ не подозревал обмана, и

когда стали происходить незначительные стычки между Римом и Габиями, в

которых габийцы обычно одерживали верх, то и знать и чернь наперерыв стали

изъявлять уверенность, что богами в дар послан им такой вождь. (4) Да и у

воинов он, деля с ними опасности и труды, щедро раздавая добычу,

пользовался такой любовью, что Тарквиний-отец был в Риме не могущественнее,

чем сын в Габиях.

     (5) И вот, лишь только сочли, что собрано уже достаточно сил для

любого начинания, Секст посылает одного из своих людей в Рим, к отцу,-

разузнать, каких тот от него хотел бы действий, раз уже боги дали ему

неограниченную власть в Габиях. (6) Не вполне доверяя, думается мне, этому

вестнику, царь на словах никакого ответа не дал, но, как будто прикидывая в

уме, прошел, сопровождаемый вестником, в садик при доме и там, как

передают, расхаживал в молчании, сшибая палкой головки самых высоких маков.

(7) Вестник, уставши спрашивать и ожидать ответа, воротился в Габии,

бросив, как ему казалось, дело на половине, и доложил обо всем, что говорил

сам и что увидел: из-за гнева ли, из-за ненависти или из-за природной

гордыни не сказал ему царь ни слова. (8) Тогда Секст, которому в молчаливом

намеке открылось, чего хочет и что приказывает ему отец, истребил старейшин

государства. Одних он погубил, обвинив перед народом, других -

воспользовавшись уже окружавшей их ненавистью. (9) Многие убиты были

открыто, иные - те, против кого он не мог выдвинуть правдоподобных

обвинений,- тайно. Некоторым открыта была возможность к добровольному

бегству, некоторые были изгнаны, а имущество покинувших город, равно как и

убитых, сразу назначалось к разделу. (10) Следуют щедрые подачки, богатая

пожива, и вот уже сладкая возможность урвать для себя отнимает способность

чувствовать общие беды, так что в конце концов осиротевшее, лишившееся

совета и поддержки габийское государство было без всякого сопротивления

предано в руки римского царя.

55. (1) Овладев Габиями, Тарквиний заключил мир с эквами и возобновил

договор с этрусками. После этого он обратился к городским делам, первым из

которых было оставить по себе на Тарпейской горе памятник своему

царствованию и имени - храм Юпитера, воздвигнутый попеченьем обоих

Тарквиниев: обещал отец, выполнил сын. (2) И, чтобы отведенный участок был

свободен от святынь других богов и всецело принадлежал Юпитеру и его

строившемуся храму, царь постановил снять освящение с нескольких храмов и

жертвенников, находившихся там со времен царя Тация, который даровал их

богам и освятил во исполненье обета, данного им в опаснейший миг битвы с

Ромулом. (3) Рассказывают, что при начале строительных работ божество

обнаружило свою волю, возвестив будущую силу великой державы. А именно:

хотя птицы дозволили снять освященье со всех жертвенников, для храма

Термина155 они такого разрешения не дали. (4) Предзнаменованье истолковали

так: то, что Термин, единственный из богов, остался не вызванным из

посвященных ему рубежей и сохранил прежнее местопребывание, предвещает, что

все будет и прочно, и устойчиво. (5) За этим предзнаменованием незыблемости

государства последовало другое чудо, предрекавшее величие державы: при

закладке храма, как рассказывают, землекопы нашли человеческую голову с

невредимым лицом. (6) Открывшееся зрелище ясно предвещало, что быть этому

месту оплотом державы и главой мира - так объявили все прорицатели, в

римские, и призванные из Этрурии, чтобы посоветоваться об этом деле. (7)

Царь становится все щедрей на расходы, и выручки от пометийской добычи,

которая была назначена, чтобы поднять храм до кровли, едва достало на

закладку основания. (8) По этой причине, а не только потому, что Фабий

более древний автор, я скорее поверил бы Фабию, по чьим словам денег было

только сорок талантов, (9) нежели Пизону156, который пишет, что на это дело

было отложено четыреста тысяч фунтов серебра - такие деньги немыслимо было

получить от добычи, захваченной в любом из тогдашних городов, и к тому же

их с избытком хватило бы даже на нынешнее пышное сооружение.

56. (1) Стремясь завершить строительство храма, для чего были призваны

мастера со всей Этрурии, царь пользовался не только государственной казной,

но и трудом рабочих из простого люда. Хотя этот труд, и сам по себе

нелегкий, добавлялся к военной службе, все же простолюдины меньше

тяготились тем, что своими руками сооружали храмы богов, (2) нежели теми,

на вид меньшими, но гораздо более трудными, работами, на которые они потом

были поставлены: устройством мест для зрителей в цирке и рытьем подземного

Большого канала157 - стока, принимающего все нечистоты города. С двумя

этими сооружениями едва ли сравнятся наши новые при всей их пышности. (3)

Покуда простой народ был занят такими работами, царь, считая, что

многочисленная чернь, когда для нее не найдется уже применения, будет

обременять город, и желая выводом поселений расширить пределы своей власти,

вывел поселенцев в Сигнию и Цирцеи158, чтобы защитить Рим с суши и с моря.

     (4) Среди этих занятий явилось страшное знаменье: из деревянной

колонны выползла змея. В испуге забегали люди по царскому дому, а самого

царя зловещая примета не то чтобы поразила ужасом, но скорее вселила в него

беспокойство159. (5) Для истолкованья общественных знамений160 призывались

только этрусские прорицатели, но это предвестье как будто бы относилось

лишь к царскому дому, и встревоженный Тарквиний решился послать в Дельфы к

самому прославленному на свете оракулу. (6) Не смея доверить таблички с

ответами никому другому, царь отправил в Грецию, через незнакомые в те

времена земли и того менее знакомые моря, двоих своих сыновей. То был Тит и

Аррунт. (7) В спутники им был дан Луций Юний Брут161, сын царской сестры

Тарквинии, юноша, скрывавший природный ум под принятою личиной. В свое

время, услыхав, что виднейшие граждане, и среди них его брат, убиты дядею,

он решил: пусть его нрав ничем царя не страшит, имущество - не соблазняет;

презираемый - в безопасности, когда в праве нету защиты. (8) С твердо

обдуманным намереньем он стал изображать глупца, предоставляя распоряжаться

собой и своим имуществом царскому произволу, и даже принял прозвище Брута -

"Тупицы", чтобы под прикрытием этого прозвища сильный духом освободитель

римского народа мог выжидать своего времени. (9) Вот кого Тарквинии взяли

тогда с собой в Дельфы, скорее посмешищем, чем товарищем, а он, как

рассказывают, понес в дар Аполлону золотой жезл, скрытый внутри полого

рогового,- иносказательный образ собственного ума.

     (10) Когда юноши добрались до цели и исполнили отцовское поручение, им

страстно захотелось выспросить у оракула, к кому же из них перейдет Римское

царство. И тут, говорит преданье, из глубины расселины прозвучало162:

"Верховную власть в Риме, о юноши, будет иметь тот из вас, кто первым

поцелует мать". (11) Чтобы не проведал об ответе и не заполучил власти

оставшийся в Риме Секст, Тарквинии условились хранить строжайшую тайну, а

между собой жребию предоставили решить, кто из них, вернувшись, первым даст

матери свой поцелуй. (12) Брут же, который рассудил, что пифийский глас

имеет иное значение, припал, будто бы оступившись, губами к земле - ведь

она общая мать всем смертным. (13) После того они возвратились в Рим, где

шла усердная подготовка к войне против рутулов.

57. (1) Рутулы, обитатели города Ардеи163, были самым богатым в тех краях и

по тем временам народом. Их богатство и стало причиной войны: царь очень

хотел поправить собственные дела - ибо дорогостоящие общественные работы

истощили казну - и смягчить добычею недовольство своих соотечественников,

(2) которые и так ненавидели его за всегдашнюю гордыню, а тут еще стали

роптать, что царь так долго держит их на ремесленных и рабских работах. (3)

Попробовали, не удастся ли взять Ардею сразу, приступом. Попытка не

принесла успеха. Тогда, обложив город и обведя его укреплениями, приступили

к осаде.

     (4) Здесь, в лагерях, как водится при войне более долгой, нежели

жестокой, допускались довольно свободные отлучки, больше для начальников,

правда, чем для воинов. (5) Царские сыновья меж тем проводили праздное

время в своем кругу, в пирах и попойках. (6) Случайно, когда они пили у

Секста Тарквиния, где обедал и Тарквиний Коллатин164, сын Эгерия, разговор

заходит о женах и каждый хвалит свою сверх меры. (7) Тогда в пылу спора

Коллатин и говорит: к чему, мол, слова - всего ведь несколько часов, и

можно убедиться, сколь выше прочих его Лукреция. "Отчего ж, если мы молоды

и бодры, не вскочить нам тотчас на коней и не посмотреть своими глазами,

каковы наши жены? Неожиданный приезд мужа покажет это любому из нас лучше

всего". (8) Подогретые вином, все в ответ: "Едем!" И во весь опор унеслись

в Рим. Прискакав туда в сгущавшихся сумерках, (9) они двинулись дальше в

Коллацию, где поздней ночью застали Лукрецию за прядением шерсти. Совсем не

похожая на царских невесток, которых нашли проводящими время на пышном пиру

среди сверстниц, сидела она посреди покоя в кругу прислужниц, работавших

при огне. В состязании жен первенство осталось за Лукрецией. (10)

Приехавшие муж и Тарквинии находят радушный прием: победивший в споре

супруг дружески приглашает к себе царских сыновей. Тут-то и охватывает

Секста Тарквиния грязное желанье насилием обесчестить Лукрецию. И красота

возбуждает его, и несомненная добродетель. (11) Но пока что, после ночного

своего развлечения, молодежь возвращается в лагерь.

58. (1) Несколько дней спустя втайне от Коллатина Секст Тарквиний с

единственным спутником прибыл в Коллацию. (2) Он был радушно принят не

подозревавшими о его замыслах хозяевами; после обеда его проводили в

спальню для гостей, но, едва показалось ему, что вокруг достаточно тихо и

все спят, он, распаленный страстью, входит с обнаженным мечом к спящей

Лукреции и, придавив ее грудь левой рукой, говорит: "Молчи, Лукреция, я

Секст Тарквиний, в руке моей меч, умрешь, если крикнешь". (3) В трепете

освобождаясь от сна, женщина видит: помощи нет, рядом - грозящая смерть; а

Тарквиний начинает объясняться в любви, уговаривать, с мольбами мешает

угрозы, со всех сторон ищет доступа в женскую душу. (4) Видя, что Лукреция

непреклонна, что ее не поколебать даже страхом смерти, он, чтобы устрашить

ее еще сильнее, пригрозил ей позором: к ней-де, мертвой, в постель он

подбросит, прирезав, нагого раба - пусть говорят, что она убита в грязном

прелюбодеянии. (5) Этой ужасной угрозой он одолел ее непреклонное

целомудрие. Похоть как будто бы одержала верх, и Тарквиний вышел, упоенный

победой над женской честью. Лукреция, сокрушенная горем, посылает вестников

в Рим к отцу и в Ардею к мужу, чтобы прибыли с немногими верными друзьями:

есть нужда в них, пусть поторопятся, случилось страшное дело. (6) Спурий

Лукреций прибывает с Публием Валерием, сыном Волезия, Коллатин - с Луцием

Юнием Брутом - случайно вместе с ним возвращался он в Рим, когда был

встречен вестником. Лукрецию они застают в спальне, сокрушенную горем. (7)

При виде своих на глазах женщины выступают слезы; на вопрос мужа: "Хорошо

ли живешь?" - она отвечает: "Как нельзя хуже. Что хорошего остается в

женщине с потерею целомудрия? Следы чужого мужчины на ложе твоем, Коллатин;

впрочем, тело одно подверглось позору - душа невинна, да будет мне

свидетелем смерть. Но поклянитесь друг другу, что не останется прелюбодей

без возмездия. (8) Секст Тарквиний - вот кто прошлою ночью вошел гостем, а

оказался врагом; вооруженный, насильем похитил он здесь гибельную для меня,

но и для него - если вы мужчины - усладу". (9) Все по порядку клянутся,

утешают отчаявшуюся, отводя обвинение от жертвы насилия, обвиняя

преступника: грешит мысль - не тело, у кого не было умысла, нету на том и

вины. (10) "Вам,- отвечает она,- рассудить, что причитается ему, а себя я,

хоть в грехе не виню, от кары не освобождаю; и пусть никакой распутнице

пример Лукреции не сохранит жизни!". (11) Под одеждою у нее был спрятан

нож, вонзив его себе в сердце, налегает она на нож и падает мертвой. Громко

взывают к ней муж и отец.

59. (1) Пока те предавались скорби, Брут, держа пред собою вытащенный из

тела Лукреции окровавленный нож, говорит: "Этою чистейшею прежде, до

царского преступления, кровью клянусь - и вас, боги, беру в свидетели,- что

отныне огнем, мечом, чем только сумею, буду преследовать Луция Тарквиния с

его преступной супругой и всем потомством, что не потерплю ни их, ни кого

другого на царстве в Риме". (2) Затем он передает нож Коллатину, потом

Лукрецию и Валерию, которые оцепенели, недоумевая, откуда это в Брутовой

груди незнаемый прежде дух. Они повторяют слова клятвы, и общая скорбь

обращается в гнев, а Брут, призывающий всех немедленно идти войною на

царскую власть, становится вождем. (3) Тело Лукреции выносят из дома на

площадь и собирают народ, привлеченный, как водится, новостью, и

неслыханной, и возмутительной. (4) Каждый, как умеет, жалуется на

преступное насилье царей. Все взволнованы и скорбью отца, и словами Брута,

который порицает слезы и праздные сетованья и призывает мужчин поднять, как

подобает римлянам, оружие против тех, кто поступил как враг. (5) Храбрейшие

юноши, вооружившись, являются добровольно, за ними следует вся молодежь.

Затем, оставив в Коллации отряд и к городским воротам приставив стражу,

чтобы никто не сообщил царям о восстании, все прочие под водительством

Брута с оружием двинулись в Рим.

     (6) Когда они приходят туда, то вооруженная толпа, где бы ни

появилась, повсюду сеет страх и смятенье; но вместе с тем, когда люди

замечают, что во главе ее идут виднейшие граждане, всем становится понятно:

что бы там ни было, это - неспроста. (7) Столь страшное событие и в Риме

породило волненье не меньшее, чем в Коллации. Со всех сторон города на

форум сбегаются люди. Едва они собрались, глашатай призвал народ к трибуну

"быстрых", а волею случая должностью этой был облечен тогда Брут165. (8) И

тут он произнес речь, выказавшую в нем дух и ум, совсем не такой, как до

тех пор представлялось. Он говорил о самоуправстве и похоти Секста

Тарквиния, о несказанно чудовищном поруганье Лукреции и ее жалостной

гибели, об отцовской скорби Триципитина166, для которого страшнее и

прискорбнее смерти дочери была причина этой смерти. (9) К слову пришлись и

гордыня самого царя, и тягостные труды простого люда, загнанного в канавы и

подземные стоки. Римляне, победители всех окрестных народов, из воителей

сделаны чернорабочими и каменотесами. Упомянуто было и гнусное убийство

царя Сервия Туллия, и дочь, переехавшая отцовское тело нечестивой своей

колесницей; боги предков призваны были в мстители. (10) Вспомнив обо всем

этом, как, без сомненья, и о еще более страшных вещах, которые подсказал

ему живой порыв негодованья, но которые трудно восстановить историку, Брут

воспламенил народ и побудил его отобрать власть у царя и вынести

постановленье об изгнании Луция Тарквиния с супругою и детьми. (11) Сам

произведя набор младших возрастов - причем записывались добровольно - и

вооружив набранных, он отправился в лагерь поднимать против царя стоявшее

под Ардеей войско; власть в Риме он оставил Лукрецию, которого в свое время

еще царь назначил префектом Города167. (12) Среди этих волнений Туллия

бежала из дома, и, где бы ни появлялась она, мужчины и женщины проклинали

ее, призывая отцовских богинь-отмстительниц.

60. (1) Когда вести о случившемся дошли до лагеря и царь, встревоженный

новостью, двинулся на Рим подавлять волнения, Брут, узнав о его

приближении, пошел кружным путем, чтобы избежать встречи. И почти что

одновременно прибыли разными дорогами Брут к Ардее, а Тарквиний - к Риму.

Перед Тарквинием ворота не отворились, и ему было объявлено об изгнании;

(2) освободитель Города был радостно принят в лагере, а царские сыновья

оттуда изгнаны. Двое, последовав за отцом, ушли изгнанниками в Цере, к

этрускам. Секст Тарквиний, удалившийся в Габии, будто в собственное свое

царство, был убит из мести старыми недругами, которых нажил в свое время

казнями и грабежом.

     (3) Луций Тарквиний Гордый царствовал двадцать пять лет. Цари правили

Римом от основания Города до его освобожденья двести сорок четыре года. (4)

На собрании по центуриям префект Города в согласии с записками Сервия

Туллия168 провел выборы двоих консулов169: избраны были Луций Юний Брут и

Луций Тарквиний Коллатин [509 г.].