ОГЛАВЛЕНИЕ

Н. Ревуненкова. Введение Читателю от Жана Кальвина

Молитва Кальвина

Глава I. О жизни христианина, и прежде всего о том, как наставляет о ней Священное Писание

Глава II. О сущности христианской жизни, или о том, чтобы отрешиться от самих себя

Глава III. О терпеливом несении креста, что отчасти означает отрешиться от самих себя

Глава IV. О созерцании будущей жизни

Глава V. Как пользоваться земной жизнью и её благами

Примечания

Введение

"О христианской жизни" — фрагмент монументального сочинения Жана Кальвина

"Наставление в христианской вере" (Institutiones Religionis Christianae), считающегося высшим

достижением теологии Реформации. Если Мартина Лютера протестантская мысль чтит как

великого пророка Реформации, то Кальвина — как великого создателя системы

протестантских идей. "Наставление" и поныне служит энциклопедией принципов

протестантизма, хотя было создано в XVI веке, когда в эпоху заката феодального общества

Европа переживала могучий подъём культуры Возрождения, в ней сформировались нации

и некогда единая Римско-католическая церковь раскололась на две — католическую и

протестантскую.

Жан Кальвин (Calvin, Calvinus - латинизированный вариант французской фамилии Ковен -

Cauvin) родился 10 июля 1509 г. в городе Нуайон, расположенном к северовостоку от

Парижа, недалеко от двух городов, знаменитых кафедральными соборами, — Амьена и

Реймса.

Его родители, Жерар Ковен и Жанна Лефран, принадлежали к уважаемым в провинции

Пикардия семьям буржуа, поддерживавшим деловые отношения со столицей Франции и

крупнейшими нидерландскими городами — Антверпеном и Брюсселем. Карьера отца

развивалась успешно: начав делопроизводителем городского правления, он стал

поверенным епископа, затем соборного капитула и графства.

Семья Ковен поддерживала дружеские отношения с семьёй графа де Монмор, их дети

учились вместе и получили превосходное образование. Вначале предполагалось, что Жан

будет духовным лицом: в 12 лет он был зачислен в соборный клир Нуайона, удостоен

тонзуры, с 1527 г., будучи студентом Сорбонны, считался священником, не отправляя

своих обязанностей, что было вполне обычным в Церкви того времени.

В Париже Жан изучал филологию и схоластическую философию под руководством

педагогов, принадлежавших к религиозно-обновленческому движению "Нового

благочестия", через школы которого прошли в своё время Эразм Роттердамский и Лютер.

Завершив в 1528 г. теологическое образование, по-видимому, со степенью бакалавра

искусств, Кальвин по настоянию отца переменил намерение быть священником и

отправился в университеты Орлеана и Буржа изучать право и греческий язык.

После смерти отца в 1531 г. он вернулся в Париж и вёл жизнь учёного, работая над книгой

"Комментарии к трактату Сенеки "О милосердии"", изданной в 1532 г. В это время в

Германии и Швейцарии активно шли выступления против Римско-католической церкви,

но во Франции реформационное движение развивалось медленнее: о необходимости

реформировать христианство рассуждали и писали главным образом интеллектуалы из

университетской среды, собираясь на гуманистические собеседования и в кружки по

изучению Евангелия.

Здесь Кальвин проявил себя в 1533 г., когда обстановка стала сложной. В Париже и в ряде

французских провинций произошли открытые нападения на католические реликвии, и

правительство короля Франциска I не без основания возложило вину за эти выступления

на университетских профессоров, подозревавшихся в "лютеранской ереси".

Ректор Сорбонны Николя Коп, сын личного врача Франциска I, произнёс речь,

составленную при участии Кальвина. Речь стала поводом для гонений. В ней он сказал,

что в религии Евангелие должно первенствовать над обрядами, а мир в Церкви

восстановит божественное Слово, но не меч.

Кальвину пришлось покинуть Париж, а затем и Францию, по которой он некоторое время

странствовал, наблюдая, как множатся в провинции различные "секты", порождённые

влиянием идей Реформации. Наиболее радикальной "сектой" были анабаптисты,

требовавшие "предоставить христианам свободу веры без обязательного отправления

культа и церковных учреждений. Критике вероучительных принципов анабаптистов

посвящено первое доктринальное сочинение Кальвина "О сне души", написанное в 1534 г.

Тогда же он отказался от своих церковных должностей в Найоне, и это единственное

бесспорное свидетельство того, что реформатор перестал считать себя членом

Католической церкви. Много лет спустя он вспоминал, что довольно долго "коснел в

папских суевериях" из-за уважения к незыблемости института Церкви, пока "внезапное

божественное озарение" не вырвало его оттуда. Серьёзные исследователи полагают, что

"озарение" вряд ли можно точно датировать, поскольку ему предшествовало длительное

умственное и психологическое становление личности.

Жизнь Кальвина в эмиграции началась в протестантском Базеле, где он был известен как

Мартин Луканиус. В этом псевдониме можно усмотреть проявление личного уважения к

Мартину Лютеру, с которым лично Кальвину встретиться не довелось. В это время здесь

же, в Базеле, близились к концу дни великого гуманиста и провозвестника Реформации

Эразма Роттердамского. В связи с этим позднее возникла легенда о встрече Кальвина и

Эразма, которую трудно опровергнуть, но нечем и подтвердить.

В 1536 г. Кальвин принял приглашение Гийома Фареля стать проповедником в Женеве, и,

возможно, одно из объяснений состоит в том, что влияние французской культуры в

Женеве чувствовалось сильнее, чем в Базеле. Хотя Жан Кальвин стал "гражданином

мира", горький мотив изгнания с родины часто слышится в его произведениях.

На первых порах положение реформаторов в Женеве оказалось непрочным, их с Фарелем

изгнали в 1538 г., и три года Кальвин провёл в Страсбурге. Мартин Буцер (1491-1551),

авторитетный и оригинальный реформатор, пригласил туда молодого коллегу на

должность пастора французской общины.

В Страсбурге Кальвин предавался учёным трудам и отчасти протестантской дипломатии,

так как приобрёл большой вес в Европе среди реформаторов старшего поколения.

С Филиппом Меланхтоном (1497-1560) он сблизился, представительствуя на

собеседованиях церковных иерархов и протестантских лидеров, которые устраивались по

инициативе императора Карла V с нереальной целью примирить католиков и

протестантов — подданных его обширной империи.

По примеру большинства реформаторов, спешивших личным примером показать

законность брака священников вопреки безбрачию католического духовенства, Кальвин

вступил здесь в брак с Иделеттой де Бюре, молодой вдовой анабаптиста, которого он

обратил в свою веру. Их семейная жизнь продолжалась до кончины Иделетты в 1549 г., и,

поскольку трое их детей умерли в младенчестве, а домашние заботы взяла на себя семья

брата, вопрос о втором браке не возникал.

Авторитет Кальвина среди протестантских лидеров особенно укрепило произведение,

которое он сочинил в ответ на послание кардинала Якопо Садолетто (1477-1547).

Этот выдающийся философ, писатель и дипломат, в прошлом служивший секретарём папы

Льва X, защищал идею мирного преобразования Церкви. Теперь он обратился к жителям

Женевы с призывом отказаться от новшеств реформаторов и вернуться в лоно Матери-

Церкви под начало папы римского и смутил многих благодаря поэтической образности

этого обращения.

В "Ответе кардиналу Садолетто" (1 сентября 1539 г.) Кальвин писал, что реформированное

христианство гораздо ближе к апостольскому, нежели католицизм, что нужно лишь

восстановить облик древней Церкви, которую истерзали невежественные схоласты, папы

и их приспешники. Ведь первоначальное христианство не знало пап, не изобретало

чистилища, не злоупотребляло таинствами ради доходов, ибо апостолы не искали личной

выгоды. Стоит только сравнить положение Церкви в то время, когда у восточных

христиан были Иоанн Златоуст и Василий Великий, а у западных Киприан, Амвросий и

Августин, с её нынешним состоянием, как придётся признать заблуждение кардинала. От

прежнего единства и чистоты Церкви остались одни развалины. Следовательно,

протестанты озабочены правым делом восстановления верности и чистоты учения; они-

то и являются ревнителями древних традиций. Католики, напротив, оказались

"новаторами" и нарушителями порядка, установленного Богом.

Такой поворот мысли оценили многие реформаторы. "Ответ" похвалил сам Лютер, а в

Женеве расстановка сил изменилась в пользу изгнанных реформаторов.

В 1541 г. Кальвина вновь пригласили в Женеву. После спокойной жизни в Страсбурге он

воспринял возвращение к руководству церковью в Женеве как свой крест, но именно

поэтому увидел в очередном повороте судьбы перст Божий. В предлагаемом трактате "О

христианской жизни" тема несения каждым христианином своего креста занимает

центральное место.

К тому времени религиозно-философское кредо Кальвина вполне сложилось, и лишь

учение о кальвинистской Церкви пополнилось затем опытом, который реформатор

приобрёл, будучи непосредственным создателем структуры новых учреждений и лидером

протестантов Европы.

В соответствии с идеями "Наставления в христианской вере" в Женеве была проведена

реформа Церкви и общественной жизни. Теперь церковное и мирское в жизни

христианского сообщества не противопоставлялись, как это предполагал средневековый

католицизм, а сближались. Верующего призывали как можно лучше выполнять своё

жизненное предназначение, и проза жизни, будничная работа преображались в

исполнение божественной воли.

Но одновременно исчезали границы между Церковью и государственными структурами.

Светским властям женевские реформаторы отвели очень большую роль в выполнении

религиозных задач. Чтобы бюргеры приучили себя жить по Евангелию, их должны были

регулярно вдохновлять проповедники, поощрять или предупреждать выборные

старейшины, а наказание — за идолопоклонство, безнравственность и ереси —

осуществлялось в судебном порядке.

Кальвинистская церковь в Женеве сформировалась в условиях социальных конфликтов,

сопровождавших становление здесь демократической республики.

Особенно активно противники Реформации действовали в 1551-1555 гг., когда оппозиция

получила большинство мест в правительстве города. В это время гонениям за

инакомыслие и ересь подверглись многие горожане; их отлучали от Церкви и изгоняли из

города в соответствии с законами, предусматривавшими за ересь даже смертную казнь.

Так, в 1553 г. трагически оборвалась жизнь Мигеля Сервета — по решению правительства,

находившегося в оппозиции к сторонникам Кальвина, но согласившегося с ними, что

ересь необходимо искоренять мечом.

После изгнания оппозиции деятельность сторонников Кальвина проходила относительно

стабильно вплоть до кончины реформатора 27 мая 1564 г.

Истории Женевы при Кальвине посвящена обширная литература, в которой так или иначе

подчёркивается факт существенного изменения моральных норм городского сообщества.

Романисты охотно изображали превращение почти вольного феодального города в

унылую вотчину придирчивого "женевского папы", но для многих современников Женева

служила "лучшей школой Иисуса Христа, когда-либо встречавшейся на земле с

апостольских времен" (Дж. Нокс).

Литературное наследие Жана Кальвина можно разделить на три основных комплекса

произведений.

Первый — это "Наставление в христианской вере" и связанные с ним по своей тематике

трактаты. В них систематически излагается и разъясняется доктрина протестантизма и

столь же систематически опровергаются её разнообразные оппоненты. И хотя перед нами

богословские руководства, но они созданы человеком, которого сформировала

гуманистическая культура. Основным признаком стиля ренессансных писателей был

диалог, что отражало диалогический способ мышления, при котором истина

устанавливается в споре, в обмене мнениями. Поэтому главные идеи Кальвина подаются

исключительно полемически, в споре или диалоге то с античными философами, то с

Отцами Церкви, то со схоластами, то с "папистами" и т. д. Важно отметить, что эти

произведения создавались не столько для специалистов, сколько для "простецов",

массового читателя, которого автор сознательно вовлекал в полемику со своими

оппонентами, чтобы убедить в правоте истинного христианского учения, открывшегося

ему. Как полемист и одарённый писатель реформатор часто обращался к сатире, и его

"Трактат о реликвиях" (1543), как и "Трактат о соблазнах" (1550) отнесены к" лучшим

образцам ренессансной сатиры, наряду с "Похвалой глупости" Эразма Роттердамского,

романом Рабле "Гаргантюа и Пантагрюэль" и другими. Шедевром французской прозы

считается французская версия "Наставления", законченная Кальвином в основном в 1541 г.

Богословское сочинение впервые зазвучало на французском языке, и Кальвин, наряду с

Рабле, стал творцом национального литературного языка.

Второй комплекс произведений Кальвина — Это комментарии ко всем (кроме

Апокалипсиса) книгам Ветхого и Нового Заветов, а также полный перевод Библии на

французский язык (1551-1553) и проповеди. Комментарии сосредоточены на

филологическо-философском толковании Писания; вместе с тем в них разрабатываются

многие темы учения Кальвина, затронутые в "Наставлении". При работе с текстами

Библии реформатор исходил из того, что каноничность и богодухновенность

божественного Слова незыблемы, однако следует установить подлинность различных его

записей. Сличая Вульгату (официально признанный Католической церковью латинский

перевод Библии) с разнообразными источниками, Кальвин подверг основательной

критике перевод св. Иеронима, предложив читателю свою Французскую Библию.

Художественный пафос библейских книг, захватывающий читателя с такой силой, какой

не обладала античная литература, Кальвин объяснял тем, что Моисей и пророки служили

лишь "органами" божественного Слова. При этом каждый пророк жил в своё историческое

время и ориентировался на свой круг слушателей и читателей; отсюда особенности стиля,

который, например, у Амоса прост и даже грубоват, а у Исайи возвышен до трагического.

Реформатор учил, что в Писании Бог разговаривает с человеческим родом как педагог,

который сначала воспитывает ребёнка, потом юношу и наконец зрелого мужа, способного

воспринять высокие истины. В переводе Кальвина пророки и апостолы говорят на

современном ему французском языке, без архаизмов, но и без упрощения или

модернизации. Некоторые переводы Ветхого Завета, выполненные гуманистами, Кальвин

отвергал именно за ненужную, по его мнению, популяризацию пророческой речи.

Нужно отметить, что русский читатель обладает пока единственным полным переводом

Библии — Синодальным, который мы использовали, отмечая в публикуемом тексте те

библейские цитаты, которые в переводе Кальвина не вполне соответствуют

Синодальному.

Своеобразен третий комплекс произведений реформатора — письма, в которых нашли

отражение реальные трудности дела утверждения нового вероучения и организации

Церкви. Сохранившиеся 4 200 писем адресовались конкретным людям, но создавались они

как публицистические произведения, ходили в списках по рукам, публиковались. Письма

Кальвина расходились из Женевы по всей Европе и служили могучим средством

пропаганды протестантизма.

Однако главной книгой Кальвина, над которой он работал всю жизнь, постоянно её

совершенствуя, стало "Наставление в христианской вере" (Institutiones Religionis Christianae).

Первое издание, выпущенное в Базеле в 1536 г., — относительно небольшой том,

подходивший своим форматом для вместительных карманов бюргеров XVI века. По

структуре книга следовала катехизису Лютера и была разделена на б глав. Второе издание

вышло в Страсбурге в 1539 г. По объёму оно примерно в три раза превышало предыдущее,

а введённые в него новые материалы показывали, что теперь автор действительно

сложился как протестантский мыслитель. Это было важно, поскольку Реформацию её

сторонники понимали неоднозначно и вокруг протестантского вероучения шла

нескончаемая идейная борьба.

Ренессансная культура была двуязычной, и, хотя именно тогда в Европе сформировались

национальные языки, в "республике учёных" употреблялась почти исключительно латынь.

Не случайно и "Наставление" публиковалось на двух языках. Французская версия второй

редакции вышла из печати в Женеве в 1541 г. В предисловии к нему Кальвин объяснял,

что Священное Писание не требует дополнений, но неискушённому в нём человеку

необходима помощь просвещённых в христианской философии людей.

"Именно потому, что я вижу, как важно таким образом помочь людям, жаждущим

просвещения в учении о спасении, я постарался исполнить это дело в меру отпущенного

мне Господом дарования и сочинил эту книгу. Вначале, чтобы помочь учёным людям, к

какой бы нации они ни принадлежали, я изложил её по-латыни. Спустя некоторое время я

переложил её также и на наш язык, желая открыть нашей французской нации то, что могло

бы пойти ей на пользу".

В последующих изданиях книга продолжала расти по объёму и меняться по структуре.

Окончательная, шестая редакция произведения, изданная в 1559 г. по-латыни и в 1560 г.

по-французски, состоит из 80 глав, распределённых по четырём книгам. Специалистам

известны все детали, отличающие французскую версию от латинской. Наш перевод сделан

с французского текста; французское "Наставление" чуть подробнее латинского, однако мы

не отмечали в публикуемом тексте фразы, отсутствующие в латинской версии.

Раздел "О христианской жизни" Кальвин писал в Страсбурге, когда Мартин Буцер

опубликовал там труд "О попечении души" (1538), поощрявший к раздумьям о святости в

житейском поведении христиан. Во второй редакции "Наставления" Кальвин поместил

этот раздел в заключение, но потом перенёс его в третью книгу (гл. VI-X). Известно также,

что трактат "О христианской жизни" получил хождение как самостоятельное произведение

с 1540 г. Зафиксированы три издания трактата, вышедшие при жизни реформатора:

латинское — 1550 г., французское — 1551 г. и английское — 1550 г. Впоследствии его

издавали и переводили с таким успехом, что издатели закрепили за ним название "Золотая

книжка Кальвина об истинно христианской жизни".

Один из первых читателей трактата "О христианской жизни", молодой французский

протестант, писал в 1540 г., что Кальвин в этом произведении "убедительно обучает

Христу". Действительно, этот этюд о морали воодушевлял созерцанием идеала и

переживанием близости христианина ко Христу. Здесь реформатор проникает в тайны

человеческого сердца, раскрывает мотивы поступков, закономерности движения чувств,

указывает священные примеры для подражания. Раскрывая перед верующими, какие

опоры даны им для врачевания души, какие размышления и действия выведут грешников

на путь спасения, Кальвин предлагает обеспокоенным, растерянным и ищущим духовных

перспектив людям обрести уверенность совести. Это наиболее психологичные страницы

"Наставления". Исходя из того, что Бог помогает своим служителям' и ведёт их по пути

избавления от рабства греху к безупречной святости, реформатор вводит святость и

избранничество в норму христианской жизни.

Моральному учению Кальвина довольно часто приписывают исключительно суровое,

аскетическое, пуританское начало. Оно, действительно, утверждает, что путь христианина

ведёт к сораспятию Христу и крестному испытанию, когда страдание преобразует жизнь

христианина, приближая его к идеалу. Но о неизбежности страдания, о долге

самоотречения, о любви к ближнему, о несении каждым человеком своего креста и о

подражании Христу рассуждали многие христианские писатели задолго до Реформации.

Фома Кемпийский в своём знаменитом трактате "О подражании Христу" (ок. 1418 г.) на

столетие раньше учил, что для спасения важна лишь праведная жизнь и не важны обряды,

если для души они проходят бесследно. Фома, выражая общие идеи движения "Нового

благочестия", писал, что на смену внешней религии, которая не создаёт благочестия,

приходит религия внутреннего человека. Внутренний человек постоянно пребывает с

Иисусом, размышляет о Его святейшей жизни, мысленно страдает Его ранами. Фома

советовал христианам избавляться от привязанности ко всему земному, упражнять

свободный дух в покое и молчании и, Заказывая тело, учиться умирать для мира.

Идея подражания Христу у Кальвина, напротив, предполагает путь совершенствования

христианина в миру, где всё христианское сообщество, размышляя о будущей жизни,

получает благословение свыше на земное бытие. Как и у Лютера, бегство от мира и

монашеские аскетические правила подвергнуты у Кальвина основательной критике.

Реформаторы считали, что христиане естественным порядком вещей привязаны к миру, к

общению с другими людьми и плоти и, следовательно, выполнение мирских обязанностей

предписано божественной волей. Поэтому в трактате "О христианской жизни" святость

мыслится не как отказ от земных благ, а как пользование многообразными дарами земного

бытия на началах заповеданной в Евангелии справедливости. Идеального верующего

реформатор видит не беглецом от мира, а мирянином" занятым благоустройством жизни,

включающей в себя дары природы, культуры и искусства. Жизненная задача, круг

обязанностей и рамки поведения людей в христианском сообществе определяются у

Кальвина идеей о христианском призвании. Служа своему призванию, каждый человек

выполняет священный долг, распознавая добро и зло в мире, выбирая угодную Богу

профессию, укрепляя семейные узы и порядок в государстве и обществе. Кажется, самым

трудным моральным навыком реформатор считает умение размышлять о смерти и

посвящает этому особую главу своего трактата.

О своём жизненном призвании Кальвин поведал читателям в предисловии к полному

корпусу "Наставления в христианской вере", которое мы приводим целиком.

Докт. ист. наук Н. В. Ревуненкова.

Читателю от Жана Кальвина

Первое издание этой книги приняли благосклонно, чего я не ожидал, ибо по Божьей воле

и его неоценимой доброте сочинил её очень быстро, понуждая себя к краткости.

Узнав о славе, пришедшей к книге спустя некоторое время (чего я не хотел и тем паче не

искал), я понял, что обязан принести ещё больше пользы людям, принявшим моё учение с

такой любовью.

С моей стороны было бы неблагодарностью не удовлетворить их желания в меру моих

скромных сил. Посему я постарался выполнить свой долг: не только при второй, но при

каждой перепечатке книга увеличивалась и обогащалась.

Хотя поводов для недовольства проделанной работой у меня не было, но признаюсь, что я

не был собой доволен, пока не придал книге тот план, который ныне вам представлен и

который, надеюсь, вы одобрите.

Ради благожелательного отношения к моей работе могу рассказать, как не щадил себя в

этом служении церкви Божьей, проявляя как можно большую преданность ей, вплоть до

того, что прошлой зимой меня чуть было не сжила с этого света лихорадка; но чем больше

болезнь преследовала меня, тем меньше я себя берёг, пока не усовершенствовал книгу,

которая, пережив меня, после моей смерти покажет людям, как я хотел помочь и тем, кто к

ней только что обратился, и тем, кто хотел бы широко применить её в жизни.

Я очень спешил, но не в ущерб доброму делу: мне бы хотелось, чтобы она принесла

Божьей церкви пользы намного больше, чем раньше. Таково моё заветное желание:

поскольку мне и впрямь вполне бы хватило той награды за свой труд, если бы Бог был

мною доволен; лишь бы преодолеть заблуждения и измышления невежд, клевету и

поношения коварных людей.

Ведь от того, что Бог всецело заполнил моё сердце праведным и чистым стремлением

возвысить его Царство и служить пользе его церкви, моя совесть даёт мне надёжное и

убедительное ручательство пред Ним и его ангелами в том, что с тех пор, как мне

дарованы обязанность и служение наставлять, у меня нет иных помыслов, кроме помысла

принести пользу его церкви, провозглашая и утверждая истинное учение, которое Он нам

преподал.

Хотя я не думаю, что есть на земле человек, которому бы больше досаждали, которого бы

больше язвили и терзали ложными измышлениями и оскорблениями явные враги Божьей

истины и множество негодяев, проникших в его церковь, — вроде монахов, которые

трясут своими рясами далеко за пределами монастырей и оскверняют местность, по

которой проходят, или вроде иных подлых мирян, которые ничем не лучше.

Совсем недавно, когда это послание уже находилось под печатным прессом, я получил

сообщение из Аугсбурга, где собрались имперские сословия, что пущен слух, будто я

устроил бунт против папы, и при княжеских дворах этому слишком легко поверили. Это

показывает, как много злокозненных лицемеров, притворяясь, что исповедуют Евангелие,

очень хотят, чтобы дело обстояло именно так.

Вот каким образом вознаграждают меня многие придворные, которые часто испытывали

моё терпение, в то время как они должны были бы помогать мне, если бы им не мешала

неблагодарность: поскольку это обстоятельство мне известно, им бы следовало обходиться

со мною гораздо честнее.

Впрочем, дьявол со своими присными глубоко заблуждается, если замышляет ослабить

или устрашить меня столь вздорными наветами. Ибо Бог, которому я доверился, по своей

высочайшей милости одарил меня упорством и непобедимым терпением, чтобы

исполнить его священное призвание, о котором я снова подаю доказательства всем

христианам. Ибо моя задача состояла в том, чтобы таким образом подготовить и наставить

людей, желающих изучать теологию, дабы им легче было начать читать Священное

Писание, а также преуспевать и продвигаться в его понимании, неуклонно придерживаясь

достойного и верного пути.

Ибо я считаю, что, работая над книгой, постиг сущность христианской религии во всех её

частях и расположил их в таком порядке, чтобы человек, усвоивший мою форму

наставления, мог легко разобраться и решить, какое именно место ему нужно искать в

Писании и для какой именно цели следует знать, что там сказано.

В то же время здесь мне нет нужды — как в моих Комментариях, где я излагаю книги Св.

Писания, — входить в длинные рассуждения о рассматриваемых предметах: эта книга

является общим указателем, дабы руководить людьми, которые нуждаются в помощи; ведь

здесь ясно видно, что я не злоупотребляю многословием и не люблю излишеств.

Следовательно, читатели, когда им понадобится найти в этой книге какое-либо

конкретное указание, будут избавлены от лишнего труда благодаря её удобному

построению; но я предпочёл бы не хвалить себя, а убедить вас делом.

Посему храни вас Бог, и прошу также не забыть в ваших святых молитвах пользы, которую

вы получите моими стараниями.

Из Женевы, в первый день августа 1559 года.

Молитва Кальвина

Всемогущий Бог Отец,

даруй нам,

ибо путь наш земной нелёгок,

силу Духа Твоего Святого,

дабы идти нам мужественно

сквозь огонь и воду,

так подчиняясь законам Твоим,

чтобы встретить смерть без страха,

уверенно полагаясь на помощь Твою.

Помоги нам сносить

ненависть и вражду человеческую,

доколе не достигнем

окончательной победы

и не войдём, наконец,

в благословенный покой,

который обрёл для нас

кровью Своею

Сын твой единородный.

Аминь.

Глава I

О ЖИЗНИ ХРИСТИАНИНА, И ПРЕЖДЕ ВСЕГО О ТОМ, КАК НАСТАВЛЯЕТ О НЕЙ

СВЯЩЕННОЕ ПИСАНИЕ

1. Цель жизни возрождённого1 христианина в том, чтобы установить гармонию2 и

согласие между Божьей справедливостью и нашим послушанием, утвердившись в

усыновлении, которым Бог объявил нас своими детьми. И хотя закон Божий поведал о

новой жизни, возрождающей нас и возвращающей к его образу и подобию, мы из-за на-[

шей непонятливости нуждаемся в помощи — в том, чтобы нас подталкивали по пути этой

новой жизни. А поэтому полезно изложить некоторые места из Священного Писания,

чтобы люди, желающие обратиться к Богу, не сбились с пути, поддавшись безрассудным

страстям.

Намереваясь обучать христианскому образу жизни, я хорошо представляю, что приступаю

к сложной и неисчерпаемой теме, которой можно было бы посвятить большую книгу, если

бы я задумал излагать всё подробно. Ведь мы знаем, как многословны поучения прежних

докторов3, когда они рассуждают лишь об одной какой-либо добродетели. И дело здесь

вовсе не в чрезмерной словоохотливости; ибо какую бы добродетель мы ни стали

восхвалять, сведения о ней так обширны, что правильное рассуждение кажется

невозможным без большой обстоятельности. Однако я не стремлюсь ни подробно

рассказывать про учение о жизни, которое разработал, ни разъяснять каждую добродетель

по отдельности, ни составлять пространные поучения. Всё это следует искать в других

книгах, главным образом в гомилиях4 прежних докторов, то есть в предназначенных для

публики проповедях.

Я укажу лишь некий план, которым должен руководствоваться христианин, направляясь к

верной цели благоустроения своей жизни.

Я кратко изложу, повторяю, лишь общее правило, которому он мог бы следовать во всех

своих поступках. Не исключено, что иногда нам придётся вводить рассуждения,

встречающиеся в проповедях прежних докторов; однако предстоящее нам дело требует по

возможности более сжатого изложения. Ведь подобно тому, как философы5 исходят из

общего понятия о честности и справедливости, рассуждая об отдельных обязанностях и

различных проявлениях добродетели, Св. Писание тоже толкует о частностях на основе

общего, но лучше и убедительнее философов.

Разница в том, что философы, снедаемые честолюбием, старались придать форме

изложения особый блеск и строгую последовательность, дабы показать свою

проницательность. Напротив, Св. Дух, поучая без какой-либо высокопарности и

самолюбования, не всегда столь строго придерживается определённого порядка и метода.

Тем не менее, подчас прибегая к ним, Он указывает нам, что не следует пренебрегать и

методичностью.

2. Итак, метод Писания, о котором идёт речь, двоякий. Его цель, во-первых, вселить в

сердце любовь к справедливости, к которой по своей природе мы отнюдь не склонны. Во-

вторых — снабдить нас чётким правилом построения жизни, предохраняющим от ошибок

и заблуждений.

Что касается первой цели, то в Писании есть много превосходных рассуждений,

способных возбудить в сердце любовь к добру; о них мы уже не раз говорили, а о

некоторых вспомним и здесь. Для начала зададимся вопросом: есть ли довод убедительнее,

чем тот, что надо быть святыми, поскольку свят наш Бог (Лев 19:2; 1 Пет 1:16)?

К этому Писание добавляет, что мы рассеяны по лабиринту этого мира, как заблудшие

овцы, но Он собрал нас, дабы мы находились вместе с Ним.

Говоря о нашем соединении с Богом, надо помнить, что связует нас святость.

Но мы вступаем в общение с нашим Богом вовсе не благодаря своей святости. Ибо, прежде

чем стать святыми, нам надо припасть к Нему, чтобы Он уделил нам от своей святости, а

мы смогли последовать за Ним по его зову; и поскольку его слава не может быть запятнана

ни скверной, ни беззаконием, нам надо быть похожими на Него, раз мы принадлежим Ему.

Писание учит, что именно в этом конечная цель нашего призвания6, к которой мы должны

постоянно стремиться, если хотим достойно ответить нашему Богу. Ибо зачем было

избавлять нас от грязи и скверны, в которые мы были погружены, если мы хотим

оставаться в них всю жизнь?

Далее, Писание напоминает, что если мы хотим принадлежать к Божьему народу, нам

следует жить в святом городе Иерусалиме. Поскольку этот город Он освятил и посвятил

своей славе, недопустимо, чтобы его оскверняли нечестивцы и профаны7. Поэтому и

сказано: кто ходит непорочно и делает правду, тот найдёт обитель под сенью Господа (Пс

23:3; 14:2; Ис 35:8 и др.). Ибо не пристало храму, в котором пребывает Он, быть грязным,

как хлев.

3. Затем, чтобы ещё более воодушевить нас, Писание раскрывает, как Бог примирился с

нами во Христе и дал в Нём людям столь яркий пример и идеал для подражания.

А те, кто думает, будто нравственное учение могут хорошо и убедительно развивать только

философы, пусть попробуют найти в их сочинениях столь же добрые наставления, как те,

что я сейчас изложил. Когда они изо всех сил стараются призвать нас к добродетели, то

приводят единственный довод: надо жить в соответствии с природой.

Писание же верно указывает нам более надёжный источник истины, когда велит не только

сообразовывать всю жизнь с Богом, подателем её, но и напоминает, что во грехе мы пали

и уклонились от подлинной цели сотворения человека.

Оно добавляет, что Христос, примиривший нас с Богом-Отцом, дарован нам как образец

непорочности, которому мы должны следовать в жизни.

Можно ли сказать что-либо более вдохновляющее и убедительное? И можно ли ещё чего-

то требовать? Ибо Бог принял нас своими детьми с условием, чтобы в нашей жизни

проступал лик Христа; если же мы не стремимся к справедливости и святости, то не

только низко и бесчестно предаём своего Творца, но и отрекаемся от Него как от

Спасителя.

Следовательно, Писание заботится о том, чтобы раскрыть перед нами все благодеяния

Бога и все условия нашего, спасения, когда, например, провозглашает: поскольку Бог дан

нам как Отец, то нас можно обвинить в подлой неблагодарности, если мы не ведем себя

как его дети (Мал 1:6; Еф 5:1; 1 Ин 3:1).

И поскольку Христос очистил нас, омыв своею кровью, и передал нам эту чистоту через

крещение, то нам непозволительно погрязнуть в новой скверне (Еф 5:26; Евр 10:10; 1 Пет

1:15, 19).

Поскольку Он сделал нас частью своего Тела, нам нужно тщательно соблюдать чистоту,

ибо мы — члены Тела Христова (1 Кор 6:15; 15:35; Еф 5:23).

Поскольку Он, наш Глава, вознёсся на небеса, нам следует отрешиться от земных

привязанностей, чтобы устремить все помыслы к небесной жизни (Кол 3:1).

Поскольку Св. Дух осенил нас, чтобы мы стали Божьими храмами, нам надо приложить

усилия, дабы слава Божья приумножалась в нас и ничем не была запятнана (1 Кор 3:16;

6:19; 2 Кор 6:16).

Поскольку наши душа и тело предназначены для бессмертия в Царстве Божьем и для

нетленного венца его славы, нам надлежит сохранять в чистоте и без порока душу и тело

вплоть до пришествия Господа (1 Фее 5:23).

Таковы разумные и надёжные основы благоустроения нашей жизни, подобных которым не

найти во всех сочинениях философов; ибо когда речь идёт о том, чтобы разъяснить

человеку его долг, они рассуждают лишь о природном достоинстве человека и никогда не

поднимаются до более возвышенного.

4. Теперь я обязан обратить своё слово к тем людям, которые, не зная о Христе ничего,

кроме имени, хотят, однако, считаться христианами. Но разве это не дерзость —

похваляться его святым именем, когда на самом деле к Нему приобщился только тот, кто

воистину познал Его через слово Евангелия?

Ал. Павел полагает, что нельзя истинно познать Христа, если не отрешиться от ветхого

человека, истлевающего в обольстительных похотях, дабы облечься во Христе в нового

человека (Еф 4:22-24).

Отсюда следует, что такие люди лгут, утверждая, будто познали Христа, тем самым

оскорбляя Его, как бы ни была красива их болтовня.

Ведь Евангелие учит не языку, а жизни8. Его нужно постигать не только с помощью разума

и памяти, как другие науки, но оно должно полностью захватить душу и утвердить свой

престол и ковчег в глубине сердца — в противном случае оно не принято. Поэтому пусть

они либо не позорят Бога своей похвальбой, либо проявят себя как ученики и

последователи Христа.

Первое место в религии мы отвели её учению, поскольку оно является началом нашего

спасения. Но чтобы это учение принесло нам пользу и дало свои плоды, оно должно

проникнуть в глубину сердца и оказать воздействие на нашу жизнь и даже на свой лад

преобразовать нашу природу.

Если философы имеют все основания для гнева на тех, кто корыстно пользуется плодами

их трудов, превращая в софистическую болтовню то искусство, которое они считают

руководством к жизни, то насколько же больше оснований у нас обличать болтунов,

сующих нос в Евангелие, но отвергающих его собственной жизнью! А ведь Евангелие

должно проникать в самое сердце, укорениться в душе во сто тысяч раз крепче, чем все

философские поучения, цена которым невелика.

5. Я не требую, чтобы нравы христианина абсолютно и полностью соответствовали

Евангелию; хотя следует этого желать и к этому стремиться. Я не требую евангельского

совершенства столь строго и неукоснительно, чтобы не признавать христианином

человека, который его не вполне достиг. Ибо тогда все миряне оказались бы отвергнутыми

церковью; ведь не найти ни единого человека, который, несмотря на все свои старания, не

был бы ещё очень далёк от совершенства, а большинство людей вовсе не приблизились к

нему.

Что же необходимо? Разумеется, нам необходимо иметь перед глазами эту цель, на неё

должны быть направлены все наши поступки: то есть нам следует стремиться к

заповеданному Богом совершенству. И я призываю, чтобы вы прилагали усилия и

надеялись достичь цели.

Ведь если мы сопричастны Богу, то недопустимо по собственной прихоти одну часть

заповеданного в его слове принимать, а другую отвергать. Ибо Он требует от нас прежде

всего цельности. Этим словом Он обозначает простоту чистого сердца, свободного от

какого бы то ни было притворства и не приемлющего двоедушия. Это как если бы сказать,

что главное в правильной жизни — духовное9, когда сокрытая в душе любовь искренне

посвящается Богу, дабы человек шёл путём справедливости и святости. Однако, пока мы

пребываем в земной темнице, нет среди нас ни настолько крепкого духом, ни настолько

целеустремлённого, кто шёл бы по этому пути достаточно быстро: напротив, в своём

большинстве люди настолько слабы и немощны, что шатаются и хромают, едва

продвигаясь вперёд; так пусть же каждый идёт в меру своих скромных возможностей, но

не сходит с избранной стези.

Как бы медленно человек ни продвигался, он каждый день понемногу приближается к

заветной цели.

Будем же непрестанно стремиться как можно больше преуспеть на стезе Господней и не

утратим решимости, если преуспеем лишь в малом. Даже если наши чаяния не сбылись,

ещё не всё потеряно, только бы сегодняшний день был лучше дня вчерашнего10. Лишь бы

мы стремились к чистой и поистине простой цели и старались её достигнуть, не

обманываясь суетной лестью и не прощая себе пороков; пытались становиться день ото

дня лучше, пока не приблизимся к высшему благу, которого мы должны искать и

добиваться в течение всей жизни, чтобы, избавившись от немощной плоти, приобщиться к

нему и стать его полноправными участниками в тот день, когда Господь призовёт нас к

себе.

Глава II

О СУЩНОСТИ ХРИСТИАНСКОЙ ЖИЗНИ ИЛИ О ТОМ, ЧТОБЫ ОТРЕШИТЬСЯ ОТ

САМИХ СЕБЯ

1. Теперь переходим ко второму положению. Несмотря на то, что Закон Божий содержит

прекрасный метод и чёткое руководство относительно того, как построить нашу жизнь,

благой небесный Учитель счёл нужным преподать своему народу правила в виде

чудесного и подробного учения.

Изложение этого учения начинается с того, что верующие должны предоставить свои тела

в жертву живую, святую, благоугодную Богу и что в этом заключается служение, которое

мы по справедливости обязаны Ему воздавать (Рим 12:1).

Отсюда следующий призыв к верующим: не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь

обновлением ума вашего, чтобы вам познавать волю Божию.

Очень важно признать, что мы вручены и посвящены Богу, чтобы отныне думать,

говорить, размышлять и поступать только во славу Его. Ведь непозволительно употреблять

то, что священно, для мирских дел. Следовательно, если мы принадлежим не себе, а

Господу, то понятно, что делать, чтобы не сбиться с пути, и чему надо посвятить всю

жизнь.

Мы не принадлежим себе: поэтому пусть наши разум и воля не определяют ни наших

решений, ни того, что нам следует делать.

Мы не принадлежим себе: поэтому не будем стремиться к тому, к чему нас побуждает

плоть, и потворствовать ей.

Мы не принадлежим себе: забудем же по возможности о себе и обо всём, что нас

окружает.

Мы принадлежим Господу: будем жить и умирать для Него.

Мы принадлежим Господу: пусть его воля и мудрость руководят всеми нашими

поступками.

Мы принадлежим Господу: пусть вся наша жизнь будет устремлена к Нему как к

единственной цели. О, как преуспел человек, который, зная, что не принадлежит себе,

отнял у своего разума власть над собою, чтобы вручить её Богу! Ибо если для человека

самое верное средство погубить себя — это угождать себе, то самое надёжное средство

спасения — не жить собственным разумом, не желать ничего по своей воле, а лишь

следовать Господу. Поэтому пусть наш первый шаг будет отречением от самих себя, чтобы

направить всю силу нашего разума на служение Богу.

Я называю служением не только повиновение его слову, но и отказ человеческого разума

от собственных помышлений, решительное обращение к Божьему Духу и подчинение Ему.

Подобное преображение, которое для св. Павла означало "обновиться духом ума вашего"

(Еф 4:23), было неведомо никому из философов, несмотря на то, что оно есть вхождение в

жизнь. Ведь философы учат, что только разум должен управлять и руководить человеком, и

считают, что только ему следует внимать и следовать, то есть они вверяют разуму

руководство жизнью. Христианская же философия, напротив, велит, чтобы разум

отступил, дал место Св. Духу и подчинился его водительству, дабы человек больше не жил

собой, но носил бы в себе, сострадая, Христа, живого и царствующего,

2. Отсюда следует также, что мы должны стремиться не к тому, что приятно нам, а к тому,

что приятно Богу и способно умножить его славу.

Требуются немалые усилия, чтобы мы, почти забыв о себе, менее всего о себе заботясь,

направляли всё своё рвение на то, чтобы повиноваться Богу и его заповедям. Ибо, когда

Писание запрещает нам заботиться в первую очередь о себе, оно не только изгоняет из

нашего сердца жадность, жажду власти, высоких почестей и знатности, но также хочет

искоренить в нас всяческое честолюбие, погоню за людской хвалой и прочие тайные

пороки.

Разумеется, нужно, чтобы христианин -проникся убеждением, что вся его жизнь проходит

пред Богом. Поскольку, представив это, христианин будет стараться отчитаться перед Ним

во всех своих поступках, то он направит все свои чаяния к Богу и не отвернётся от Него.

Ибо тот, кто во всех своих делах устремляет взоры к Богу, легко освобождает свой дух от

суетных мыслей.

Таково отречение от самих себя, которого Христос настоятельно требует от своих

учеников в качестве первого навыка (Мф 16:24).

Когда человеческое сердце отвергает себя, то из него прежде всего изгоняются гордыня,

заносчивость и чванливость; затем жадность, невоздержанность, страсть к роскоши и

наслаждениям, а также другие пороки, которые порождает в человеке любовь к себе.

Наоборот, везде, где нет самоотречения, человек или предаётся самым низменным

излишествам без стыда и совести, или, если ещё сохраняется видимость добродетели,

портит её дурной жаждой похвалы и славы. Пусть попробуют показать мне человека,

который бескорыстно делает людям добро, но не отрёкся от самого себя согласно

повелению Господа. Ведь люди, которые ещё не умели этого достичь, поступая

добродетельно, по крайней мере искали похвалы.

А философы (больше всего проявившие рвение в доказательствах, что к добродетели

следует стремиться ради её самой) были настолько полны высокомерия и гордыни, что

явным образом радели о добродетели лишь для того, чтобы иметь основания для гордости.

Между тем, тщеславные люди, то есть люди, ищущие мирской славы, или те, что готовы

лопнуть от самодовольства, отнюдь не угодны Богу; ибо Он говорит, что первые получили

награду в земной жизни, а вторые дальше от Царства Божия, чем мытари и блудницы.

Однако мы ещё не показали достаточно ясно, сколько препятствий мешают человеку

обратиться к добру, если он не отрешился от самого себя. Верно говорили в старину, что

человек таит в душе целую вселенную пороков. И мы не отыщем исцеления, если не

отречёмся от самих себя и от того, что нам по нраву, если не принудим свой разум

находить то, чего требует от нас Бог, и если не устремимся к этому, повинуясь лишь его

желанию.

3. В другом месте ап. Павел более отчётливо, хотя и кратко, разъясняет, из чего

складывается добродетельная жизнь.

"Ибо явилась благодать Божия, говорит он, спасительная для всех человеков, научающая

нас, чтобы мы, отвергнувши нечестие и мирские похоти, в воздержании, справедливости

и благочестии жили в нынешнем веке, ожидая блаженного упования и явления славы Бога

и Спасителя нашего Иисуса Христа, Который дал Себя за нас, чтобы избавить нас от

всякого беззакония и очистить Себе народ особенный, ревностный к добрым делам" (Тит

2:11)11.

Итак, после того, как Бог явил свою милость, чтобы укрепить наш дух и проложить для нас

путь служения Ему,. Он устраняет два препятствия, сильно нам мешающие: нечестие, к

которому мы весьма склонны по природе, и мирские похоти, о которых разъясняется ниже.

Кстати, слово "нечестие" (impiete) обозначает не только суеверия, но и всё то, что

противно подлинному страху Божьему.

Выражение "мирские похоти" (cupiditez mondaines) имеет тот же смысл, что и "плотские

влечения". Тем самым Бог в соответствии с обеими частями Закона12 повелевает нам

очистить естество наше и отбросить всё, что подсказывают разум и воля.

Всё наше поведение Павел сводит к трём принципам: воздержание, справедливость и

благочестие.

Первый принцип, то есть воздержание (sobriete), означает как целомудрие и умеренность,

так и чистое, спокойное вкушение всех Божьих благ и терпение в бедности.

Слово "справедливость" (iustice) подразумевает прямоту и открытость, которых следует

держаться в общении с ближними, чтобы воздавать каждому то, на что он имеет право.

"Благочестие" (piete), которое Павел ставит на третье место, очищает нас от любой земной

скверны и соединяет с Богом в святости.

Когда эти три добродетели соединяются неразрывно, они образуют законченное

совершенство.

Однако нет ничего труднее, чем отвергнуть свой разум, смирить или совсем отбросить

похоти ради того, чтобы предаться Богу и нашим братьям, и, пребывая в прахе земном,

помышлять об ангельской жизни; поэтому св. Павел, дабы освободить наши души от

всяких уз, призывает нас надеяться на блаженное бессмертие, говоря, что мы боремся не

напрасно, потому что Иисус Христос, придя однажды как Искупитель, явит нам своим

последним пришествием плоды спасения, которые Он нам даровал.

Таким образом, Павел зовёт нас не поддаваться соблазнам, которые обычно ослепляют нас

до такой степени, что мы не стремимся, как подобало бы нам, к небесной славе; и тем

самым он учит нас быть странниками на земле, дабы не лишиться небесного наследия.

4. Итак, эти слова свидетельствуют о том, что отречение от самих себя отчасти зависит от

людей, отчасти же — и главным образом — от Бога.

Ибо когда Писание повелевает почитать другого высшим себя и преданно радеть о благе

ближних (Рим 12:10; Флп 2:3), оно даёт нам заповеди, исполнить которые мы совершенно

не в состоянии до тех пор, пока не очистим наш дух от природного начала.

Ведь все мы настолько ослеплены и захвачены любовью к себе, что каждый считает себя

вправе возвыситься над другими и пренебречь всеми ради себя.

Стоит Богу одарить нас какой-либо милостью, вызывающей уважение людей, тотчас мы

превозносимся; мы раздуваемся от гордыни, чуть ли не лопаемся от неё.

Пороки, которыми мы переполнены, мы тщательно скрываем, делаем вид, что они

незначительны, несущественны, а иногда даже считаем их добродетелями. Зато

достоинства мы ценим в себе чуть не до самовосхваления. Если же достоинства, даже

большие, наблюдаются у других людей, то, чтобы не уступать им, мы пытаемся по мере

возможности их скрыть или принизить.

Наоборот, любые недостатки ближних мы, не довольствуясь суровым и придирчивым

наблюдением, чудовищно преувеличиваем.

Отсюда проистекает высокомерие, с которым каждый из нас, словно он избавлен от общей

участи, жаждет вознестись над остальными, а всех без исключения людей презирает как

низших. Правда, бедняки уступают богатым, неблагородные — знатным, слуги —

господам, неучи — учёным; но нет такого, кто бы не фантазировал, что у него есть

основания возвыситься над другими. Таким образом каждый, льстя себе, растит в своём

сердце произвол. Приписывая самому себе то, благодаря чему он собой любуется., он

порицает дух и нравы других. Так что, если воспользоваться сравнением, наружу

выступает яд.

Находятся, конечно, люди, проявляющие некоторое благодушие и сдержанность, хотя они

не видят вокруг ничего, что бы им нравилось, но как мало таких, кто сохраняет мягкость и

сдержанность, когда их подстрекают и раздражают! В самом деле, так может быть, если

только вырвать из глубины сердца смертельную чуму самолюбования и самовосхваления;

поэтому Писание и отучает нас от них.

Ибо, когда мы вникаем в его учение, оно заставляет помнить, что все сотворённые для нас

Богом милости принадлежат не нам, но являются его бескорыстными щедрыми дарами.

Значит, если кто-либо похваляется, то тем самым проявляет неблагодарность. "Ибо кто

отличает тебя? — говорит св. Павел. — Что ты имеешь, чего бы не получил? А если

получил, что хвалишься, будто не получил?" (1 Кор 4:7).

С другой стороны, тщательно исследуя свои пороки, мы должны прийти к смирению.

Таким образом в нас исчезнет всё, от чего мы могли бы возгордиться, но останутся все

основания, чтобы подчиниться и смириться.

Более того, нам ведено почитать Божьи дары, которые мы- видим у своих ближних, чтобы

благодаря им мы почитали людей, обладающих этими дарами. Ибо было бы большой

дерзостью и бесстыдством пожелать лишить человека той чести, которую оказал ему Бог.

Далее, нам ведено не смотреть на недостатки, а покрывать их; не для того, чтобы им

потворствовать лестью, но чтобы не оскорблять того, кто совершил ошибку, поскольку мы

должны любить и чтить его. Тогда станет так, что, с кем бы мы ни имели дело, мы будем

не только сдержанны и умеренны, но даже мягки и дружелюбны; однако истинного

благодушия никогда не достигнешь, если ты не готов в душе принизить себя и вознести

других.

5. Насколько же трудно исполнить долг заботы о благе ближнего?

Если мы не оставим помыслов о самих себе и не избавимся от малейшего плотского

пристрастия, мы ничего не добьёмся. Ибо как исполнить долг любви, который возлагает

на нас св. Павел, если не отречься от самого себя, полностью подчинив себя благу

ближнего?

"Любовь долготерпит, говорит он, милосердствует, любовь не завидует, любовь не

превозносится, не гордится..., не ищет своего..." (1 Кор 13:4 сл.).

Если бы было только то одно повеление, что мы не должны искать своей пользы, то разве

не пришлось бы нам бороться с нашей природой, которая так и тянет любить самих себя?

Она едва ли позволяет быть равнодушным к собственному благу и тем более раздеть о

благе ближнего или, скорее, отказаться от своего права, чтобы уступить его ближним.

Поэтому, чтобы нас вразумить, Писание открывает нам, что всё, что мы получили по

милости Господа, было дано с условием употребления на общее благо церкви. Законное

пользование этой милостью заключается в любовном и щедром распределении между

нашими ближними; чтобы подобное распределение осуществилось, нам было дано

наилучшее, самое надёжное правило, когда было сказано, что Бог вручил нам дары с

условием употреблять их на благо других (1 Кор 12).

Писание, однако, идёт ещё дальше, сравнивая милости, полученные каждым из нас, со

свойствами каждого члена в человеческом теле.

Ни один член не способен действовать лишь для себя, но действует не только для себя, а и

на пользу другим членам; и ни один член не получает никакой иной пользы, кроме той,

которую получает всё тело.

Таким же образом верующий должен отдавать всё что может своим братьям, о себе же

заботиться лишь постоянным устремлением всех помыслов на общее благо церкви.

Так не забудем же, когда совершаем добро и творим милосердие, что мы — раздатчики

всего, данного нам Господом, чтобы помогать ближним, и что нам предстоит отчитаться в

исполнении возложенного на нас поручения. Тем более не забудем, что нет иного способа

раздать всё, что нам дано, по правде и справедливости, как лишь соблюдая правило

любви.

Тем самым мы не только соединим заботу о благе ближнего с заботой о собственном

благе, но и подчиним собственное благо чужому.

В самом деле. Господь, желая показать нам, каким образом по правде и справедливости

распорядиться полученным от Него, некогда так наставлял народ Израиля при малейших

благодеяниях, которые Он ему оказывал: Он повелел, чтобы первые новые плоды были

принесены Ему (Исх 22:29; 23:19), дабы народ засвидетельствовал, что ему не позволено

вкусить каких-либо плодов, не посвященных Богу.

Итак, если Божьи дары вполне освящены для нас лишь после того, как мы их

собственными руками вручили Богу, то ясно, что без этого освящения происходит только

злоупотребление, достойное порицания.

Конечно, было бы безумием пытаться обогатить Бога, вручая Ему то, чем мы владеем.

Поскольку наши блага Ему не нужны, то, как говорит пророк, мы должны передать их Его

святым, которые на земле (Пс 15:23).

Недаром благодеяния сравниваются со священными жертвами: такие поступки

соответствуют древнему обряду, бывшему при Законе, о котором я только что говорил (Евр

13:16; 2 Кор 9:5).

6. Чтобы мы не утомились, творя добро (что в противном случае произошло бы

непременно) , нам надлежит помнить, как апостол повторяет: любовь долготерпит,

любовь не превозносится (1 Кор 13:4).

Господь велит делать добро всем людям без исключения, пусть даже большинство их

недостойны, если их оценивать по собственным заслугам. Но Писание внушает нам,

чтобы мы смотрели не на то, чего заслуживают люди, а на образ Божий в них, который

надо почитать и любить. В особенности нам следует видеть его у своих по вере (Гал 6:10),

тем более, что образ Божий в них обновлён и возрождён Христовым духом.

Значит, кто бы ни предстал перед нами, нуждаясь в помощи, у нас нет основания отказать

ему.

Если мы скажем, что он нам чужой, то ведь Господь отметил его печатью, которая роднит

его с нами. Поэтому Он увещевает, чтобы мы не укрывались от своего единое кровного

(Ис 58:7).

Если мы ссылаемся на то, что этот человек презренен и ничего не стоит, то Господь

возражает, что Он оказал ему честь, дав свой образ к его украшению.

Если мы скажем, что ничем не обязаны ему, то Господь нам ответит, что Он послал его

вместо Себя, дабы мы отплатили Ему за благодеяния, которые Он нам оказал.

Если мы скажем, что он не заслужил, чтобы мы сделали ради него хоть один шаг, то ведь

образ Бога, который мы в нём созерцаем, настолько драгоценен, что нам следовало бы

отдать за него всё, что имеем.

Даже если бы это был человек, который не только не заслужил с нашей стороны ничего,

но и нанёс нам множество обид и оскорблений, это не было бы достаточной причиной,

чтобы не любить его, не заботиться о нём и не служить ему.

Ибо если бы скажем, что с нашей стороны этот человек не заслужил никакого добра, то Бог

может спросить, какое зло причинил нам Он, от которого мы получили все блага. Ведь

когда Он велит нам прощать людям, согрешающим против нас (Лк 17:3), Он берет эти

прегрешения на Себя. Лишь таким путём можно достичь того, что не только

затруднительно для человеческой природы, но и вовсе противоречит ей, а именно,

любить ненавидящих нас, воздавать добром за зло, молиться за обижающих нас (Мф 5:44).

Мы, я говорю, достигнем этого, если будем твердо знать, что людская злоба не должна нас

останавливать, что в людях надо видеть образ Бога, который своим совершенством и

достоинством может и должен подвигнуть нас на любовь ко всем людям и затмить все их

недостатки, которые могли бы отвратить нас от любви.

7. Следовательно, тоща умертвим мы плоть, когда совершим милосердный поступок

(charite). Это достигается не только выполнением своих обязанностей по отношению к

ближнему, но истинно братской любовью.

Ибо вполне возможно, что внешне кто-нибудь полностью выполнит свой долг в

отношении ближнего, но тем не менее он выполнит его не надлежащим образом. Есть

много людей, желающих казаться щедрыми, и, однако, либо гордым видом, либо

надменной речью они попрекают тех, кого одаривают. Так мы дошли до нынешней беды,

состоящей в том, что большинство людей, подавая милостыню, унижают.

Такой извращённости не должны бы допускать даже язычники. Ведь Господь требует от

христиан гораздо большего, чем радостное и весёлое лицо, Он требует, чтобы их

благодеяния были гуманными и необременительными.

Прежде всего нужно, чтобы они поставили себя на место того, кто нуждается в помощи,

чтобы они сжалились над ним, как если бы сами разделили его участь, и чтобы они,

помогая, испытывали к нему такое же сострадание, как к самим себе.

Кто будет помогать своим братьям именно с таким чувством, не только не осквернит

доброе дело заносчивостью или упрёками, но и не станет презирать за нищету того, кому

благотворит, и не пожелает поработить его как своего должника; так, мы не глумимся над

больным членом, для исцеления которого прилагает усилия всё тело; и не думаем, что он

особенно обязан другим членам, потому что они больше потрудились для него, нежели он

для них. Ибо члены тела связаны друг с другом не случайным образом, но это, скорее

всего, исполнение долга перед законами природы; и от этого нельзя отказаться, не вызвав

ужасных последствий.

Отсюда вывод: нельзя считать себя, как это обычно делают, свободными от обязательств и

расквитавшимися по счёту, если долг в каком-то одном отношении не выползней. Ведь

когда богатый даёт что-то от себя, он часто пренебрегает остальными обязательствами,

освобождая себя от них, как если бы они не имели к нему отношения.

Напротив, пусть каждый помнит, что он должник своих ближних в отношении всего, чем

владеет и что в его власти; он не должен ограничивать свою обязанность благотворить,

если только у него есть на это возможность; по мере того, как эта возможность возрастает,

она должна претворяться в милосердие.

8. Поговорим подробнее о другой стороне самоотречения, которая зависит от Бога.

Достаточно показать, каким образом она должна влиять на наши терпение и

снисходительность.

Прежде всего, когда мы ищем способа жить и отдыхать в своё удовольствие, Писание

всегда призывает нас, доверившись Богу вместе со всем, что имеем, подчинить Ему

влечения сердца, чтобы их укротить. Мы с безудержной яростью и необузданной

алчностью жаждем могущества и почестей, ищем власти, накапливаем богатства и

собираем всё, что способствует, как нам кажется, роскоши и великолепию.

С другой стороны, мы боимся и отчаянно ненавидим бедность, убожество, унижение и

избегаем их как только можем.

Поэтому очевидно, как тревожно на душе у тех, кто устраивает жизнь по собственному

разумению, сколько ухищрений используют они и какими муками себя мучают, лишь бы

добиться того, к чему влекут их алчность и тщеславие, избежать бедности и низкого

положения.

Для того, чтобы верующие не попадали в такого рода западни, они должны держаться вот

какого пути.

Главное, нельзя желать, или надеяться обрести, или воображать иной способ

благоденствия, чем Божье благословение, поэтому люди должны безбоязненно полагаться

и опираться на него.

Разумеется, плоть может сама осуществить свой замысел, когда изобретательно добивается

почестей и богатства, либо прилагая к тому собственные усилия, либо с помощью

благосклонных людей; тем не менее, очевидно, что всё это — ничто, и мы никогда не

сможем преуспеть ни смекалкой, ни трудолюбием, если Господь не будет помогать нам в

том и другом.

И напротив, одно его благословение проложит путь через все преграды, чтобы привести

нас к счастливому завершению всех дел.

Более того, даже если бы мы могли приобрести богатство или добиться почестей без

благословения, тем не менее, там, где тяготеет Божье проклятие, невозможно вкусить и

малую толику блаженства; и мы не получим ничего, что не принесло бы беды, если над

нами нет его благословения. Следовательно, было бы крайним безумием домогаться того,

что может принести нам лишь несчастье.

9. Поэтому, если мы верим, что единственный способ преуспеть заключён в Божьем

благословении и без него нас ожидают нищета и бедствия, то мы обязаны не жаждать

богатства и почестей слишком страстно, полагаясь на свой ум, рвение или

покровительство людей либо случая; мы обязаны всегда взирать на Бога, чтобы под его

водительством занять то положение, которое угодно Ему.

Тогда мы не будем стремиться завладеть богатством, добиться почестей правдой или

неправдой, силой или хитростью или другими неправедными путями; но будем искать тех

благ, которые не нарушат нашей невинности перед Богом.

Ибо кто же, совершая обман, хищения или другие преступления, может рассчитывать на

Божье благословение? Ведь поскольку оно помогает только тому, кто чист в помыслах и

поступках, то человек, желающий благословения, должен быть чужд беззаконию и всякому

злому умыслу.

Более того, Божье благословение — словно узда, сдерживающая нас, чтобы нас не спалила

неумеренная страсть к обогащению и чтобы мы не старались тщеславно возвыситься.

Разве не бесстыдство полагать, что Бог должен помочь приобрести то, чего мы желаем

вопреки его слову?

Разве Он будет способствовать своим благословением тому, что проклинает своими

устами!

В конце концов, даже если дела не пойдут в соответствии с нашими надеждами и

желаниями, эта мысль не позволит нам отчаяться и проклясть судьбу. Ибо мы будем знать,

что это ропот на Бога, по воле которого распределяются и бедность, и богатство, и

презрение, и почести.

В общем, всякий, кто положится на Божье благословение (как было сказано выше) , не

станет дурными и окольными путями искать ничего из того, что люди жаждут с

безудержной алчностью, так как он будет знать, что это не пошло бы ему на пользу. А если

ему выпадет удача, то он не припишет её своему рвению, умению, случаю, но признает,

что это — от Бога.

С другой стороны, если он почти ни в чём нe может продвинуться и даже отстаёт, в то

время как другие поднимаются, как хотели, всё выше и выше, — то он всё равно будет

переносить бедность терпеливее и сдержаннее, чем нечестивый переносит достаток

меньше желаемого.

Ибо уповающий на Божье благословение человек получит утешение, которое успокоит его

больше, чем все богатства на свете, даже если бы он собрал их в одну кучу: потому что он

будет помнить, как это и нужно для его спасения, что всё происходит по Божьей воле.

Мы видим, что такое же настроение духа было у Давида, когда, следуя Богу и предав себя

его власти, он уверял, что подобен дитяти, отнятому от груди матери, и что он не входил в

великое и для него недосягаемое (Пс 130:12).

10. Недостаточно, чтобы верующие сохраняли терпение и умеренность только в этом

отношении; они должны относиться так ко всем событиям, которые случаются в жизни.

Поэтому человек не отрёкся от себя надлежащим образом, если не предал себя во власть

Бога настолько, что охотно подчиняет свою жизнь водительству его воли.

Пребывающий в таком расположении ума и духа не посчитает себя несчастным, что бы ни

случилось, не будет сетовать на своё положение, как бы косвенно обвиняя Бога.

А насколько такое расположение духа необходимо, станет ясно, если мы посмотрим,

скольким разным несчастьям мы подвержены. Есть тысяча бед, которые мучают нас

постоянно, одна за другой. То чума нас терзает, то война, то мороз лишает нас урожая и

грозит нуждой; то смерть уносит от нас жену, детей и других близких; иногда в нашем

доме случается пожар. От этого люди ненавидят жизнь, проклинают день своего

рождения, не терпят небес и света, хулят Бога; и так они то изощрённо кощунствуют, то

обвиняют Его в несправедливости и жестокости.

Напротив, верующий человек должен видеть во всём этом Божье милосердие и отеческую

доброту.

Поэтому даже если он сокрушается из-за смерти близких и опустевшего дома, он

перестанет благословлять Бога; скорее, ему придёт в голову мысль, что, поскольку Божья

милость обитает в его доме, тот не опустеет.

Если случится так, что нивы и виноградники побиты и разорены градом, морозом или

бурей, и человек предвидит, что ему угрожает голод, он всё же не падёт духом и не станет

роптать на Бога, но ещё сильнее укрепится в вере, говоря в сердце своём: "А мы, народ

Твой и Твоей пажити овцы..." (Пс 18:13).

Какой бы ни случился недород, Бог всегда пошлёт нам пропитание.

Если верующий страдает от болезни, он подчинится страданию настолько, чтобы утратить

терпение и сетовать на Бога: но, взирая на справедливость и доброту небесного Отца,

проявляющиеся в наказании, тем самым больше укрепится в терпении.

Короче говоря, что бы ни случилось, верующий, зная, что он всё получает из рук Господа,

примет это с миром в душе и не проявляя неблагодарности, дабы не противиться воле

Того, кому он вручил себя.

Главное, чтобы сердце христианина оставило безумное и ничтожное утешение язычников:

приписывать несчастья судьбе, чтобы не терпеливее переносить их. Ведь философы

утверждают, что бессмысленно гневаться на судьбу, ибо она безрассудна и слепа и пускает

свои стрелы наугад, поражая добрых и злых без разбора13.

В отличие от этого, правило благочестия гласит, что благоприятным и несчастливым

случаем управляет длань Божья, которая не по необдуманным порывам, а по

справедливости распределяет как добро, так и зло.

Глава III

О ТЕРПЕЛИВОМ НЕСЕНИИ КРЕСТА, ЧТО ОТЧАСТИ ОЗНАЧАЕТ ОТРЕШИТЬСЯ ОТ

САМИХ СЕБЯ

1. Но любовь верующего человека должна простираться выше — туда, куда Христос зовёт

всех своих учеников: каждый должен взять свой крест (Мф 16:24).

Все, кого Господь усыновил и удостоил общения как своих детей, должны готовиться к

суровой и тяжкой жизни, полной трудов и неисчислимых бед. Такова воля небесного

Отца: испытать своих служителей, дабы удостовериться в их преданности.

Он установил это в отношении Христа, своего первородного Сына, и Ему следуют

остальные дети. И хотя Христос был его возлюбленным Сыном, в котором Он всегда

находил отраду (Мф 3:17; 17:5)14, мы видим, что Он отнюдь не щадил Его и не смягчил его

участи в этом мире; поэтому можно сказать, что Христос не только постоянно скорбел, но

и вся его жизнь была образцом вечного креста.

Апостол указывает причину: Христа следовало научить послушанию страданиями (Евр

5:8). Неужто мы избегнем доли, которой должен был покориться наш глава Христос, тем

более, что Он претерпел её ради нас, дабы подать нам пример терпения? Поэтому апостол

предупреждает, что Бог назначил этот удел всем своим детям, желая предопределить им

быть подобными образу Христа (Рим 8:29). От того мы постигаем высшее утешение, что,

претерпевая всевозможные лишения, вызванные непредвиденными и горестными

событиями, разделяем крест Христов, дабы, как и Он, миновав пучину горестей, прийти к

небесной славе и достичь её, как и Он, многими скорбями (Деян 14:22).

Св. Павел наставляет нас, что когда участвуем в Его страданиях, то познаём силу Его

воскресения; а когда мы участвуем в Его смерти, то тем самым готовимся к вхождению в

Его блаженную вечность (Флп 3:10).

Сколь же это целительно для смягчения горечи, которую несёт с собою крест! Ведь чем

горше мы скорбим, чем сильнее угнетены лишениями, тем надёжнее укрепляется наше

общение со Христом15.

Когда мы соединяемся с Ним подобными узами, то испытания не только принимаются

нами с благословением, но и служат опорами, весьма помогающими приблизить наше

спасение.

2. Господь Иисус должен был нести крест и терпеть скорби лишь для того, чтобы выказать

и подтвердить своё послушание Богу-Отцу: мы же должны вечно печалиться в этой жизни

по многим причинам.

Главное в том, что от природы мы слишком склонны возвышать себя и всё приписывать

себе, и, если сами не видим нашего неразумия, тотчас переоцениваем свою добродетель и

нисколько не сомневаемся, что она преодолеет любые трудности. Отсюда исходит

самовосхваление при тщетном и безумном доверии к плоти, которое затем побуждает нас

превозноситься перед Богом, будто нам хватило бы своих сил без его милости.

С этой дерзостью можно совладать, лишь показывая на опыте, сколь мы неразумны и

уязвимы.

Вот почему Бог сокрушает нас то позором, то бедностью, то болезнью, то смертью родных,

то иными бедами, от которых мы едва не гибнем, не в силах их вынести. А будучи

униженными, мы учимся испрашивать его силу, ибо только она укрепляет и поддерживает

нас под бременем многих тягот.

Даже самые святые люди, хотя и знают, что их твёрдость основана на Божьей милости, а

не на их собственной добродетели, тем не менее, были бы излишне уверены в своей силе

и выдержке, если бы Господь не приходил их к более глубокому самопознанию

посредством крестного испытания.

Сам Давид, поражённый таким высокомерием, как бы в беспамятстве говорит; "И я

говорил в благоденствии моём: "не поколеблюсь вовек". По благоволению Твоему,

Господи, Ты укрепил гору мою; но Ты сокрыл лицо Твоё, и я смутился" (Пс 29:78).

Он признаёт, что благоденствие помутило и притупило его разум, так как, не думая о

Божьей милости, от которой он зависит, вознамерился найти опору в себе и посмел

поручиться за своё постоянство. Если это случилось с таким великим пророком, то кто из

нас не должен постоянно бодрствовать, чтобы уберечься от подобного?

То, в чём люди заблуждались, воображая себя очень сильными и твёрдыми в спокойные

времена, они постигали, пережив испытания, ибо то прежнее было лицемерием.

Вот как нужно предупреждать недуги верующих ради того, чтобы они преуспели в

смирении, избавились от малейшего пагубного доверия к плоти и всецело вверили себя

Божьей милости. Ибо вверившись ей, они ощущают присутствие Божьей силы, в которой

находят поддержку.

3. Именно на это указывает св. Павел, говоря, что от скорби происходит терпение, а от

терпения — опытность (Рим 5:34).

Поскольку Господь обещал помогать верующим в скорбях, они убеждаются в правдивости

этого обещания, когда хранят терпение, поддержанные его рукой в обстоятельствах,

которых собственными усилиями не могли бы вынести.

Терпение, таким образом, является для святых доказательством, что Бог действительно

подаёт обещанную Им помощь, когда нужно. Вследствие этого укрепляется надежда,

поскольку не уповать на Божью истину впредь, когда уже доказана её незыблемость и

нерушимость, означало бы чрезмерную неблагодарность.

Итак, мы видим, какое полезное воздействие оказывает крест, словно вечная путеводная

нить. Ведь, опровергая ложное мнение, будто добродетель мы проявляем естественно, и

разоблачая наше лицемерие, которое соблазняет нас и вводит в заблуждение своей лестью,

крест уничтожает надменность нашей плоти, губительную для нас.

Далее, посрамив нас таким образом, крест учит уповать на Бога, который, будучи нам

опорой, не допустит ни нашей погибели, ни отчаяния. Из этой победы следует надежда,

так как Господь, выполняя обещанное, подтверждает свою истину на будущее. Уже из

этого бесспорно явствует, насколько нам необходимо испытание крестом.

Ведь отнюдь не малую пользу приносит избавление от ослепляющей нас любви к самим

себе, дабы мы глубоко осознали свою немощь; чтобы, ясно чувствуя её, мы учились не

доверять себе; чтобы, не доверяя себе, переносили наше доверие на Бога; чтобы, уповая на

Бога с подлинно сердечным доверием, мы с его помощью выстояли до победного конца;

чтобы, пребывая в его милости, мы познали истину и верность его обетований; чтобы

достоверность его надёжных обетовании укрепила нашу надежду.

4. Господь сокрушает своих служителей ещё и вот зачем: чтобы испытать их терпение и

приучить к послушанию. Но не потому, что они могут проявить не такое послушание,

какое Он им предписал; Ему угодно таким образом являть дарованные Им милости, чтобы

им ни в коем случае не пропасть втуне и не остаться скрытыми. Поэтому, когда Господь

ставит на первое место силу и упорство в перенесении страданий, которыми Он наделил

своих служителей, Он говорит, что испытывает их терпение.

Этим объясняется и то, что Он искушал Авраама и узнавал его веру, когда тот не отказался

ради Него принести в жертву сына (Быт 22:1,12).

Поэтому ап. Пётр говорит, что наша вера испытывается скорбями, как золото огнём в

горниле (1 Пет 1:7). Кто же будет спорить против необходимости использовать

замечательный дар, переданный Господом его служителям, дабы сделать его явным?

В противном случае его никогда бы не оценили по достоинству. Если у Господа есть

справедливое основание предоставить поводы, дабы добродетели, которыми Он одарил

верующих, обнаружились, а не остались втуне и тем более бесполезными, — значит, не

без основания насылает Он и страдания, без которых терпение верующих не имело бы

смысла.

Я говорю о том, что таким образом Он наставляет верующих в послушании, ибо благодаря

этому они учатся жить не по своим желаниям, но в угоду Ему. В самом деле, если бы всё

происходило как нам хочется, то мы бы не узнали, что означает повиноваться Богу.

Ещё Сенека, языческий философ, приводил древнее изречение, с помощью которого

человека старались убедить терпеливо переносить несчастья: "Повинуйся Богу"16. Это

значит, что человек окончательно принимает бремя от Господа, когда не противится

наказаниям и добровольно подставляет руку и спину Божьим бичам.

Если разумно, чтобы мы всецело повиновались небесному Отцу, то нельзя противиться

тому, чтобы Он всеми способами приучал нас к послушанию.

5. Мы, однако, не увидим, насколько необходимо послушание, пока не представим, как

необузданно наша плоть сбрасывает бремя Господа, чуть только ей уступишь.

Происходит примерно то же, что со строптивыми конями, которые, застоявшись в стойле

без дела, потом сопротивляются упряжи и не признают хозяина, которого раньше

слушались.

Иначе говоря, со всеми людьми случается обычно то же самое, за что Господь укорял

народ Израиля: разжирев на тучных хлебах, они противятся Тому, кто их вскормил (Втор

32:15).

Очевидно, что Божьи благодеяния должны были бы нас направлять к почитанию и любви

за его доброту; но, поскольку мы неблагодарны до такой степени, что его мягкость и

снисходительность скорее портят нас, чем побуждают к добру, то абсолютно неизбежно,

чтобы Он обуздывал и укрощал нас определённой дисциплиной из опасения, как бы мы не

впали в своеволие.

По этой причине, дабы мы не хвалились обилием благ, не упивались почестями, дабы ни

телесные, ни душевные достоинства не порождали в нас гордости и распущенности,

Господь предписал и определил, чтобы дерзость нашей плоти укрощалась, обуздывалась и

исцелялась крестом.

То, что надлежит каждому человеку и что спасает его, он узнаёт по-разному. Ведь один

болеет иначе, чем другой, и другим недугом; следовательно, и лечение не одинаково для

всех.

Вот почему Господь одних людей испытывает одним родом креста, других — другим.

Заботясь о всеобщем исцелении, Он применяет для одних лекарство помягче, для других

— более едкое и сильнодействующее, лишь бы не допустить исключений, поскольку Он

знает, что все немощны.

6. Необходимо также, чтобы милостивый Отец не только предвидел нашу немощь в

будущем, но часто столь же важно, чтобы Он исправлял наши прошлые ошибки, дабы мы

пребывали у Него в послушании.

Поэтому когда приходит беда, надо тотчас припомнить своё прошлое. Припоминая, мы

несомненно обнаружим, что совершили какой-то грех, заслуживающий именно такого

наказания.

Хотя в действительности нам надо признать главной причиной свою общую греховность,

по причине которой нам и внушается терпение; ведь Писание подаёт замечательную

мысль: Господь исправляет нас лишениями, дабы нам не быть осуждёнными вместе с этим

миром (1 Кор 11:32). Нам же подобает признавать милосердие и доброту Отца и в самой

большой скорби, которую вызывают несчастья, ибо и тогда Он не оставляет попечения о

нашем спасении.

Ведь Он сокрушает нас не ради того, чтобы погубить или уничтожить, но чтобы

освободить от проклятия этого мира.

К такому же заключению нас приводит другое поучение Писания, где говорится:

"Наказания Господня, сын мой, не отвергай, и не тяготись обличением Его; ибо кого

любит Господь, того наказывает, и благоволит к тому, как отец к сыну своему" (Прит 3:11).

Когда мы слышим, что его наказания — это Отцовские розги, то не обязаны ли проявить

себя как послушные дети и не упорствовать подобно неисправимым, закосневшим в

злодеяниях людям? Господь погубил бы нас, если бы не исправлял своими наказаниями,

когда мы виноваты.

А вот что говорит апостол: "Если же остаётесь без наказания, которое всем обще, то вы —

незаконные дети, а не сыны" (Евр 12:8).

Значит, в том случае, когда мы не можем вынести изъявления благой воли Бога и его

заботы о нашем спасении, проявляется наша чрезмерная порочность.

Писание указывает на такое различие между неверующими и верующими: первые — как

древние рабы, которые были испорчены от природы, от кнута становятся хуже и

ожесточаются; вторые же — как свободнорождённые достигают раскаяния и

исправляются. Теперь выберем, кого из них мы предпочитаем.

Но, поскольку это подробно изложено в другом месте (Кн. III, гл. IV, 32), здесь достаточно

краткого упоминания.

7. Высшее же утешение приходит тогда, когда нас гонят во имя справедливости.

Будем помнить, какую честь оказывает нам Господь, даруя нам знаки того, что Он

причисляет нас к своему воинству.

Я называю страданиями за правду не только гонения, которые мы терпим, отстаивая

Евангелие, но также защиту всякого правого дела. Защищаем ли мы Божью истину от

наветов сатаны, помогаем ли невинному перед лицом злодеев или противодействуем

мучению и оскорблению их — мы неизбежно навлекаем на себя гнев и возмущение мира,

отчего подвергаем опасности своё положение, имущество и жизнь.

И всё же пусть не тяготит нас служение Богу: не будем считать себя несчастными, ибо Он

своими устами говорит, что мы — блаженны (Мф 5:10).

Верно, что бедность — несчастье, если рассматривать её саму по себе; то же верно по

отношению к изгнанию, унижению, позору, заключению в тюрьму; наконец, последнее

несчастье — это смерть.

Однако едва лишь Бог ниспошлёт свою милость, как любое из этих несчастий сулит нам

награду и блаженство.

Доверимся же более свидетельству Христа, нежели ложным указаниям нашей плоти.

Тогда мы подобно апостолам будем радоваться всякий раз, когда удостоимся принять

бесчестие за его имя (Деян 5:4).

В самом деле, когда, будучи невинны и с чистой совестью, мы лишаемся своего добра из-

за козней нечестивцев, то предстаём бедняками перед людьми, но перед Богом

приобретаем новое, подлинное богатство.

Чем сильнее нас утесняют и гонят на родине, тем надёжнее укрывает нас семья Господня.

Чем больше нас преследуют и угнетают, тем крепче мы уповаем на нашего Господа, чтобы

у Него получить помощь.

Чем обиднее нас поносят и бесчестят, тем выше становимся мы в Божьем Царстве. Когда

же умираем, то входим в блаженную жизнь.

Так разве не к великому нашему стыду мы ценим столь почитаемые самим Господом вещи

меньше, чем утехи этого мира, которые проходят как дым?

8. Поскольку Писание так помогает нам при любом поношении и горе, мы весьма

неблагодарны, если не переносим их терпеливо и с лёгким сердцем; в особенности

потому, что этот крест для верующих важнее иных крестных испытаний: через этот крест,

как говорит ап. Пётр (1 Пет 4:12 ел.), желает быть прославленным Христос.

Уверенным в себе и отважным людям стерпеть позор труднее и обиднее, чем сотню

смертей, поэтому св. Павел напоминает, что, уповая на Бога, мы должны сносить не

только гонения, но и поношение (1 Тим 4:10).

В другом месте он велит нам следовать за ним по пути бесчестия и чести (2 Кор 6:8 cл).

При этом Бог вовсе не требует от нас веселья, которое бы заглушило горечь страдания;

терпение святых вовсе не означало бы креста, если бы они не терзались от боли, не

тосковали в разного рода страданиях.

И если бы бедность не была для них мучительна, если бы их не изнуряли болезни, не

унижало бесчестье, если бы смерть не вселяла в них страха, — то разве нужна была бы им

сила и выдержка, чтобы всё это вынести?

Но поскольку каждому из этих несчастий сопутствует тоска, от которой, естественно,

болит сердце, сила верующего проявляется в том, что, искушаемый этой тоской, он, как бы

ни было тяжко, старается сопротивляться, преодолевая и побеждая её.

Его терпение заключается в том, что, испытывая подобные чувства, он как бы обуздывает

себя страхом Божьим, не допуская ропота или иной крайности.

Радость и веселье появляются тогда, когда на уязвлённого горем и тоской человека

нисходит духовное утешение от Бога.

9. То, как верующие выдерживают битву с естественным чувством боли и страдания,

проявляя терпение и выдержку, св. Павел замечательно описывает такими словами: "Мы

отовсюду притесняемы, но не стеснены; мы в отчаянных обстоятельствах, но не

отчаиваемся; мы гонимы, но не оставлены; низлагаемы, но не погибаем" (2 Кор 4:89).

Отсюда ясно, что терпеливое несение креста — это вовсе не то полное оцепенение,

невосприимчивость к страданиям, какие философы-стоики когда-то неумно предписывали

мужественному человеку, лишённому всего человеческого, равно невозмутимому в

неудаче и успехе, печалях и радостях, но лучше сказать, бесчувственному точно камень17.

И разве они добились успеха благодаря своей столь возвышенной мудрости? Они

изобразили лишь видимость терпения, которого у людей не бывало и быть не может;

более того, стремясь к терпению совершенному, они мешали людям овладеть терпением

реальным.

Ныне подобные люди встречаются среди христиан18; они считают слабостью не только

стоны и плач, но и сочувствие и заботливость. Эти варварские представления выработали

едва ли не ленивые люди, которые, принимаясь за рассуждения охотнее, чем за дела, не

могут произвести ничего, кроме подобных фантазий.

Мы же не должны поступать согласно столь жестокой и беспощадной философии, которую

наш Господь Иисус осудил не только словами, но и своим поведением. Ведь Он стонал и

плакал и от собственных страданий, и от сочувствия другим, и своих учеников Он не учил

вести себя по-иному.

"Мир, говорит Он, возрадуется, а вы печальны будете; он возвеселится, а вы восплачете"

(Ин 16:20)19.

Но чтобы это не считали за слабость, Он объявляет плачущим, что они блаженны (Мф 5:4).

Это совсем не удивительно. Ведь если попрекать человека каждой слезой, то что мы

скажем о Господе Иисусе, тело которого источало капли крови (Лк 22:44)?

Если всякую боязнь считать неверием, то как мы сможем уважать тот страх, который

чудесным образом поразил Его?

Если в нас вызывает отвращение всё скорбное, то как мы примем Того, чья душа скорбит

смертельно20?

10. Я решил объяснить это, чтобы спасти от отчаяния всех добросердечных людей, дабы

они не оставляли готовности терпеть, хотя и не могут полностью избавиться от

естественной боли.

Случается, что те, кто считает терпение глупостью, а сильного и стойкого человека —

куском дерева, теряют мужество и отчаиваются, когда желают проявить терпение.

Напротив, Писание хвалит святых людей за терпеливость в случаях, когда, сокрушённые

своими злоключениями, они не отчаялись и не пали; когда, уязвлённые горем, они всё-

таки испытывали духовную радость; когда, угнетённые тоской, они отнюдь не перестали

надеяться и уповать на Божье утешение.

Между тем их души томятся противоречием: с одной стороны, природный разум

страшится и избегает всего, что с ним несовместимо; с другой стороны, стремление к

благочестию заставляет их повиноваться Божьей воле наперекор всем препятствиям.

Это противоречие Иисус выразил в следующих словах, обращённых к Петру: "Когда ты

был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состаришься, то... другой

препояшет тебя и поведёт, куда не хочешь" (Ин 21:18)21.

Разумеется, трудно поверить, что св. Пётр, которому надлежало прославить Бога смертью,

был умерщвлён насильно, против его воли; его мученичество не заслуживало бы особой

хвалы.

Тем не менее, хотя он подчинился Божьему повелению добровольно и радостно, но,

отнюдь не отрешившийся от своей человеческой природы, томился от двойственности

воли (en double volonte). Ведь когда он представлял себе жестокую смерть, которую должен

претерпеть, то, потрясённый страхом, охотно бы уклонился от неё.

С другой стороны, когда он подумал, что призван к тому Божьим повелением, то

пожертвовал собой охотно и даже радостно, отрешившись от всякого страха. Так что если

мы хотим быть учениками Христа, то должны стараться наполнить душу такой

почтительностью к Богу и таким послушанием Ему, которые могли бы подавить и

вытеснить любые неугодные Ему чувства.

В этом случае, какое бы ни выпало нам испытание, при самой безутешной печали в душе,

мы ни на минуту не перестанем сохранять терпение; ведь у каждой беды всегда будет

собственное жало, которым она уязвит нас. Будучи удручены болезнью, мы станем

трепетать и сетовать, и молить об исцелении;

угнетённые нуждой, мы почувствуем шипы беспокойства и хлопот. Точно так же будут

ранить наши души бесчестие, осуждение, беззаконие. Если умрёт кто-то из родных, то мы

разразимся слезами, как и положено природой.

Однако мы всегда будем приходить к такому заключению: если этого пожелал Бог, то

последуем его воле.

Даже необходимо, чтобы такая мысль приходила посреди приступов боли, слез и

рыданий, дабы облегчить нам душу, придать бодрости при самых тягостных событиях.

11. Поскольку мы вывели принцип истинного крестного терпения из созерцания Божьей

воли, то надо кратко определить, чем отличается христианское терпение от философского.

Очень немногие философы поднимаются до такого уровня, чтобы понять, что сам Бог

воспитывает людей скорбями, благодаря чему приводит их к повиновению его воле. Но и

те философы, которые достигли этой высоты, приводят лишь один довод, почему

необходимо повиноваться Божьей воле22.

Но разве это означает, что Богу следует уступать лишь потому, что бесполезно пытаться

оказывать Ему сопротивление? Ведь если мы повинуемся Богу исключительно по

необходимости, то, значит, когда сможем уклониться, тогда откажемся повиноваться Ему.

Писание же настоятельно требует, чтобы мы увидели в Божьей воле иное: сперва её

обоснованность и справедливость, а затем и попечение Бога о нашем спасении.

Отсюда следует назидательный вывод: пусть терзают нас то бедность, то изгнание, то

заточение, то злословие, то болезнь, то смерть близких, то иное несчастье — мы должны

понимать, что ни одно из них не случается без Господней воли и Господнего провидения;

далее, они происходят не иначе, как в соответствии с высшей справедливостью23.

Разве не так?

Разве грехи, которые мы совершаем ежедневно, не заслуживают наказания в сотню тысяч

раз более сурового и беспощадного, нежели те, что насылает Бог?

Разве не вполне разумно, чтобы наша плоть усмирялась и как бы приучалась к ярму, дабы,

повинуясь своей природе, не впадать в похоть?

Разве Божьи правосудие (iustice) и истина не вполне достойны того, чтобы мы претерпели

ради них страдание?

Если за всеми нашими несчастьями явственно стоит Божья справедливость (equite), то

нельзя, не впадая в бесчестие, ни роптать, ни противиться.

Здесь не слышится равнодушная песня философов, будто следует лишь уступать

необходимости: мы слышим жизненное и требовательное повеление, что надо

подчиняться, ибо противиться незаконно; что следует употребить терпение, ибо не

вытерпеть значит отвергнуть Божье правосудие. А поскольку в этом нет ничего явно для

нас привлекательного, хотя всё это, как мы знаем, благодетельно и спасительно,

милосердный Отец вполне утешает нас и в этом отношении, поручаясь, что через

испытание крестом Он печётся о нашем спасении.

Если же скорби спасительны для нас, то отчего бы не принимать их с миром в душе, не

проявляя неблагодарности? Ибо терпеливо снося их, мы отнюдь не приносим жертв

необходимости, но способствуем нашему же благу.

Подобное убеждение, повторяю, приведёт к тому, что, когда нашу душу на кресте поразит

естественное страдание, её сразу же утешит духовная радость. За нею последует и молитва,

которая не творится без радости.

А поскольку хвала Господу и молитва могут исходить лишь от радостной и бодрой души,

причём ничто в мире не должно быть этому помехой, то ясно, в какой степени

необходимо, чтобы крестную муку облегчала духовная радость24.

Глава IV

О СОЗЕРЦАНИИ БУДУЩЕЙ ЖИЗНИ

1. Несмотря на гнетущие напасти, надо постоянно устремлять взор к нашей кончинe,

чтобы научиться презирать земную жизнь и посредством этого пробудиться к

размышлению о будущей жизни.

Господь знает, сколь велика естественная склонность любить этот мир слепо, по

животному, и поэтому, ослабляя её, пробуждая нас от лени, Он применяет лучшее

средство, чтобы наше сердце не слишком отягощалось этой безрассудной любовью.

Каждому из нас на протяжении всего жизненного пути хочется надеяться на небесное

бессмертие и достичь его; ведь человеку стыдно не возвышаться над диким зверем, чьё

положение было бы ничуть не хуже нашего, если бы нас не возвышала надежда на вечную

жизнь после смерти.

Однако, если испытать намерения, замыслы, решения и дела каждого человека, то

окажется, что они посвящены исключительно земным интересам. Подобная

ограниченность объясняется тем, что наш ум как бы затмевается пустым блеском

богатства, почестей, власти, которые не позволяют устремить взоры вдаль.

Точно так же наше сердце, отягощённое стяжательством, честолюбием и иными дурными

страстями, настолько привязано к земному, что мешает нам взглянуть ввысь.

В результате нашу душу как бы стреноживают плотские утехи, и она ищет счастья на земле.

Но Господь, желая исцелить нас от этого зла, наставляет своих служителей о суетности

земной жизни, постоянно предостерегая их всяческими несчастьями. И чтобы они не

ждали от земной жизни мира и покоя, Он допускает, что их часто тревожат и терзают

войны, мятежи, разбой и прочие беззакония.

Чтобы они не слишком домогались преходящих богатств и были довольны тем, чем

владеют, Он насылает на них то нищету, то неурожай, то пожар, то что-либо иное; или же

Он удерживает их в среднем достатке.

Чтобы они не получали чрезмерной радости от брака, Он награждает их грубыми и злыми

жёнами, которые им досаждают, либо дарит дурных детей, чтобы их унизить, либо

насылает горе, отнимая жён и детей.

Если же в подобном случае Он щадит своих служителей, то, чтобы они не возносились и

не слишком возомнили о себе, Он предостерегает их болезнями и опасностями, открывая

глаза на временность и хрупкость всех благ, обречённых гибели.

Поэтому мы тогда хорошо усваиваем учение о кресте, когда постигаем, что земная жизнь,

хотя и ценна сама по себе, состоит из тревог, огорчений, всевозможных напастей и

отнюдь не является счастливой; что все её блага, которые мы так ценим, — преходящи,

суетны и связаны со страданиями; таким образом мы приходим к выводу, что здесь нам

нечего искать и нечего ожидать, кроме непрерывных сражений25; что, когда возникает

мысль о венце, следует устремить взор к небу.

Ибо не подлежит сомнению, что серьёзное стремление к созерцанию будущей жизни

никогда бы не овладело душой, если бы она не прониклась презрением к жизни земной.

2. Между этими двумя крайностями нет середины: мы либо не придаём ценности земному,

либо привязаны к нему неумеренной любовью.

Поэтому, если мы хоть сколько-нибудь заботимся о бессмертии, приходится прилагать

усилия к его обретению и разрывать дурные узы. Из-за того, что земная жизнь постоянно

притягивает многими радостями и привлекает чрезвычайно заманчивой, красивой и

милой видимостью, нужно то и дело от неё отстраняться, чтобы эти ложные красоты не

прельщали и не привораживали нас.

Подумайте, прошу вас, что было бы, если бы мы наслаждались постоянным блаженством

здесь и не смогли бы в должной мере осознать своё убожество, как это происходит, когда

нас мучают несчастья?

Не только учёные люди знают, что жизнь человека подобна дыму, облаку, но о том же

говорит и народная мудрость. И так как люди видели, что знать это весьма полезно, то

объявили о том во многих превосходных речениях; и однако на свете нет ничего, к чему

мы относились бы с большим небрежением и о чём меньше бы вспоминали.

Ибо мы занимаемся своими делами так, будто устанавливаем бессмертие на земле.

Я знаю, что, когда хоронят умершего или когда мы идём по кладбищу среди могил, где лик

смерти у нас прямо перед глазами, тогда мы превосходно философствуем о

быстротечности жизни. Но это случается нечасто, а порой такие события и вовсе нас не

волнуют.

Когда же всё-таки волнуют, это настроение длится недолго, оно исчезает, как только мы

делаем следующий шаг, так что в памяти ничего не остаётся; короче говоря, оно

рассеивается подобно возгласам толпы после спектакля. Ибо, позабыв не только о смерти,

но и о своей собственной смертной участи, словно мы никогда о ней не слыхали, мы

вновь впадаем в безрассудную беспечность и льстим себя напрасной надеждой на земное

бессмертие.

Если нам напомнят старую поговорку, что человек — это насекомое-однодневка, мы

охотно соглашаемся, но столь бездумно, что в душе постоянно сохраняется мысль, будто

нам жить здесь вечно. Кто же в таком случае станет возражать, что для нас чрезвычайно

важны напоминания; но речь не об этом: нам ещё нужно убедиться, насколько это

возможно, на опыте, сколь горек человеческий удел в мирской жизни; ведь если мы будем

в этом убеждены, то едва ли допустим такое восхищение ею, от которого мы погружаемся

чуть ли не в полное забытьё и нам кажется, будто она принесла нам совершенное

блаженство?

Ведь если необходимо, чтобы Господь наставлял нас подобным образом, то наша

обязанность — внимать его предостережениям, которыми Он пробуждает нас от

беспечности, дабы, выказывая презрение к миру, всею душою жаждать созерцания

будущей жизни26.

3. Однако верующие должны приучать себя к презрению к земной жизни вовсе не до такой

степени, чтобы от этого зародилась ненависть к ней, то есть неблагодарность к Богу.

Ведь эта жизнь, хотя и наполнена бесчисленными горестями, справедливо причислена к

Божьим благодеяниям, которые не могут быть презираемы.

Очевидно, что если мы не находим никакой Божьей милости в земной жизни, то виновны

в тяжкой неблагодарности. Для верующих земная жизнь должна быть исключительным

свидетельством благорасположения Господа, ибо её предназначение в том, чтобы

приблизить их к спасению.

Ведь Господь, прежде чем дать нам высшее откровение о наследии бессмертной славы,

желает показать нам Отца в более простом: а именно, в благодеяниях, которые мы

ежедневно принимаем из его руки.

Поскольку земная жизнь служит нам для постижения доброты Бога, то как разочароваться

в ней, словно она вовсе лишена добра? Поэтому нам следует проникнуться к ней чувством

уважения как к дару божественной щедрости, который невозможно отвергнуть.

Ведь если бы не хватало свидетельств Евангелия, — в которых, впрочем, отнюдь нет

недостатка, — то сама природа учит, что надо возносить благодарственные молитвы Богу

как за то, что Он сотворил нас и поместил в этот мир, так и за то, что Он хранит нас здесь

и наделяет всем необходимым для существования.

Более того, ещё важнее принять во внимание, что здесь Он готовит нас для славы Царства

своего. Ведь некогда Он повелел, чтобы люди, которые должны получить венец на

небесах, прежде сражались на земле, дабы познать торжество лишь после того, как

преодолены тяготы войны и одержана победа.

Столь же важно другое: здесь мы начинаем вкушать сладость щедрых благодеяний Бога

ради того, чтобы наши надежды и помыслы вызывали стремление к полноте откровения

(pleine revelation).

Когда мы поймём, что земная жизнь — это дар божественного милосердия, во имя

которого мы как бы принимаем обязательства по отношению к Богу, а также долг

благодарности, — только тогда будут уместны рассуждения от её несчастьях с целью

избавиться от того излишнего пристрастия к этой жизни, к которому, как мы показали,

влечёт нас природа.

4. Итак, всё, что мы отнимаем от неправедной любви к земной жизни, следует

присовокупить к желанию жизни небесной.

Я вполне согласен, что люди, считавшие высшим благом вовсе не родиться, либо поскорее

умереть27, хорошо рассудили соответственно их человеческому разумению.

Ведь поскольку они были язычниками, лишёнными божественного просвещения и

истинной религии, то что же могли они увидеть в земной жизни, помимо лишений и

страха?

Так же оправдан плач скифов при рождении ребёнка; а когда у них умирал кто-нибудь из

родственников, они веселились и устраивали торжество28; но ничуть от этого не

преуспели.

Так как им недоставало истинного учения о вере, они не видели, как нечто несчастливое и

нежеланное обращается во спасение для верующих. Поэтому результатом их размышлений

было отчаяние.

Пусть же верующие, оценивая эту обречённую на смерть жизнь, всегда преследуют такую

цель: именно потому, что в ней, как они отлично видят, царит страдание, они должны

отстраняться от неё и усерднее предаваться созерцанию будущей вечной жизни.

Когда они станут сравнивать эти две жизни, то смогут не только не заботиться о первой,

но и презирать её и не придавать ей никакого значения, видя перспективу жизни иной.

Ведь если небо — наше отечество, то разве земля — что-то иное, нежели временное

пристанище на чужбине?

Более того, поскольку земля несёт проклятие греха, то разве она — не место изгнания?

Если расставание с этим миром означает вступление в жизнь, то разве этот мир — не

усыпальница? И разве пребывание в нём означает не погружение в смерть?

Если избавление от этого тела означает свободу, то разве оно — что-то иное, нежели

темница? Если наше высшее блаженство состоит в лицезрении Бога, то разве отсутствие

его не означает страдания?

Ибо, пока мы не покинули этот мир, мы отстранены от Господа (2 Кор 5:6).

Итак, если земную жизнь сравнить с небесной, то не останется сомнений в том, что она

заслуживает презрения и представляет собой жизнь во прахе, подобном навозу.

Разумеется, не надо испытывать к ней ненависти, несмотря на то, что она держит нас в

рабстве греху; собственно говоря, эта ненависть должна относиться не к самой жизни.

Как бы то ни было, если случится, что от огромной усталости и скорби мы захотим

увидеть конец земной жизни, надо быть готовыми продолжать её в угоду Богу, дабы наша

тоска не вылилась в ропот и нетерпение. Ведь жить — это как стоять на посту, куда

поставил нас Господь и где мы должны оставаться до тех пор, пока Он не отзовёт обратно.

Св. Павел весьма сетует на свою участь из-за того, что он, как узник, заключён в темницу

своего тела на более долгий срок, чем ему хотелось, и томится пламенным желанием

освободиться (Рим 7:24). Однако, повинуясь Божьей воле, он заявляет, что его влечёт и то

и другое (Флп 1:23), потому что он сознавал свой долг прославить Божье имя как жизнью,

так и смертью.

Поэтому, если нам надлежит жить и умереть ради Господа, то предоставим его благой

воле и свою жизнь, и свою смерть; но таким, однако, образом, чтобы всегда желать

смерти, постоянно размышлять о ней, презирая эту смертную жизнь перед лицом будущего

бессмертия и желая оставить её, как только это будет угодно Господу, — из-за того, что

она удерживает нас в рабстве греху.

5. Однако случается, подобно уродству, что многие люди, именующие себя христианами,

вместо того, чтобы желать смерти, испытывают перед нею такой страх, что едва услышат

об этом — дрожат, словно речь идёт о величайшем горе.

Нет ничего удивительного в том, что наш природный разум волнуется и пугается, когда мы

слышим, что душа должна отделиться от тела; но ни в коем случае нельзя мириться с тем,

чтобы христианская душа была лишена света до такой степени, что не могла бы

преодолеть и подавить любой страх превосходящим его утешением.

Ведь если мы ясно представим себе, что сосуд нашего тела немощен, порочен, испорчен,

дряхл и обречён тлению, что он ни на что не годен и почти разбит вдребезги для того,

чтобы затем возродиться во славе — совершенной, могущественной, нетленной и

небесной, — то разве вера не заставит нас пламенно стремиться к тому, чего природа

избегает и страшится?

Если мы представим, что смерть вызволит нас из изгнания, чтобы поселить на нашей

родине, то есть в небесной отчизне, то разве это не даст нам величайшего утешения29?

Впрочем, кто-нибудь здесь возразит, что всё стремится к постоянству бытия.

Я согласен. И по -этой именно причине уверяю, что нам следует стремиться к будущему

бессмертию, при котором наша участь будет неизменной, чего вовсе не бывает на земле.

Св. Павел замечательно учит верующих идти навстречу смерти с радостью не потому, что

они хотели бы совлечься, но потому, что они желают облечься в лучшее (2 Кор 5:2).

Если разумно, что дикие животные и даже неодушевлённая тварь, включая деревья и

камни, наделённые смутным чутьём своей временности и тленности, ожидают Судного

дня, чтобы освободиться от рабства тлению (Рим 8:19), — то мы, в отличие от них

просвещённые вначале природой и сверх того озарённые Божьим Духом в том, что

касается нашего бытия, разве не возносим взор поверх земного праха?

Но в мои намерения не входит более подробное опровержение столь пагубного

извращения. Я ведь уже говорил вначале, что не хотел бы здесь рассуждать о каждом

предмете в форме поучения.

Я бы дал совет подобным людям, выказывающим робость духа, прочитать книгу св.

Киприана30, названную им "О смертности", коль скоро они не заслуживают, чтобы их

отослали к философам, у которых они обнаружили бы презрение к смерти, способное их

устыдить.

Итак, надо придерживаться того правила, что никто не преуспеет в учении Христа, если

не ожидает дня смерти и грядущего воскрешения с радостью и весельем.

Ибо св. Павел по этому признаку отличает верующих (Тит 2:12-13).

И Писание постоянно напоминает нам об этом, когда хочет вселить в нас радость:

"Восклонитесь, говорит Господь, и поднимите головы ваши, потому что приближается

избавление ваше" (Лк 21:28).

Почему же, спрошу я вас, то, что Христос считал радостным, вызывает у нас лишь печаль

и растерянность?

И если это так, то почему мы величаем себя его учениками?

Будем же рассуждать здраво и, хотя слепое и неразумное влечение нашей плоти мешает

тому, не допустим сомнения, желая пришествия Господа как счастливейшего события и

желая не просто, а до вздохов и стенаний.

Ибо к нам грядёт Искупитель, дабы ввести нас в наследие своей славы, вызволив из

пучины бедствий и нужды.

6. Поистине дело обстоит так, что всем верующим, пока они живут на земле, надлежит

быть обречёнными на заклание как овцы, дабы уподобиться своему главе Иисусу Христу

(Рим 8:36)31.

Они были бы безнадёжно несчастны, если бы не возносили своих помыслов к небесам,

чтобы превзойти всё мирское и проникнуть взором за пределы земного (1 Кор 15:19).

Но если однажды они вознесли свои помыслы над земным, а потом увидели, что

нечестивцы процветают в богатстве и почестях, вкушают покой, обладают всем, чего

хотят, живут в усладах и роскоши, то даже в том случае, когда верующие терпят от

нечестивцев жестокости и поношения, когда они подвергаются лихоимству и всякого рода

обидам, — то даже и тогда они легко найдут в себе силы для противостояния всем

несчастьям.

Ведь они всегда будут представлять себе тот последний день, когда, как им известно,

Господь должен собрать верующих для утешения в своём Царстве, осушить их слезы,

увенчать их славой, одеть в одежды радости, насытить неописуемой сладостью своих яств,

возвысить до своего величия, наконец сделать их участниками своего блаженства (Ис 25:8;

Откр 7:17).

И, напротив, Господь должен беспощадно посрамить нечестивцев, которые были

возвеличены на земле, обратить их наслаждения в жестокие муки, их смех и радость — в

плач и скрежет зубовный, лишить их покоя жестокими угрызениями совести и наконец

погрузить их в вечный огонь и поставить услужать верующим, к которым они были

несправедливы.

Ибо правосудие, как свидетельствует св. Павел, означает воздаяние отрадой оскорблённым

и неправедно гонимым и скорбью — оскорбляющим, утесняющим праведников в тот

самый день, когда явится с неба Господь Иисус (2 Фее 1:6).

Таково наше единственное утешение; лишись мы его, то либо пали бы духом, либо стали

бы обманываться и обольщаться напрасными и легковесными утешениями, которые

привели бы к погибели.

Ведь даже пророк признаётся, что он едва не пошатнулся и стопы его едва не

поскользнулись, когда он позавидовал нечестивым, видя их земное благоденствие; и он не

мог прийти в себя, пока не успокоился созерцанием Божьего святилища, то есть пока не

представил, каков будет конец праведных и нечестивых (Пс 72:2).

В заключение я повторяю, что Крест Христов в том случае окончательно побеждает в

сердцах верующих дьявола, плоть, грех, смерть и сокрушает нечестивцев, если верующие

устремляют взоры к созерцанию силы воскресения Христа.

Глава V

КАК ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЗЕМНОЙ ЖИЗНЬЮ И ЕЕ БЛАГАМИ

1. На том же опыте Писание учит нас, как правильно пользоваться земными благами; этим

уроком недопустимо пренебрегать, когда речь идёт о благоустроении нашей жизни.

Ибо если жить мы должны, то надо пользоваться необходимыми для жизни средствами.

Более того, мы не можем воздержаться от того, что, кажется, больше служит

удовольствию, чем необходимости.

Нужно, очевидно, придерживаться определённой меры, чтобы пользоваться подобными

вещами с чистой и спокойной совестью как ради необходимости, так и ради наслаждения.

Эту меру нам указывает Бог, когда учит, что для его служителей земная жизнь означает как

бы странствие, совершая которое они направляются к Царству Небесному.

Если нам надо лишь миновать землю, то несомненно, что мы должны так использовать её

блага, чтобы они ускоряли наше продвижение, а не замедляли его.

Поэтому св. Павел настоятельно призывает нас, чтобы пользующиеся этим миром были

как не пользующиеся и чтобы люди покупали имения и поместья так, будто продают их (1

Кор 7:31).

Однако, поскольку это непросто и здесь опасно впасть р ту или другую крайность, то мы

дадим краткое изложение учения, на которое можно было бы с уверенностью опереться.

В связи с этим некоторые праведные и святые люди, видя, что невоздержанность, словно

конь без узды, постоянно выводит людей из разумных пределов, если не укротить её

суровостью, и с другой стороны желая исправить столь большое зло, разрешили человеку

пользоваться материальными благами лишь в той мере, в какой этого требует

необходимость32.

Они поступили так потому, что не видели никакого иного средства. Их требование было

вызвано добрыми побуждениями, но при этом они зашли слишком далеко в своей

суровости. Ведь они выдвигали очень опасное требование: этим они стеснили

человеческую совесть жёстче, нежели её стесняло слово Божье. Ибо они требуют, чтобы

мы удовлетворяли свои нужды, воздерживаясь от всего, без чего можно обойтись.

Так что если с ними согласиться, то едва ли будет позволительно человеку что-либо

добавить к хлебу и воде.

Встречались и более нетерпимые люди, как, например, рассказывают про жителя Фив по

имени Кратет33, который выбросил всё своё имущество в море, полагая, что если оно не

погибнет, то погибнет он сам.

Ныне, наоборот, встречается очень много людей, которые, стремясь отыскать предлог для

оправдания любого излишества при пользовании окружающими их вещами и любого

попустительства плоти, чрезмерно склонной к вольностям, считают общепринятым

положение, с которым я не согласен:

якобы не надо ограничивать свободу никакой мерой, но лучше, чтобы совесть каждого

человека решала, чем позволительно ему пользоваться.

Я вполне признаю, что мы не должны и не можем ограничивать совесть человека в этом

отношении формулами и установлениями: но поскольку Писание устанавливает общие

правила законного пользования, то почему не свериться с ними и не определить

ограничения по ним?

2. В качестве отправного положения следует принять, что пользование Божьими дарами

отнюдь не является заблуждением, если оно соответствует цели, ради которой Бог их

сотворил и предоставил нам, ибо Он сотворил их нам во благо, а не во вред.

Поэтому правильный путь изберёт только тот, кто будет прилежно стремиться к этой цели.

Действительно, если мы задумаемся, для какой цели Бог создал пищу, то обнаружим, что

Он намеревался не только удовлетворить нашу потребность, но и дать нам насладиться и

развлечься.

В отношении одежды Он также позаботился, помимо необходимости, о том, что было бы

достойным и приличным.

Что касается трав, деревьев и плодов, то, помимо разнообразной пользы их для наших

нужд, Он хотел доставить нам радость от любования их красотой и удовольствие от их

аромата. Иначе пророк не упоминал бы в числе Божьих благодеяний, что вино веселит

сердце человека, а елей украшает блеском его лицо (Пс 103:15). Писание не напоминало бы

то тут то там о благодарности Богу за щедрость, с которой Он сотворил все эти блага для

человека.

И сами добрые свойства разных вещей в природе показывают нам, как надо наслаждаться,

ради какой цели и до какой степени.

Подумаем, разве наш Господь наделил красотой цветы не для того, чтобы она предстала

взгляду, чтобы позволительно было испытывать радость при её созерцании?

Подумаем, разве Он одарил их столь приятным ароматом не затем, чтобы человек

наслаждался, вдыхая его?

Далее, разве не Он расцветил их красками, одна милее другой?

Не Он ли придал особое очарование золоту, серебру, слоновой кости и мрамору, дабы

сделать их ценнее и благороднее прочих металлов и камней?

Наконец, не Он ли одарил нас многим из того, что мы должны ценить, хотя это и не

необходимо для нас34?

3. Итак, оставим бесчеловечную философию, которая, разрешая человеку пользоваться тем,

что сотворено Богом, только по необходимости, не только безосновательно отнимает у нас

дозволенный плод божественных благодеяний, но и сама по себе возможна лишь при

условии, что, полностью лишив человека чувств, уподобит его деревяшке.

Но, с другой стороны, не следует, утратив бдительность, идти навстречу позывам плоти,

которая, если дать ей волю, выходит из границ, не зная меры.

Некоторые, как я говорил, под прикрытием свободы уступают плоти во всём35. Между тем

её следует изначально ограничивать таким требованием: все блага, которые у нас есть,

предоставлены нам, чтобы благодарить через них Творца и возвеличивать его доброту в

молитвах36.

Но как ты будешь молиться, если из-за чревоугодия так обременяешь себя вином и едой,

что становишься от этого невменяемым, непригодным к служению Богу и исполнению

того, что составляет твоё призвание?

Как выразить благодарность Богу, если плоть, возбуждённая низменными страстями,

марает своими нечистотами разум до помрачения и не даёт ему отличить добро от зла?

Как мы возблагодарим Бога за то, что Он оделил нас одеждой, если она — роскошь,

побуждающая гордиться и презирать других? Или если это щегольство, которое служит

орудием разврата?

Каким образом, спрашиваю я, узрим мы нашего Бога, если глаза нам затмило зрелище

великолепия наших одежд?

Ибо очень многие люди до такой степени подчинили все свои чувства наслаждениям, что

похоронили в них свой разум. Они настолько услаждают себя золотом, мрамором и

картинами, что от этого сами становятся подобны камням и словно превращаются в

ископаемых и начинают походить на идолов. Кухонный аромат настолько завораживает

иных людей, что у них притупляется чувствительность к духовному.

То же самое можно сказать относительно всех прочих пристрастий.

Итак, очевидно, что этим уже несколько ограничивается своевольное злоупотребление

Божьими дарами и утверждается правило св. Павла: не превращать попечения о плоти в

похоти (Рим 13:14), каковые, если им потворствовать, безудержно исторгают кипение

скверны.

4. Однако нет к тому более надёжного и короткого пути, нежели тот, когда человек идёт к

отрешению от земной жизни и созерцанию небесного бессмертия.

Первое требование заключается в том, чтобы люди, пользующиеся благами этого мира,

любили его так же мало, как не пользующиеся; женатые — как неженатые; покупающие —

как ничего не имеющие, согласно предписанию св. Павла (1 Кор 7:29-30).

Второе требование — научиться переносить бедность терпеливо и безропотно, а

изобилием пользоваться умеренно.

Тот, кто требует, чтобы пользующиеся благами этого мира были как не пользующиеся, не

только ставит преграду всякой невоздержанности в еде и питье, всевозможным утехам,

чрезмерному честолюбию, спеси, тягостной неудовлетворённости жилищем, одеждой и

образом жизни, — тот также исправляет всякую заботу и привязанность, отвлекающую от

мыслей о небесной жизни и мешающую украшать душу истинными ценностями.

Об этом в старину верно сказал Катон37:

там, где чересчур заботятся о щегольстве, весьма пренебрегают добродетелью; ту же мысль

выражает старая поговорка: люди, слишком озабоченные услаждением и украшением

своего тела, совсем не заботятся о душе.

Итак, хотя свободу верующих по отношению к окружающим их вещам не следует стеснять

скрупулёзными формальными предписаниями, эта свобода подчиняется

сформулированному выше закону: они должны разрешать себе наименьшее из возможного

для них.

Пусть верующие постоянно отказываются от любого излишества и суетного выставления

напоказ своего изобилия, не говоря уже о том, что они должны соблюдать умеренность; и

пусть они бдительно оберегают себя от того, чтобы превращать в помеху то, что должно

им помогать.

5. Ещё одно требование состоит в том, чтобы бедные учились терпеливо обходиться без

недостающего, из страха истомиться непосильными хлопотами.

Люди, способные на такую воздержанность, немало преуспели в учении Господа. С

другой стороны, тот, кто в этом совсем не преуспел, едва ли сможет снискать похвалу как

ученик Христа в чём-либо другом.

Ведь помимо того, что вожделению к земному сопутствует множество пороков, человек,

ропщущий в нужде, почти всегда обнаруживает противоположный порок в довольстве.

Под этим я подразумеваю, что устыдившийся убогой одежды будет похваляться в

роскошной; тот, кто, не довольствуясь скудной пищей, терзается от желания более сытной,

отнюдь не сможет соблюдать умеренность, оказавшись за обильным столом; тот, кто не

может вынести унижений и лишений и впадает из-за них в подавленное и удручённое

состояние, не удержится от высокомерия и заносчивости, если добьётся почестей.

Поэтому все, кто хочет не лукавя служить Богу, должны по примеру апостола уметь жить в

изобилии и скудости (Флп 4:12); то есть в достатке держаться умеренности, а в бедности

хранить истинное терпение.

В Писании содержится также третье требование, выдвигаемое с целью ограничить

пользование земным, которого мы кратко коснулись в рассуждении о заповеди любви к

ближнему. Оно напоминает, что все блага дарованы нам от щедрот Бога в пользование,

так что они как бы находятся у нас на хранении, о котором однажды надо будет дать отчёт.

Поэтому надо распоряжаться ими так, чтобы постоянно помнить об условии, согласно

которому мы должны отчитаться во всём, чем Господь поручил нам распоряжаться.

Далее, мы должны размышлять о том, Кто требует у нас отчёта, то есть о Боге, который в

той же мере требует от нас воздержания, скромности, умеренности и трезвости, в какой

Он проклял любую необузданность, высокомерие, тщеславие и суетность;

Он не одобряет ни одну трату, если она не вызвана любовью к ближнему; Бог

собственными устами осудил всевозможные наслаждения, из-за которых душа человека

теряет целомудрие и чистоту, либо затмевается его разум.

6. Мы должны также усердно следить, как того требует от каждого из нас Бог, за

исполнением своего призвания в каждом поступке на протяжении всей жизни.

Ведь Он знает, до какой степени человеческий разум горит нетерпением, с каким

легкомыслием он разбрасывается в разные стороны и с какой самонадеянностью и

алчностью стремится к постижению разнообразных явлений умом.

Посему, опасаясь, как бы мы безрассудством и дерзостью не нарушили всего порядка

вещей. Бог установил различия между сословиями и их образом жизни, указал каждому

своё дело.

И дабы никто не преступил случайно их границ, Он назвал каждый из способов жить

"призванием".

Любой человек должен, таким образом, почитать своё место и положение словно

назначение на пост Богом, чтобы не скакать и не изменять опрометчиво то в ту то в

другую сторону направления своего жизненного пути.

Такое различие весьма необходимо потому, что все наши деяния оцениваются перед Богом

в соответствии с призванием — и часто иначе, чем по суждению людского или

философского разума. Не только простой народ, но и философы считают, что самым

благородным и выдающимся поступком, который только можно совершить, является

освобождение своей страны от тирании. Но, напротив, человек, который совершит

насилие над тираном, явно осуждается Божьим гласом.

Не хочу перечислять все примеры, которые можно здесь привести. Достаточно понять, что

Божье призвание должно быть для нас принципом и основанием для достижения блага во

всём; и что человек, который не руководствуется призванием, никогда не отыщет верного

пути к надлежащему исполнению своих обязанностей.

Он, разумеется, может порой совершить внешне похвальный поступок, но всё же не будет

допущен к Божьему престолу, хотя и снискал уважение людей.

Далее, если мы не примем наше призвание как непреложное правило, то не достигнем ни

правильного поведения, ни гармонии между различными сторонами жизни.

Поэтому человек, который будет направлять свою жизнь к цели своего призвания, очень

хорошо распорядится жизнью, так как не осмелится покушаться на большее, нежели то, что

даёт его призвание, и не уступит своей собственной дерзости, хорошо зная, что ему не

позволено преступать границ призвания.

Человек, которого мало ценят, будет несмотря на это спокойно довольствоваться своей

участью" опасаясь покинуть ряд, в который поместил его Бог. Это также принесёт большое

облегчение в любых заботах, трудах, тяготах и невзгодах — человек будет убеждён, что Бог

ведёт его и при этом помогает ему.

Чиновники будут выполнять свою работу охотнее, отец семейства заставит себя исполнять

свой долг решительнее; короче говоря, каждый человек терпеливее вынесет Свою участь и

преодолеет трудности, заботы, печали и тоску, как бы велики они ни были, когда все будут

твердо убеждены, что каждый несёт лишь то бремя, которое возложил на его плечи Бог.

Отсюда к нам придёт высшее утешение:

ибо не будет на земле дела столь презренного и нечистого, которое не засияло бы пред

Богом и не стало бы чрезвычайно драгоценным, лишь бы им мы послужили нашему

призванию.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 О возрождении верой и покаянием говорится в главе III третьей книги.

2 Понятие о гармонии (фр. melodie, лат. symmetria), т. е. о благозвучии и соразмерности,

является ключевым в этике Кальвина, сохраняя в его языке образность музыкального

термина. Речь идёт об установлении Богом меры, порядка и красоты — гармонии — как об

основном законе, на котором основываются отношения Бога к человеку, христианина к

Богу, а также должны основываться отношения верующих между собой.

3 Т. е. в сочинениях церковных писателей. Строго говоря, титул "доктора" ("Учителя

Церкви") давался в Средние века римским папой некоторым богословам за особые заслуги

перед Католической церковью и святость жизни. К сер. XVI в. официально признанных

"докторов" было немного: Амвросий Медиоланский (ок. 339-397), Иероним (ок. 342-420),

Аврелий Августин (354-430), но в сочинениях реформатора слово "доктор" употребляется

по отношению ко всем известным христианским писателям.

4 Гомилии — особый жанр ораторского искусства и сочинения; речь, обращённая к

народу, преимущественно на темы Евангелия. Эти речи, получившие распространение в

первые века христианства, отличались простотой и доверительностью, хотя

произносившие их ораторы могли быть изысканными стилистами. В восточной

христианской Церкви своими гомилиями особенно славился Иоанн Златоуст (341-407), в

латинском мире — Августин. Отцы западной христианской Церкви в большей степени

насыщали свои речи риторикой и научным аппаратом, нежели создатели первых гомилий.

5 Имеются в виду прежде всего мыслители Древней Греции и Древнего Рима. Поскольку

античные философы-язычники творили в эпоху, предшествовавшую Евангелию, проблему

ценности их наследия Кальвин рассматривал двояко. С одной стороны, он вводил в

вероучительные тексты анализ тех направлений античной философии, которые давали ему

основания для возвышения христианской мысли. В сочинениях реформатора очень много

ссылок на классические системы (Демокрит, Платон, Аристотель), эллинистическую

философию (эпикурейцы, стоики, скептики), философию эклектизма (Цицерон, Плутарх). С

другой стороны, высоко ценя научные методы ряда античных школ, Кальвин, как правило,

вступал с ними в полемику, поскольку они не знали христианской истины. Даже у

Платона реформатор не находил должной религиозности, а философию относил к разряду

профанных, мирских, светских дисциплин, над которыми должна первенствовать

теология.

6 Фр. vocation, лат. vocatio. Толкование этого слова в Св. Писании сыграло особую роль в

учениях реформаторов XVI в. о человеке. В Вульгате (латинском переводе Библии,

считавшемся у католиков единственным источником Слова Божия) оно означало

призывание Богом верующих к спасению. Лютер при переводе Библии использовал

немецкое слово Beruf, смысл которого уже тогда включал призыв к выполнению

профессиональной работы, к достижению определённого положения в обществе. Вокруг

толкования этого слова в Библии велись не столько филологические, сколько идейные

споры, в ходе которых складывалась протестантская концепция призвания, придавшая

священный смысл деятельности христиан в миру. Кальвин внес существенный вклад в

разработку этой концепции (ср. гл. V, 6).

7 В терминах, употреблявшихся в ренессансной литературе XVI в., при определении

отношения личности к религии различались степени возрастания веры. Поэтому слова

"безбожник", "нечестивец", "неверующий", "профан" не были синонимами. Они

подразумевали определённую точку между полюсами неверия и веры.

8 Здесь опровергается мысль о том, что Библия подлежит филологическому изучению

наравне с другими древними текстами. Для подобного изучения много сделал Эразм

Роттердамский, а реформаторы использовали его результаты, чтобы показать, насколько не

соответствует божественному Слову католическое учение. Однако последовательное

применение методов Эразма оказалось для протестантской церкви неприемлемым, и

Кальвин выдвигал требование ограничить филологическую критику Писания, подчёркивая

его богодухновенность.

9 Здесь имеется в виду конкретное явление — учение т. н. "спиритуалов", или "духовных

либертинов". Они предложили католикам и протестантам сосредоточиться на сущности

христианской веры, не придавая большого значения обрядам, т. е. деятельности

определённой Церкви. В условиях Реформации и гражданских войн все стороны

конфликта объявили спиритуалов еретиками (см. тж. прим. 35).

10 Мысль о том, что христианская жизнь — это движение вперёд, требующее ежедневных

усилий, Кальвин развивал в письмах. Здесь даны конкретные советы, как

совершенствовать себя "в святости жизни", "в добродетели", "в любом благом деле", даже

если Бог к этому не принуждает. "Увеличивайте дары своего духа", "вы должны достичь

большего в каждой добродетели", "вы должны наращивать каждый духовный дар",

"приумножайте себе милости, которыми Бог оделил вас". Можно сопоставить эти советы

и требования с формулой кальвинистской исповеди:

"Пусть день ото дня растут в нас милости Твоего Святого Духа..." Требуя от верующих

непрерывного духовного прогресса, Кальвин исходил из важнейшего правила духовного

развития: чтобы не отстать и не пасть, надо двигаться вперёд.

11 Здесь Синодальный перевод ("целомудренно, праведно и благочестиво") изменен в

соответствии с версией Кальвина, которую допускают греческий оригинал и латинский

перевод этого места. Три слова: "воздержание", "справедливость" и "благочестие" —

являются ключевыми для последующего рассуждения Кальвина.

12 Т. е. с Десятисловием (Декалогом), которое, согласно Библии, Моисей по повелению

Бога вытесал на двух каменных скрижалях (таблицах). На первой таблице, как полагал

Кальвин, помещались четыре заповеди о почитании Бога, на второй — остальные,

которые он считал заповедями человеческой любви.

13 Здесь в значении "судьба" автор употребляет слово "fortune", поскольку речь идет о

превратностях человеческой жизни; в других частях книга он пользуется разными словами

со сходным значением.

Различные грани судьбы олицетворяли в греческой мифологии богини Адрастея, Ананке и

её дочери мойры, Немезида, Тихе, у римлян — Фортуна. Считалось, что рок — Фатум —

неотвратим не только для людей, но и для богов. По выражению Сенеки, судьба ведёт

послушного и силой влечёт непокорного.

Понятие о судьбе формировалось языческим миросозерцанием, согласно которому каждым

жизненным шагом человека управляют боги; волю богов, прихоть слепого рока познать

невозможно, но их можно угадать. Поэтому с культом судьбы связаны гадание, магия,

астрология. Христианская теология исходит из свободы человека и из возможности

познания божественной истины (Ин 8:32), что не согласуется с понятием судьбы.

Однако средневековые христианские писатели употребляли латинские обозначения

судьбы как синонимы провидения и предопределения, а иногда считали Фатум

подчинённым провидению началом.

В ренессансной культуре в связи с всеобщим увлечением античностью чрезвычайно

оживился интерес к понятию судьбы, в особенности к астрологии и магии, которыми

занимались и поверхностные любители, и вполне серьёзные учёные.

Все эти увлечения Кальвин последовательно критиковал, но против него, в свою очередь,

было выдвинуто философское обвинение: под видом предопределения он якобы

предоставил место в христианской теологии понятию о жестоком роке. Чтобы защитить

учение о предопределении от многочисленных оппонентов, реформатор уделил в

"Наставлении" серьёзное внимание демонстрации принципиальных отличий веры в

божественное предопределение людей от языческой веры в судьбу.

14 Ср.: Канонические Евангелия. Пер. с греч. В. Н. Кузнецовой. Под ред. С. В. Лёзова и С.

В. Тищенко. М., 1992. В Синодальном переводе — "благоволение".

15 Говоря о страдании исключительно во имя Христа и вместе с Ним, Кальвин считал, что

само по себе страдание ценностью не обладает; оно должно уподобить христианина

Христу и укрепить общение с Ним.

Вместе с тем он призывал подражать не каждому жизненному шагу Христа, а его

нравственному подвигу. Кальвин, как и Лютер, был особенно осторожен, когда касался

темы подражания Христу, для разработки которой очень много сделали католические

писатели. Реформаторам приходилось доказывать правильность своей версии

уподобления верующего Сыну Божьему, тщательно предупреждая возможность

истолковать её в пользу католического учения.

Католическое представление о "сокровищнице добрых дел", которые аккумулируются у

Церкви разными путями, в т. ч. соблюдением обетов бедности, безбрачия, прощения обид

— по примеру Христа, протестанты оспаривали. Они ставили веру в зависимость от

божественной милости (в Синодальном переводе и в православной богословской

литературе здесь часто употребляется слово "благодать"), а не от запаса добрых дел

Церкви.

Реформаторы обращали внимание христиан на уникальность Христа. Воспроизвести все

черты единственного Сына Божия человеку не дано. Даже человеческой природе Христа

христианин не может и не должен подражать, так как изменились условия жизни.

Вместе с тем Кальвин постоянно привлекал внимание читателей к тому, что Иисус

является образцом для подражания — в доверии Богу, безупречном послушании,

смирении, прощении грехов, молитве, верности Писанию в борьбе со злом и т. д.

Для Кальвина истинное подражание Христу заключалось в том, чтобы сопереживать его

смерти, погребению и воскресению. Мистики французской школы впоследствии испытали

влияние идей Кальвина относительно большей значимости "состояний" Христа, нежели

его отдельных поступков, настаивая. как и Кальвин, на подражании внутреннем.

16 Ср.: Люций Анней Сенека. О счастливой жизни (XV, 5; XVI, 5). Пер. С. Ц.

Янушевского. СЛ, 1913.

17 Ср.: Марк Туллий Цицерон. О преодолении боли. 13, 31; О страсти. 17, 37. В кн.: Марк

Туллий Цицерон. Избранные сочинения. Сост. М. Гаспаров и др. М., 1976.

18 Стоики — последователи философской школы Стои (от названия зала а Афинах) IV в.

до н. э. — II в. Поздние стоики — Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий — стремились найти

утешение для человека в житейской мудрости. Одна из характерных для этой школы

проблем — воспитание доблести, невозмутимости, мужественного спокойствия. Раннее

христианство "приняло некоторые положения религиозных взглядов стоиков.

Неостоицизм — одно из направлений гуманистической мысли, распространившееся в XVI

в., главным образом среди литераторов, историков, моралистов почти всех стран Европы.

Его последователи издавали труды античных философов, а также христианских писателей,

занимавшихся согласованием стоицизма с христианством. Основателем системы

неостоицизма считается нидерландский филолог и историк Юст Липский (1547-1606).

Влияние стоической этики на моральную доктрину Реформации было очень

значительным, хотя реформаторы придерживались совершенно иных, нежели стоики,

взглядов на бытие в целом.

19 Перевод по тексту Кальвина. Синодальный перевод: "Вы восплачете и возрыдаете, а

мир возрадуется; вы печальны будете, но печаль ваша в радость будет".

20 Ср.: "Многие люди усматривают какую-то неведомую мне высшую доблесть в том,

чтобы не пугаться угроз, не тревожиться в связи с опасностью, словно у них

непоколебимости больше, чем у скалы Мальпесс (на острове Фарос). Но позвольте мне вас

спросить, разве это заслуга для камней или деревянных колод, когда они не испытывают

никакой боли? Ни в коем случае. У людей, лишённых чувств, не может быть и

добродетели". (Joannis Calvini opera quae supersunt omnia. Ed. G. Baum, E. Cunitz, E. Reuss. Vol. I

— LIX. Brunsvigae, 1863-1900; vol. XXX, p. 670. Далее — О. С.).

"Если бы мы вели себя словно деревянные колоды или камни, то никакой добродетели мы

бы не проявили". (О. С. XXXII, 93)

Это высказывания Кальвина из 101-й беседы по книгам Царств и проповедей по книге

Иова, где реформатор повторяет рассуждения о человечности страдания, полемизируя с

приверженцами стоицизма.

21 Св. Пётр был поставлен Иисусом Христом во главе Церкви (Мф 16:18) и вместе с

двенадцатью апостолами свидетельствовал о вознесении Христа перед синедрионом в

Иерусалиме. Сначала он находился в Антиохии, затем прибыл в Рим, где его схватили во

время жестоких гонений на христиан при императоре Нероне. В принятом Католической

церковью "Списке римских понтификов" сообщается, что, будучи арестован, он пожелал,

чтобы его распяли вниз головой; по преданию, это произошло 29 июня 67 г.

22 Ср.: Люций Анней Сенека. О провидении. СП, 1913.

23 Об уверенности Кальвина в том, что все его предсмертные страдания были

действительно угодны Богу, рассказал биограф и преемник Кальвина Теодор де Без (1519-

1605): "В болезни с самого начала и вплоть до кончины он пребывал, беспрерывно молясь;

наперекор постоянной боли из его уст слышны были слова псалма 38: "Я стал нем, о

Господи, потому что Ты соделал это..." (Пс 39 (38): 10) Однажды, разговаривая со мною,

он застонал и сказал: "Господи, Ты уничтожаешь меня, но с меня довольно и того, что Ты

это делаешь собственной дланью". (О. С. XXI, 44)

24 Об этой духовной радости христианина Кальвин говорил часто. "Если мы припомним

всё, что нам известно о Христе, то ведь как бы ни была велика его печаль, любую горечь

Он смягчал и преодолевал благодаря духовной радости" (Комм. 1 Фее, V, 16). "Вот

бесценный плод веры, который восхваляет св. Павел, когда совесть каждого верующего

умиротворена и довольна, вкушая покой и духовную радость" (Комм. Пс 32). "При всех

трудностях необходимо преодолевать печаль духовной радостью" (О. С. XXIX, 286).

"Пусть вознесут они свои сердца к Богу, Творцу всех благ, благодаря духовному веселью"

(Комм. Пс. 22).

25 Кальвинистскую набожность считают воинствующей. И Кальвину, действительно,

представлялось, что жизнь христианина — это беспрерывная борьба, поскольку его

одолевают постоянные искушения. В его переписке очень часто встречается понятие

жизненного сражения:

"Сатана не устаёт постоянно учинять новые сражения" (О. С. XIII, 65). "Мы не можем

служить Богу, не сражаясь" (О. С. XIX, 347). "Ваш удел — сражаться со многими

искушениями... Вам нужно выстоять, не уставая сражаться не только шпагой против

видимых врагов, но и против всего, что отвлекает или мешает вам на правильном пути...

Нам надлежит выстоять в неисчислимых внутренних битвах..." (О. С. XX, 11)

26 В послании к верующим Франции и главе французских гугенотов адмиралу Колиньи

Кальвин писал: "Чтобы любовь к этому миру не укоренилась в нас, мы себя умерщвляем"

(О. С. XVII, 685).

"... Нам подобает размышлять об этой небесной жизни столь благостно и столь

сосредоточенно, дабы сей мир не был нам дорог, либо, по крайней мере, дабы нам пройти

,по нему странниками" (О. С. XVII, 460).

"Если посреди моря людей, которых волнует лишь мирская суета, вы не видите ни дна, ни

берегов, то тем крепче вам нужно стать на якорь в небесах" (О. С. XVIII, 732).

"Если мы устремимся к небесной жизни и действительно вкусим от того, что она нам

сулит, то это будет не мостик, чтобы перешагнуть, а палуба корабля, чтобы пересечь море,

каким бы огромным и глубоким оно ни было" (О. С. XV, 413).

27 Ср.: Геродот. История в девяти книгах. Пер. А. Стратановского. Под ред. С. Утченко. Л.,

1972. Кн. 1, 32; Цицерон. О презрении к смерти. В кн.: Марк Туллий Цицерон. Избранные

сочинения. Сост. М. Гаспаров и др. М„ 1975, с. 246.

28 Скифы — собирательное название племён, обитавших в древности в Причерноморье и

соседних местностях; известно, что они поддерживали экономические и культурные связи

с греческими, а позднее и с римскими городами. Обычаи скифов в XVI в. знали только по

рассказам античных писателей, в особенности Геродота (ок. 484 — 425 до н. э.).

Ни Геродот, ни Цицерон, ни другие античные писатели т. н. "скифской философией" не

занимались, и это понятие появилось лишь в ренессансной литературе. Утверждение, что

скифы, якобы, не ценили жизни и не ведали страха смерти, давало некоторое объяснение

их удивительной храбрости и пышным погребальным ритуалам. Впоследствии понятием

"скифской философии" широко оперировали энциклопедисты.

29 Ср.: "Если страх смерти подавляет нас и преобладает над радостью и утешительной

надеждой, то это — признак неверия" (Комм. 2 Кор V, 8). Обращаясь к отцу, потерявшему

сына, Кальвин писал: "Всё произошло, как на море, когда во время сильного волнения и

опасной бури кого-то сразу забросит в надёжную гавань и он минует долгое странствие в

открытом море... Когда по прошествии недолгих лет мы оставим эту жизнь и вступим в

лучшую, то это не означает, что мы что-то утратим... Когда он ушёл от нас, а вернее, из

этой жизни, то есть всего лишь из бренной и преходящей тени, тогда он сподобился

подлинного бессмертия". (О. С. XI, 191)

30 Фасций Цецилий Киприан (ок. 201-256) — раннехристианский богослов и философ.

Его сочинения — 66 послании и 12 трактатов, в которых содержится апология

христианства, — многократно издавались и использовались протестантами для

обоснования своего вероучения. В "Книге о смертности" Киприан пишет о бедствиях

христиан, подвергавшихся преследованиям, и о картине Небесного Царства, где гонимых

ожидают родители, друзья и где нет страха смерти. Ср.: Творения святого

священномученика Киприана, епископа Карфагенского. Киев, 1891, т. 2, с. 250-267.

31 Ср.: "Самое главное в том, что Бог пожелал сделать нас подобными образу своего

Сына, поскольку тело должно обязательно соответствовать голове" (О. С. XVII, 685).

"Итак, если Господь Иисус — образец, которому мы должны соответствовать, то научитесь

совершенному созерцанию Его" (О. С. XVI, 113).

32 Некоторые раннехристианские писатели, в том числе Августин, полагали, например,

что единственное назначение брака — продолжение человеческого рода, и когда эта

задача выполнена, супругов должны связывать лишь духовные узы.

33 См.: Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Пер.

М. Гаспарова. Под ред. А. Ф. Лосева. М., 1978. Кн. 85.

Философ-киник Кратет из Фив (IV в. до н. э.), происходивший из богатой семьи и

получивший прекрасное образование, вёл жизнь нищего бродяги. Существует предание,

что его наставник Диоген убедил его отдать все земли под пастбища, а все деньги

выбросить в море. По другой версии, богатства Кратета должны были быть розданы

согражданам, если его дети станут философами.

Эти и другие сказания о Кратете связаны с жизненным идеалом киников, которые учили

довольствоваться малым. Утверждалось, что умение довольствоваться малым даёт

человеку независимость, при этом отрицалась ценность семьи, государства, имущества,

науки и искусства.

34 Ср.: "В Псалме 103 говорится, что Бог дал людям не только хлеб и воду ради их

жизненных нужд, но для удовольствия и радости прибавил им и вино. Если мы

убеждаемся, что Бог изобильно одаривает нас сверх того, чего требует явная

необходимость, то это хорошо! Воспользуемся же его добротой и согласимся с тем, что нам

разрешается употреблять это с чистой совестью, творя молитву" (О. С. XXVIII, 36). Ср.

также высказывание из письма герцогу Лонгвилю: "Я не столь строг, чтобы осуждать пиры

князей и празднества во время их свадеб" (О. С. XVII, 532).

35 Это намёк на влиятельное в период Реформации общественное и религиозное

движение, требовавшее свободы вероисповедания и критиковавшее Церковь, государство

и семью как институты, ущемляющие свободу человека. Опровержению взглядов

приверженцев этого движения Кальвин посвятил специальное сочинение — памфлет

"Против фантастической и неистовой секты либертинов, которые называют себя

духовными", 1545; так он ввёл во французский язык новое слово "либертины" (от "liberte"

— свобода).

36 Ср.: "Лишь сотворив молитву, люди получают веское и законное право воспользоваться

чем-либо" (Комм. Пс 30, I).

37 Марк Порций Катон Старший (234-149 до н. э.) — римский политический деятель и

писатель. С его именем ошибочно связали корпус изречений на темы морали,

составленный ок. 300 г., т. н. "Катоновские дистихи". Этот сборник в Средние века и в

эпоху Возрождения служил основным источником образа Катона как моралиста.