ght -->
|
Жан Кальвин |
О христианской жизни |
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
"О христианской жизни" — фрагмент
монументального сочинения Жана Кальвина достижением теологии Реформации. Если Мартина Лютера
протестантская мысль чтит как великого пророка Реформации, то Кальвина — как великого
создателя системы протестантских идей. "Наставление" и поныне
служит энциклопедией принципов протестантизма, хотя было создано в XVI веке, когда в
эпоху заката феодального общества Европа переживала могучий подъём культуры Возрождения, в
ней сформировались нации и некогда единая Римско-католическая церковь раскололась
на две — католическую и протестантскую. Жан Кальвин (Calvin, Calvinus - латинизированный вариант
французской фамилии Ковен - Cauvin) родился 10 июля 1509 г. в городе Нуайон,
расположенном к северовостоку от Парижа, недалеко от двух городов, знаменитых кафедральными
соборами, — Амьена и Реймса. Его родители, Жерар Ковен и Жанна Лефран, принадлежали к
уважаемым в провинции Пикардия семьям буржуа, поддерживавшим деловые отношения
со столицей Франции и крупнейшими нидерландскими городами — Антверпеном и
Брюсселем. Карьера отца развивалась успешно: начав делопроизводителем городского
правления, он стал поверенным епископа, затем соборного капитула и графства. Семья Ковен поддерживала дружеские отношения с семьёй
графа де Монмор, их дети учились вместе и получили превосходное образование.
Вначале предполагалось, что Жан будет духовным лицом: в 12 лет он был зачислен в соборный
клир Нуайона, удостоен тонзуры, с 1527 г., будучи студентом Сорбонны, считался
священником, не отправляя своих обязанностей, что было вполне обычным в Церкви того
времени. В Париже Жан изучал филологию и схоластическую философию
под руководством педагогов, принадлежавших к религиозно-обновленческому
движению "Нового благочестия", через школы которого прошли в своё
время Эразм Роттердамский и Лютер. Завершив в 1528 г. теологическое образование, по-видимому,
со степенью бакалавра искусств, Кальвин по настоянию отца переменил намерение
быть священником и отправился в университеты Орлеана и Буржа изучать право и
греческий язык. После смерти отца в 1531 г. он вернулся в Париж и вёл
жизнь учёного, работая над книгой "Комментарии к трактату Сенеки "О
милосердии"", изданной в 1532 г. В это время в Германии и Швейцарии активно шли выступления против
Римско-католической церкви, но во Франции реформационное движение развивалось
медленнее: о необходимости реформировать христианство рассуждали и писали главным
образом интеллектуалы из университетской среды, собираясь на гуманистические
собеседования и в кружки по изучению Евангелия. Здесь Кальвин проявил себя в 1533 г., когда обстановка
стала сложной. В Париже и в ряде французских провинций произошли открытые нападения на
католические реликвии, и правительство короля Франциска I не без основания
возложило вину за эти выступления на университетских профессоров, подозревавшихся в
"лютеранской ереси". Ректор Сорбонны Николя Коп, сын личного врача Франциска I,
произнёс речь, составленную при участии Кальвина. Речь стала поводом для
гонений. В ней он сказал, что в религии Евангелие должно первенствовать над
обрядами, а мир в Церкви восстановит божественное Слово, но не меч. Кальвину пришлось покинуть Париж, а затем и Францию, по
которой он некоторое время странствовал, наблюдая, как множатся в провинции различные
"секты", порождённые влиянием идей Реформации. Наиболее радикальной
"сектой" были анабаптисты, требовавшие "предоставить христианам свободу веры без
обязательного отправления культа и церковных учреждений. Критике вероучительных
принципов анабаптистов посвящено первое доктринальное сочинение Кальвина "О
сне души", написанное в 1534 г. Тогда же он отказался от своих церковных должностей в
Найоне, и это единственное бесспорное свидетельство того, что реформатор перестал
считать себя членом Католической церкви. Много лет спустя он вспоминал, что
довольно долго "коснел в папских суевериях" из-за уважения к незыблемости
института Церкви, пока "внезапное божественное озарение" не вырвало его оттуда.
Серьёзные исследователи полагают, что "озарение" вряд ли можно точно датировать,
поскольку ему предшествовало длительное умственное и психологическое становление личности. Жизнь Кальвина в эмиграции началась в протестантском
Базеле, где он был известен как Мартин Луканиус. В этом псевдониме можно усмотреть
проявление личного уважения к Мартину Лютеру, с которым лично Кальвину встретиться не
довелось. В это время здесь же, в Базеле, близились к концу дни великого гуманиста и
провозвестника Реформации Эразма Роттердамского. В связи с этим позднее возникла
легенда о встрече Кальвина и Эразма, которую трудно опровергнуть, но нечем и
подтвердить. В 1536 г. Кальвин принял приглашение Гийома Фареля стать
проповедником в Женеве, и, возможно, одно из объяснений состоит в том, что влияние
французской культуры в Женеве чувствовалось сильнее, чем в Базеле. Хотя Жан
Кальвин стал "гражданином мира", горький мотив изгнания с родины часто слышится
в его произведениях. На первых порах положение реформаторов в Женеве оказалось
непрочным, их с Фарелем изгнали в 1538 г., и три года Кальвин провёл в Страсбурге.
Мартин Буцер (1491-1551), авторитетный и оригинальный реформатор, пригласил туда
молодого коллегу на должность пастора французской общины. В Страсбурге Кальвин предавался учёным трудам и отчасти
протестантской дипломатии, так как приобрёл большой вес в Европе среди реформаторов
старшего поколения. С Филиппом Меланхтоном (1497-1560) он сблизился,
представительствуя на собеседованиях церковных иерархов и протестантских
лидеров, которые устраивались по инициативе императора Карла V с нереальной целью примирить
католиков и протестантов — подданных его обширной империи. По примеру большинства реформаторов, спешивших личным
примером показать законность брака священников вопреки безбрачию
католического духовенства, Кальвин вступил здесь в брак с Иделеттой де Бюре, молодой вдовой
анабаптиста, которого он обратил в свою веру. Их семейная жизнь продолжалась до кончины
Иделетты в 1549 г., и, поскольку трое их детей умерли в младенчестве, а домашние
заботы взяла на себя семья брата, вопрос о втором браке не возникал. Авторитет Кальвина среди протестантских лидеров особенно
укрепило произведение, которое он сочинил в ответ на послание кардинала Якопо
Садолетто (1477-1547). Этот выдающийся философ, писатель и дипломат, в прошлом
служивший секретарём папы Льва X, защищал идею мирного преобразования Церкви. Теперь
он обратился к жителям Женевы с призывом отказаться от новшеств реформаторов и
вернуться в лоно Матери- Церкви под начало папы римского и смутил многих благодаря
поэтической образности этого обращения. В "Ответе кардиналу Садолетто" (1 сентября 1539
г.) Кальвин писал, что реформированное христианство гораздо ближе к апостольскому, нежели
католицизм, что нужно лишь восстановить облик древней Церкви, которую истерзали
невежественные схоласты, папы и их приспешники. Ведь первоначальное христианство не
знало пап, не изобретало чистилища, не злоупотребляло таинствами ради доходов, ибо
апостолы не искали личной выгоды. Стоит только сравнить положение Церкви в то время,
когда у восточных христиан были Иоанн Златоуст и Василий Великий, а у
западных Киприан, Амвросий и Августин, с её нынешним состоянием, как придётся признать
заблуждение кардинала. От прежнего единства и чистоты Церкви остались одни
развалины. Следовательно, протестанты озабочены правым делом восстановления верности
и чистоты учения; они- то и являются ревнителями древних традиций. Католики,
напротив, оказались "новаторами" и нарушителями порядка,
установленного Богом. Такой поворот мысли оценили многие реформаторы.
"Ответ" похвалил сам Лютер, а в Женеве расстановка сил изменилась в пользу изгнанных
реформаторов. В 1541 г. Кальвина вновь пригласили в Женеву. После
спокойной жизни в Страсбурге он воспринял возвращение к руководству церковью в Женеве как
свой крест, но именно поэтому увидел в очередном повороте судьбы перст Божий. В
предлагаемом трактате "О христианской жизни" тема несения каждым христианином
своего креста занимает центральное место. К тому времени религиозно-философское кредо Кальвина
вполне сложилось, и лишь учение о кальвинистской Церкви пополнилось затем опытом,
который реформатор приобрёл, будучи непосредственным создателем структуры
новых учреждений и лидером протестантов Европы. В соответствии с идеями "Наставления в христианской
вере" в Женеве была проведена реформа Церкви и общественной жизни. Теперь церковное и
мирское в жизни христианского сообщества не противопоставлялись, как это
предполагал средневековый католицизм, а сближались. Верующего призывали как можно
лучше выполнять своё жизненное предназначение, и проза жизни, будничная работа
преображались в исполнение божественной воли. Но одновременно исчезали границы между Церковью и
государственными структурами. Светским властям женевские реформаторы отвели очень
большую роль в выполнении религиозных задач. Чтобы бюргеры приучили себя жить по
Евангелию, их должны были регулярно вдохновлять проповедники, поощрять или
предупреждать выборные старейшины, а наказание — за идолопоклонство,
безнравственность и ереси — осуществлялось в судебном порядке. Кальвинистская церковь в Женеве сформировалась в условиях
социальных конфликтов, сопровождавших становление здесь демократической
республики. Особенно активно противники Реформации действовали в
1551-1555 гг., когда оппозиция получила большинство мест в правительстве города. В это
время гонениям за инакомыслие и ересь подверглись многие горожане; их
отлучали от Церкви и изгоняли из города в соответствии с законами, предусматривавшими за
ересь даже смертную казнь. Так, в 1553 г. трагически оборвалась жизнь Мигеля Сервета
— по решению правительства, находившегося в оппозиции к сторонникам Кальвина, но
согласившегося с ними, что ересь необходимо искоренять мечом. После изгнания оппозиции деятельность сторонников Кальвина
проходила относительно стабильно вплоть до кончины реформатора 27 мая 1564 г. Истории Женевы при Кальвине посвящена обширная литература,
в которой так или иначе подчёркивается факт существенного изменения моральных норм
городского сообщества. Романисты охотно изображали превращение почти вольного
феодального города в унылую вотчину придирчивого "женевского папы",
но для многих современников Женева служила "лучшей школой Иисуса Христа, когда-либо
встречавшейся на земле с апостольских времен" (Дж. Нокс). Литературное наследие Жана Кальвина можно разделить на три
основных комплекса произведений. Первый — это "Наставление в христианской вере" и
связанные с ним по своей тематике трактаты. В них систематически излагается и разъясняется
доктрина протестантизма и столь же систематически опровергаются её разнообразные
оппоненты. И хотя перед нами богословские руководства, но они созданы человеком,
которого сформировала гуманистическая культура. Основным признаком стиля
ренессансных писателей был диалог, что отражало диалогический способ мышления, при
котором истина устанавливается в споре, в обмене мнениями. Поэтому
главные идеи Кальвина подаются исключительно полемически, в споре или диалоге то с
античными философами, то с Отцами Церкви, то со схоластами, то с
"папистами" и т. д. Важно отметить, что эти произведения создавались не столько для специалистов,
сколько для "простецов", массового читателя, которого автор сознательно вовлекал в
полемику со своими оппонентами, чтобы убедить в правоте истинного
христианского учения, открывшегося ему. Как полемист и одарённый писатель реформатор часто обращался
к сатире, и его "Трактат о реликвиях" (1543), как и
"Трактат о соблазнах" (1550) отнесены к" лучшим образцам ренессансной сатиры, наряду с "Похвалой
глупости" Эразма Роттердамского, романом Рабле "Гаргантюа и Пантагрюэль" и
другими. Шедевром французской прозы считается французская версия "Наставления",
законченная Кальвином в основном в 1541 г. Богословское сочинение впервые зазвучало на французском
языке, и Кальвин, наряду с Рабле, стал творцом национального литературного языка. Второй комплекс произведений Кальвина — Это комментарии ко
всем (кроме Апокалипсиса) книгам Ветхого и Нового Заветов, а также
полный перевод Библии на французский язык (1551-1553) и проповеди. Комментарии
сосредоточены на филологическо-философском толковании Писания; вместе с тем
в них разрабатываются многие темы учения Кальвина, затронутые в
"Наставлении". При работе с текстами Библии реформатор исходил из того, что каноничность и
богодухновенность божественного Слова незыблемы, однако следует установить
подлинность различных его записей. Сличая Вульгату (официально признанный
Католической церковью латинский перевод Библии) с разнообразными источниками, Кальвин
подверг основательной критике перевод св. Иеронима, предложив читателю свою
Французскую Библию. Художественный пафос библейских книг, захватывающий
читателя с такой силой, какой не обладала античная литература, Кальвин объяснял тем, что
Моисей и пророки служили лишь "органами" божественного Слова. При этом каждый
пророк жил в своё историческое время и ориентировался на свой круг слушателей и
читателей; отсюда особенности стиля, который, например, у Амоса прост и даже грубоват, а у
Исайи возвышен до трагического. Реформатор учил, что в Писании Бог разговаривает с
человеческим родом как педагог, который сначала воспитывает ребёнка, потом юношу и наконец
зрелого мужа, способного воспринять высокие истины. В переводе Кальвина пророки и
апостолы говорят на современном ему французском языке, без архаизмов, но и без
упрощения или модернизации. Некоторые переводы Ветхого Завета,
выполненные гуманистами, Кальвин отвергал именно за ненужную, по его мнению, популяризацию
пророческой речи. Нужно отметить, что русский читатель обладает пока
единственным полным переводом Библии — Синодальным, который мы использовали, отмечая в
публикуемом тексте те библейские цитаты, которые в переводе Кальвина не вполне
соответствуют Синодальному. Своеобразен третий комплекс произведений реформатора —
письма, в которых нашли отражение реальные трудности дела утверждения нового
вероучения и организации Церкви. Сохранившиеся 4 200 писем адресовались конкретным
людям, но создавались они как публицистические произведения, ходили в списках по
рукам, публиковались. Письма Кальвина расходились из Женевы по всей Европе и служили
могучим средством пропаганды протестантизма. Однако главной книгой Кальвина, над которой он работал всю
жизнь, постоянно её совершенствуя, стало "Наставление в христианской
вере" (Institutiones Religionis Christianae). Первое издание, выпущенное в Базеле в 1536 г., —
относительно небольшой том, подходивший своим форматом для вместительных карманов
бюргеров XVI века. По структуре книга следовала катехизису Лютера и была
разделена на б глав. Второе издание вышло в Страсбурге в 1539 г. По объёму оно примерно в три
раза превышало предыдущее, а введённые в него новые материалы показывали, что теперь
автор действительно сложился как протестантский мыслитель. Это было важно,
поскольку Реформацию её сторонники понимали неоднозначно и вокруг протестантского
вероучения шла нескончаемая идейная борьба. Ренессансная культура была двуязычной, и, хотя именно
тогда в Европе сформировались национальные языки, в "республике учёных"
употреблялась почти исключительно латынь. Не случайно и "Наставление" публиковалось на
двух языках. Французская версия второй редакции вышла из печати в Женеве в 1541 г. В предисловии
к нему Кальвин объяснял, что Священное Писание не требует дополнений, но неискушённому
в нём человеку необходима помощь просвещённых в христианской философии
людей. "Именно потому, что я вижу, как важно таким образом
помочь людям, жаждущим просвещения в учении о спасении, я постарался исполнить
это дело в меру отпущенного мне Господом дарования и сочинил эту книгу. Вначале, чтобы
помочь учёным людям, к какой бы нации они ни принадлежали, я изложил её
по-латыни. Спустя некоторое время я переложил её также и на наш язык, желая открыть нашей
французской нации то, что могло бы пойти ей на пользу". В последующих изданиях книга продолжала расти по объёму и
меняться по структуре. Окончательная, шестая редакция произведения, изданная в
1559 г. по-латыни и в 1560 г. по-французски, состоит из 80 глав, распределённых по
четырём книгам. Специалистам известны все детали, отличающие французскую версию от
латинской. Наш перевод сделан с французского текста; французское "Наставление"
чуть подробнее латинского, однако мы не отмечали в публикуемом тексте фразы, отсутствующие в
латинской версии. Раздел "О христианской жизни" Кальвин писал в
Страсбурге, когда Мартин Буцер опубликовал там труд "О попечении души" (1538),
поощрявший к раздумьям о святости в житейском поведении христиан. Во второй редакции
"Наставления" Кальвин поместил этот раздел в заключение, но потом перенёс его в третью
книгу (гл. VI-X). Известно также, что трактат "О христианской жизни" получил
хождение как самостоятельное произведение с 1540 г. Зафиксированы три издания трактата, вышедшие при
жизни реформатора: латинское — 1550 г., французское — 1551 г. и английское —
1550 г. Впоследствии его издавали и переводили с таким успехом, что издатели
закрепили за ним название "Золотая книжка Кальвина об истинно христианской жизни". Один из первых читателей трактата "О христианской
жизни", молодой французский протестант, писал в 1540 г., что Кальвин в этом
произведении "убедительно обучает Христу". Действительно, этот этюд о морали
воодушевлял созерцанием идеала и переживанием близости христианина ко Христу. Здесь реформатор
проникает в тайны человеческого сердца, раскрывает мотивы поступков,
закономерности движения чувств, указывает священные примеры для подражания. Раскрывая
перед верующими, какие опоры даны им для врачевания души, какие размышления и
действия выведут грешников на путь спасения, Кальвин предлагает обеспокоенным,
растерянным и ищущим духовных перспектив людям обрести уверенность совести. Это наиболее
психологичные страницы "Наставления". Исходя из того, что Бог помогает
своим служителям' и ведёт их по пути избавления от рабства греху к безупречной святости,
реформатор вводит святость и избранничество в норму христианской жизни. Моральному учению Кальвина довольно часто приписывают
исключительно суровое, аскетическое, пуританское начало. Оно, действительно,
утверждает, что путь христианина ведёт к сораспятию Христу и крестному испытанию, когда
страдание преобразует жизнь христианина, приближая его к идеалу. Но о неизбежности
страдания, о долге самоотречения, о любви к ближнему, о несении каждым
человеком своего креста и о подражании Христу рассуждали многие христианские писатели
задолго до Реформации. Фома Кемпийский в своём знаменитом трактате "О
подражании Христу" (ок. 1418 г.) на столетие раньше учил, что для спасения важна лишь праведная
жизнь и не важны обряды, если для души они проходят бесследно. Фома, выражая общие
идеи движения "Нового благочестия", писал, что на смену внешней религии,
которая не создаёт благочестия, приходит религия внутреннего человека. Внутренний человек постоянно
пребывает с Иисусом, размышляет о Его святейшей жизни, мысленно
страдает Его ранами. Фома советовал христианам избавляться от привязанности ко всему
земному, упражнять свободный дух в покое и молчании и, Заказывая тело,
учиться умирать для мира. Идея подражания Христу у Кальвина, напротив, предполагает
путь совершенствования христианина в миру, где всё христианское сообщество,
размышляя о будущей жизни, получает благословение свыше на земное бытие. Как и у
Лютера, бегство от мира и монашеские аскетические правила подвергнуты у Кальвина
основательной критике. Реформаторы считали, что христиане естественным порядком
вещей привязаны к миру, к общению с другими людьми и плоти и, следовательно,
выполнение мирских обязанностей предписано божественной волей. Поэтому в трактате "О
христианской жизни" святость мыслится не как отказ от земных благ, а как пользование
многообразными дарами земного бытия на началах заповеданной в Евангелии справедливости.
Идеального верующего реформатор видит не беглецом от мира, а мирянином"
занятым благоустройством жизни, включающей в себя дары природы, культуры и искусства.
Жизненная задача, круг обязанностей и рамки поведения людей в христианском
сообществе определяются у Кальвина идеей о христианском призвании. Служа своему
призванию, каждый человек выполняет священный долг, распознавая добро и зло в мире,
выбирая угодную Богу профессию, укрепляя семейные узы и порядок в государстве и
обществе. Кажется, самым трудным моральным навыком реформатор считает умение
размышлять о смерти и посвящает этому особую главу своего трактата. О своём жизненном призвании Кальвин поведал читателям в
предисловии к полному корпусу "Наставления в христианской вере",
которое мы приводим целиком. Докт. ист. наук Н. В. Ревуненкова. Читателю от Жана КальвинаПервое издание этой книги приняли благосклонно, чего я не
ожидал, ибо по Божьей воле и его неоценимой доброте сочинил её очень быстро, понуждая
себя к краткости. Узнав о славе, пришедшей к книге спустя некоторое время (чего
я не хотел и тем паче не искал), я понял, что обязан принести ещё больше пользы
людям, принявшим моё учение с такой любовью. С моей стороны было бы неблагодарностью не удовлетворить
их желания в меру моих скромных сил. Посему я постарался выполнить свой долг: не
только при второй, но при каждой перепечатке книга увеличивалась и обогащалась. Хотя поводов для недовольства проделанной работой у меня
не было, но признаюсь, что я не был собой доволен, пока не придал книге тот план,
который ныне вам представлен и который, надеюсь, вы одобрите. Ради благожелательного отношения к моей работе могу
рассказать, как не щадил себя в этом служении церкви Божьей, проявляя как можно большую
преданность ей, вплоть до того, что прошлой зимой меня чуть было не сжила с этого
света лихорадка; но чем больше болезнь преследовала меня, тем меньше я себя берёг, пока
не усовершенствовал книгу, которая, пережив меня, после моей смерти покажет людям,
как я хотел помочь и тем, кто к ней только что обратился, и тем, кто хотел бы широко
применить её в жизни. Я очень спешил, но не в ущерб доброму делу: мне бы
хотелось, чтобы она принесла Божьей церкви пользы намного больше, чем раньше. Таково
моё заветное желание: поскольку мне и впрямь вполне бы хватило той награды за
свой труд, если бы Бог был мною доволен; лишь бы преодолеть заблуждения и измышления
невежд, клевету и поношения коварных людей. Ведь от того, что Бог всецело заполнил моё сердце
праведным и чистым стремлением возвысить его Царство и служить пользе его церкви, моя
совесть даёт мне надёжное и убедительное ручательство пред Ним и его ангелами в том,
что с тех пор, как мне дарованы обязанность и служение наставлять, у меня нет
иных помыслов, кроме помысла принести пользу его церкви, провозглашая и утверждая
истинное учение, которое Он нам преподал. Хотя я не думаю, что есть на земле человек, которому бы
больше досаждали, которого бы больше язвили и терзали ложными измышлениями и
оскорблениями явные враги Божьей истины и множество негодяев, проникших в его церковь, —
вроде монахов, которые трясут своими рясами далеко за пределами монастырей и
оскверняют местность, по которой проходят, или вроде иных подлых мирян, которые
ничем не лучше. Совсем недавно, когда это послание уже находилось под печатным
прессом, я получил сообщение из Аугсбурга, где собрались имперские сословия,
что пущен слух, будто я устроил бунт против папы, и при княжеских дворах этому
слишком легко поверили. Это показывает, как много злокозненных лицемеров, притворяясь,
что исповедуют Евангелие, очень хотят, чтобы дело обстояло именно так. Вот каким образом вознаграждают меня многие придворные,
которые часто испытывали моё терпение, в то время как они должны были бы помогать
мне, если бы им не мешала неблагодарность: поскольку это обстоятельство мне
известно, им бы следовало обходиться со мною гораздо честнее. Впрочем, дьявол со своими присными глубоко заблуждается,
если замышляет ослабить или устрашить меня столь вздорными наветами. Ибо Бог,
которому я доверился, по своей высочайшей милости одарил меня упорством и непобедимым
терпением, чтобы исполнить его священное призвание, о котором я снова подаю
доказательства всем христианам. Ибо моя задача состояла в том, чтобы таким
образом подготовить и наставить людей, желающих изучать теологию, дабы им легче было
начать читать Священное Писание, а также преуспевать и продвигаться в его
понимании, неуклонно придерживаясь достойного и верного пути. Ибо я считаю, что, работая над книгой, постиг сущность
христианской религии во всех её частях и расположил их в таком порядке, чтобы человек,
усвоивший мою форму наставления, мог легко разобраться и решить, какое именно
место ему нужно искать в Писании и для какой именно цели следует знать, что там
сказано. В то же время здесь мне нет нужды — как в моих
Комментариях, где я излагаю книги Св. Писания, — входить в длинные рассуждения о рассматриваемых
предметах: эта книга является общим указателем, дабы руководить людьми, которые
нуждаются в помощи; ведь здесь ясно видно, что я не злоупотребляю многословием и не
люблю излишеств. Следовательно, читатели, когда им понадобится найти в этой
книге какое-либо конкретное указание, будут избавлены от лишнего труда
благодаря её удобному построению; но я предпочёл бы не хвалить себя, а убедить
вас делом. Посему храни вас Бог, и прошу также не забыть в ваших
святых молитвах пользы, которую вы получите моими стараниями. Из Женевы, в первый день августа 1559 года. Молитва КальвинаВсемогущий Бог Отец, даруй нам, ибо путь наш земной нелёгок, силу Духа Твоего Святого, дабы идти нам мужественно сквозь огонь и воду, так подчиняясь законам Твоим, чтобы встретить смерть без страха, уверенно полагаясь на помощь Твою. Помоги нам сносить ненависть и вражду человеческую, доколе не достигнем окончательной победы и не войдём, наконец, в благословенный покой, который обрёл для нас кровью Своею Сын твой единородный. Аминь. Глава I О ЖИЗНИ ХРИСТИАНИНА, И ПРЕЖДЕ ВСЕГО О ТОМ,
КАК НАСТАВЛЯЕТ О НЕЙ СВЯЩЕННОЕ ПИСАНИЕ 1. Цель жизни возрождённого1 христианина в том, чтобы
установить гармонию2 и согласие между Божьей справедливостью и нашим послушанием,
утвердившись в усыновлении, которым Бог объявил нас своими детьми. И хотя
закон Божий поведал о новой жизни, возрождающей нас и возвращающей к его образу
и подобию, мы из-за на-[ шей непонятливости нуждаемся в помощи — в том, чтобы нас
подталкивали по пути этой новой жизни. А поэтому полезно изложить некоторые места из
Священного Писания, чтобы люди, желающие обратиться к Богу, не сбились с пути,
поддавшись безрассудным страстям. Намереваясь обучать христианскому образу жизни, я хорошо
представляю, что приступаю к сложной и неисчерпаемой теме, которой можно было бы
посвятить большую книгу, если бы я задумал излагать всё подробно. Ведь мы знаем, как
многословны поучения прежних докторов3, когда они рассуждают лишь об одной какой-либо
добродетели. И дело здесь вовсе не в чрезмерной словоохотливости; ибо какую бы
добродетель мы ни стали восхвалять, сведения о ней так обширны, что правильное
рассуждение кажется невозможным без большой обстоятельности. Однако я не
стремлюсь ни подробно рассказывать про учение о жизни, которое разработал, ни
разъяснять каждую добродетель по отдельности, ни составлять пространные поучения. Всё
это следует искать в других книгах, главным образом в гомилиях4 прежних докторов, то
есть в предназначенных для публики проповедях. Я укажу лишь некий план, которым должен руководствоваться
христианин, направляясь к верной цели благоустроения своей жизни. Я кратко изложу, повторяю, лишь общее правило, которому он
мог бы следовать во всех своих поступках. Не исключено, что иногда нам придётся
вводить рассуждения, встречающиеся в проповедях прежних докторов; однако
предстоящее нам дело требует по возможности более сжатого изложения. Ведь подобно тому,
как философы5 исходят из общего понятия о честности и справедливости, рассуждая об
отдельных обязанностях и различных проявлениях добродетели, Св. Писание тоже
толкует о частностях на основе общего, но лучше и убедительнее философов. Разница в том, что философы, снедаемые честолюбием,
старались придать форме изложения особый блеск и строгую последовательность, дабы
показать свою проницательность. Напротив, Св. Дух, поучая без какой-либо
высокопарности и самолюбования, не всегда столь строго придерживается
определённого порядка и метода. Тем не менее, подчас прибегая к ним, Он указывает нам, что
не следует пренебрегать и методичностью. 2. Итак, метод Писания, о котором идёт речь, двоякий. Его
цель, во-первых, вселить в сердце любовь к справедливости, к которой по своей природе
мы отнюдь не склонны. Во- вторых — снабдить нас чётким правилом построения жизни,
предохраняющим от ошибок и заблуждений. Что касается первой цели, то в Писании есть много
превосходных рассуждений, способных возбудить в сердце любовь к добру; о них мы уже
не раз говорили, а о некоторых вспомним и здесь. Для начала зададимся вопросом:
есть ли довод убедительнее, чем тот, что надо быть святыми, поскольку свят наш Бог
(Лев 19:2; 1 Пет 1:16)? К этому Писание добавляет, что мы рассеяны по лабиринту
этого мира, как заблудшие овцы, но Он собрал нас, дабы мы находились вместе с Ним. Говоря о нашем соединении с Богом, надо помнить, что
связует нас святость. Но мы вступаем в общение с нашим Богом вовсе не благодаря
своей святости. Ибо, прежде чем стать святыми, нам надо припасть к Нему, чтобы Он
уделил нам от своей святости, а мы смогли последовать за Ним по его зову; и поскольку его
слава не может быть запятнана ни скверной, ни беззаконием, нам надо быть похожими на
Него, раз мы принадлежим Ему. Писание учит, что именно в этом конечная цель нашего
призвания6, к которой мы должны постоянно стремиться, если хотим достойно ответить нашему
Богу. Ибо зачем было избавлять нас от грязи и скверны, в которые мы были
погружены, если мы хотим оставаться в них всю жизнь? Далее, Писание напоминает, что если мы хотим принадлежать
к Божьему народу, нам следует жить в святом городе Иерусалиме. Поскольку этот
город Он освятил и посвятил своей славе, недопустимо, чтобы его оскверняли нечестивцы
и профаны7. Поэтому и сказано: кто ходит непорочно и делает правду, тот найдёт
обитель под сенью Господа (Пс 23:3; 14:2; Ис 35:8 и др.). Ибо не пристало храму, в
котором пребывает Он, быть грязным, как хлев. 3. Затем, чтобы ещё более воодушевить нас, Писание
раскрывает, как Бог примирился с нами во Христе и дал в Нём людям столь яркий пример и
идеал для подражания. А те, кто думает, будто нравственное учение могут хорошо и
убедительно развивать только философы, пусть попробуют найти в их сочинениях столь же
добрые наставления, как те, что я сейчас изложил. Когда они изо всех сил стараются
призвать нас к добродетели, то приводят единственный довод: надо жить в соответствии с
природой. Писание же верно указывает нам более надёжный источник
истины, когда велит не только сообразовывать всю жизнь с Богом, подателем её, но и
напоминает, что во грехе мы пали и уклонились от подлинной цели сотворения человека. Оно добавляет, что Христос, примиривший нас с Богом-Отцом,
дарован нам как образец непорочности, которому мы должны следовать в жизни. Можно ли сказать что-либо более вдохновляющее и
убедительное? И можно ли ещё чего- то требовать? Ибо Бог принял нас своими детьми с условием,
чтобы в нашей жизни проступал лик Христа; если же мы не стремимся к
справедливости и святости, то не только низко и бесчестно предаём своего Творца, но и
отрекаемся от Него как от Спасителя. Следовательно, Писание заботится о том, чтобы раскрыть
перед нами все благодеяния Бога и все условия нашего, спасения, когда, например,
провозглашает: поскольку Бог дан нам как Отец, то нас можно обвинить в подлой
неблагодарности, если мы не ведем себя как его дети (Мал 1:6; Еф 5:1; 1 Ин 3:1). И поскольку Христос очистил нас, омыв своею кровью, и
передал нам эту чистоту через крещение, то нам непозволительно погрязнуть в новой
скверне (Еф 5:26; Евр 10:10; 1 Пет 1:15, 19). Поскольку Он сделал нас частью своего Тела, нам нужно
тщательно соблюдать чистоту, ибо мы — члены Тела Христова (1 Кор 6:15; 15:35; Еф 5:23). Поскольку Он, наш Глава, вознёсся на небеса, нам следует
отрешиться от земных привязанностей, чтобы устремить все помыслы к небесной жизни
(Кол 3:1). Поскольку Св. Дух осенил нас, чтобы мы стали Божьими
храмами, нам надо приложить усилия, дабы слава Божья приумножалась в нас и ничем не
была запятнана (1 Кор 3:16; 6:19; 2 Кор 6:16). Поскольку наши душа и тело предназначены для бессмертия в
Царстве Божьем и для нетленного венца его славы, нам надлежит сохранять в
чистоте и без порока душу и тело вплоть до пришествия Господа (1 Фее 5:23). Таковы разумные и надёжные основы благоустроения нашей
жизни, подобных которым не найти во всех сочинениях философов; ибо когда речь идёт о
том, чтобы разъяснить человеку его долг, они рассуждают лишь о природном
достоинстве человека и никогда не поднимаются до более возвышенного. 4. Теперь я обязан обратить своё слово к тем людям,
которые, не зная о Христе ничего, кроме имени, хотят, однако, считаться христианами. Но
разве это не дерзость — похваляться его святым именем, когда на самом деле к Нему
приобщился только тот, кто воистину познал Его через слово Евангелия? Ал. Павел полагает, что нельзя истинно познать Христа,
если не отрешиться от ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях, дабы
облечься во Христе в нового человека (Еф 4:22-24). Отсюда следует, что такие люди лгут, утверждая, будто
познали Христа, тем самым оскорбляя Его, как бы ни была красива их болтовня. Ведь Евангелие учит не языку, а жизни8. Его нужно
постигать не только с помощью разума и памяти, как другие науки, но оно должно полностью
захватить душу и утвердить свой престол и ковчег в глубине сердца — в противном случае оно
не принято. Поэтому пусть они либо не позорят Бога своей похвальбой, либо проявят
себя как ученики и последователи Христа. Первое место в религии мы отвели её учению, поскольку оно
является началом нашего спасения. Но чтобы это учение принесло нам пользу и дало
свои плоды, оно должно проникнуть в глубину сердца и оказать воздействие на нашу
жизнь и даже на свой лад преобразовать нашу природу. Если философы имеют все основания для гнева на тех, кто
корыстно пользуется плодами их трудов, превращая в софистическую болтовню то
искусство, которое они считают руководством к жизни, то насколько же больше оснований у
нас обличать болтунов, сующих нос в Евангелие, но отвергающих его собственной
жизнью! А ведь Евангелие должно проникать в самое сердце, укорениться в душе во сто
тысяч раз крепче, чем все философские поучения, цена которым невелика. 5. Я не требую, чтобы нравы христианина абсолютно и
полностью соответствовали Евангелию; хотя следует этого желать и к этому стремиться.
Я не требую евангельского совершенства столь строго и неукоснительно, чтобы не
признавать христианином человека, который его не вполне достиг. Ибо тогда все миряне
оказались бы отвергнутыми церковью; ведь не найти ни единого человека, который,
несмотря на все свои старания, не был бы ещё очень далёк от совершенства, а большинство
людей вовсе не приблизились к нему. Что же необходимо? Разумеется, нам необходимо иметь перед
глазами эту цель, на неё должны быть направлены все наши поступки: то есть нам
следует стремиться к заповеданному Богом совершенству. И я призываю, чтобы вы
прилагали усилия и надеялись достичь цели. Ведь если мы сопричастны Богу, то недопустимо по
собственной прихоти одну часть заповеданного в его слове принимать, а другую отвергать.
Ибо Он требует от нас прежде всего цельности. Этим словом Он обозначает простоту
чистого сердца, свободного от какого бы то ни было притворства и не приемлющего
двоедушия. Это как если бы сказать, что главное в правильной жизни — духовное9, когда сокрытая
в душе любовь искренне посвящается Богу, дабы человек шёл путём справедливости и
святости. Однако, пока мы пребываем в земной темнице, нет среди нас ни настолько
крепкого духом, ни настолько целеустремлённого, кто шёл бы по этому пути достаточно
быстро: напротив, в своём большинстве люди настолько слабы и немощны, что шатаются и
хромают, едва продвигаясь вперёд; так пусть же каждый идёт в меру своих
скромных возможностей, но не сходит с избранной стези. Как бы медленно человек ни продвигался, он каждый день
понемногу приближается к заветной цели. Будем же непрестанно стремиться как можно больше преуспеть
на стезе Господней и не утратим решимости, если преуспеем лишь в малом. Даже если
наши чаяния не сбылись, ещё не всё потеряно, только бы сегодняшний день был лучше
дня вчерашнего10. Лишь бы мы стремились к чистой и поистине простой цели и старались
её достигнуть, не обманываясь суетной лестью и не прощая себе пороков;
пытались становиться день ото дня лучше, пока не приблизимся к высшему благу, которого
мы должны искать и добиваться в течение всей жизни, чтобы, избавившись от
немощной плоти, приобщиться к нему и стать его полноправными участниками в тот день,
когда Господь призовёт нас к себе. Глава II О СУЩНОСТИ ХРИСТИАНСКОЙ ЖИЗНИ ИЛИ О ТОМ,
ЧТОБЫ ОТРЕШИТЬСЯ ОТ САМИХ СЕБЯ1. Теперь переходим ко второму положению. Несмотря на то,
что Закон Божий содержит прекрасный метод и чёткое руководство относительно того,
как построить нашу жизнь, благой небесный Учитель счёл нужным преподать своему
народу правила в виде чудесного и подробного учения. Изложение этого учения начинается с того, что верующие
должны предоставить свои тела в жертву живую, святую, благоугодную Богу и что в этом
заключается служение, которое мы по справедливости обязаны Ему воздавать (Рим 12:1). Отсюда следующий призыв к верующим: не сообразуйтесь с
веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познавать волю Божию. Очень важно признать, что мы вручены и посвящены Богу,
чтобы отныне думать, говорить, размышлять и поступать только во славу Его. Ведь
непозволительно употреблять то, что священно, для мирских дел. Следовательно, если мы
принадлежим не себе, а Господу, то понятно, что делать, чтобы не сбиться с пути,
и чему надо посвятить всю жизнь. Мы не принадлежим себе: поэтому пусть наши разум и воля не
определяют ни наших решений, ни того, что нам следует делать. Мы не принадлежим себе: поэтому не будем стремиться к
тому, к чему нас побуждает плоть, и потворствовать ей. Мы не принадлежим себе: забудем же по возможности о себе и
обо всём, что нас окружает. Мы принадлежим Господу: будем жить и умирать для Него. Мы принадлежим Господу: пусть его воля и мудрость
руководят всеми нашими поступками. Мы принадлежим Господу: пусть вся наша жизнь будет
устремлена к Нему как к единственной цели. О, как преуспел человек, который, зная,
что не принадлежит себе, отнял у своего разума власть над собою, чтобы вручить её
Богу! Ибо если для человека самое верное средство погубить себя — это угождать себе,
то самое надёжное средство спасения — не жить собственным разумом, не желать ничего
по своей воле, а лишь следовать Господу. Поэтому пусть наш первый шаг будет
отречением от самих себя, чтобы направить всю силу нашего разума на служение Богу. Я называю служением не только повиновение его слову, но и
отказ человеческого разума от собственных помышлений, решительное обращение к Божьему
Духу и подчинение Ему. Подобное преображение, которое для св. Павла означало
"обновиться духом ума вашего" (Еф 4:23), было неведомо никому из философов, несмотря на
то, что оно есть вхождение в жизнь. Ведь философы учат, что только разум должен
управлять и руководить человеком, и считают, что только ему следует внимать и следовать, то
есть они вверяют разуму руководство жизнью. Христианская же философия, напротив,
велит, чтобы разум отступил, дал место Св. Духу и подчинился его
водительству, дабы человек больше не жил собой, но носил бы в себе, сострадая, Христа, живого и
царствующего, 2. Отсюда следует также, что мы должны стремиться не к
тому, что приятно нам, а к тому, что приятно Богу и способно умножить его славу. Требуются немалые усилия, чтобы мы, почти забыв о себе,
менее всего о себе заботясь, направляли всё своё рвение на то, чтобы повиноваться Богу
и его заповедям. Ибо, когда Писание запрещает нам заботиться в первую очередь о себе,
оно не только изгоняет из нашего сердца жадность, жажду власти, высоких почестей и
знатности, но также хочет искоренить в нас всяческое честолюбие, погоню за людской
хвалой и прочие тайные пороки. Разумеется, нужно, чтобы христианин -проникся убеждением,
что вся его жизнь проходит пред Богом. Поскольку, представив это, христианин будет
стараться отчитаться перед Ним во всех своих поступках, то он направит все свои чаяния к
Богу и не отвернётся от Него. Ибо тот, кто во всех своих делах устремляет взоры к Богу,
легко освобождает свой дух от суетных мыслей. Таково отречение от самих себя, которого Христос
настоятельно требует от своих учеников в качестве первого навыка (Мф 16:24). Когда человеческое сердце отвергает себя, то из него
прежде всего изгоняются гордыня, заносчивость и чванливость; затем жадность,
невоздержанность, страсть к роскоши и наслаждениям, а также другие пороки, которые порождает в
человеке любовь к себе. Наоборот, везде, где нет самоотречения, человек или
предаётся самым низменным излишествам без стыда и совести, или, если ещё сохраняется
видимость добродетели, портит её дурной жаждой похвалы и славы. Пусть попробуют
показать мне человека, который бескорыстно делает людям добро, но не отрёкся от
самого себя согласно повелению Господа. Ведь люди, которые ещё не умели этого
достичь, поступая добродетельно, по крайней мере искали похвалы. А философы (больше всего проявившие рвение в
доказательствах, что к добродетели следует стремиться ради её самой) были настолько полны
высокомерия и гордыни, что явным образом радели о добродетели лишь для того, чтобы
иметь основания для гордости. Между тем, тщеславные люди, то есть люди, ищущие мирской
славы, или те, что готовы лопнуть от самодовольства, отнюдь не угодны Богу; ибо Он
говорит, что первые получили награду в земной жизни, а вторые дальше от Царства Божия,
чем мытари и блудницы. Однако мы ещё не показали достаточно ясно, сколько
препятствий мешают человеку обратиться к добру, если он не отрешился от самого себя.
Верно говорили в старину, что человек таит в душе целую вселенную пороков. И мы не
отыщем исцеления, если не отречёмся от самих себя и от того, что нам по нраву, если
не принудим свой разум находить то, чего требует от нас Бог, и если не устремимся
к этому, повинуясь лишь его желанию. 3. В другом месте ап. Павел более отчётливо, хотя и
кратко, разъясняет, из чего складывается добродетельная жизнь. "Ибо явилась благодать Божия, говорит он,
спасительная для всех человеков, научающая нас, чтобы мы, отвергнувши нечестие и мирские похоти, в
воздержании, справедливости и благочестии жили в нынешнем веке, ожидая блаженного
упования и явления славы Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, Который дал Себя за нас,
чтобы избавить нас от всякого беззакония и очистить Себе народ особенный, ревностный
к добрым делам" (Тит 2:11)11. Итак, после того, как Бог явил свою милость, чтобы
укрепить наш дух и проложить для нас путь служения Ему,. Он устраняет два препятствия, сильно
нам мешающие: нечестие, к которому мы весьма склонны по природе, и мирские похоти, о
которых разъясняется ниже. Кстати, слово "нечестие" (impiete) обозначает не
только суеверия, но и всё то, что противно подлинному страху Божьему. Выражение "мирские похоти" (cupiditez mondaines)
имеет тот же смысл, что и "плотские влечения". Тем самым Бог в соответствии с обеими
частями Закона12 повелевает нам очистить естество наше и отбросить всё, что подсказывают
разум и воля. Всё наше поведение Павел сводит к трём принципам:
воздержание, справедливость и благочестие. Первый принцип, то есть воздержание (sobriete), означает
как целомудрие и умеренность, так и чистое, спокойное вкушение всех Божьих благ и
терпение в бедности. Слово "справедливость" (iustice) подразумевает
прямоту и открытость, которых следует держаться в общении с ближними, чтобы воздавать каждому
то, на что он имеет право. "Благочестие" (piete), которое Павел ставит на
третье место, очищает нас от любой земной скверны и соединяет с Богом в святости. Когда эти три добродетели соединяются неразрывно, они
образуют законченное совершенство. Однако нет ничего труднее, чем отвергнуть свой разум,
смирить или совсем отбросить похоти ради того, чтобы предаться Богу и нашим братьям, и,
пребывая в прахе земном, помышлять об ангельской жизни; поэтому св. Павел, дабы освободить
наши души от всяких уз, призывает нас надеяться на блаженное
бессмертие, говоря, что мы боремся не напрасно, потому что Иисус Христос, придя однажды как
Искупитель, явит нам своим последним пришествием плоды спасения, которые Он нам
даровал. Таким образом, Павел зовёт нас не поддаваться соблазнам,
которые обычно ослепляют нас до такой степени, что мы не стремимся, как подобало бы
нам, к небесной славе; и тем самым он учит нас быть странниками на земле, дабы не
лишиться небесного наследия. 4. Итак, эти слова свидетельствуют о том, что отречение от
самих себя отчасти зависит от людей, отчасти же — и главным образом — от Бога. Ибо когда Писание повелевает почитать другого высшим себя
и преданно радеть о благе ближних (Рим 12:10; Флп 2:3), оно даёт нам заповеди,
исполнить которые мы совершенно не в состоянии до тех пор, пока не очистим наш дух от
природного начала. Ведь все мы настолько ослеплены и захвачены любовью к
себе, что каждый считает себя вправе возвыситься над другими и пренебречь всеми ради
себя. Стоит Богу одарить нас какой-либо милостью, вызывающей
уважение людей, тотчас мы превозносимся; мы раздуваемся от гордыни, чуть ли не
лопаемся от неё. Пороки, которыми мы переполнены, мы тщательно скрываем,
делаем вид, что они незначительны, несущественны, а иногда даже считаем их
добродетелями. Зато достоинства мы ценим в себе чуть не до самовосхваления.
Если же достоинства, даже большие, наблюдаются у других людей, то, чтобы не уступать
им, мы пытаемся по мере возможности их скрыть или принизить. Наоборот, любые недостатки ближних мы, не довольствуясь
суровым и придирчивым наблюдением, чудовищно преувеличиваем. Отсюда проистекает высокомерие, с которым каждый из нас,
словно он избавлен от общей участи, жаждет вознестись над остальными, а всех без
исключения людей презирает как низших. Правда, бедняки уступают богатым, неблагородные —
знатным, слуги — господам, неучи — учёным; но нет такого, кто бы не
фантазировал, что у него есть основания возвыситься над другими. Таким образом каждый,
льстя себе, растит в своём сердце произвол. Приписывая самому себе то, благодаря чему
он собой любуется., он порицает дух и нравы других. Так что, если воспользоваться
сравнением, наружу выступает яд. Находятся, конечно, люди, проявляющие некоторое благодушие
и сдержанность, хотя они не видят вокруг ничего, что бы им нравилось, но как мало
таких, кто сохраняет мягкость и сдержанность, когда их подстрекают и раздражают! В самом
деле, так может быть, если только вырвать из глубины сердца смертельную чуму
самолюбования и самовосхваления; поэтому Писание и отучает нас от них. Ибо, когда мы вникаем в его учение, оно заставляет
помнить, что все сотворённые для нас Богом милости принадлежат не нам, но являются его
бескорыстными щедрыми дарами. Значит, если кто-либо похваляется, то тем самым проявляет
неблагодарность. "Ибо кто отличает тебя? — говорит св. Павел. — Что ты имеешь, чего
бы не получил? А если получил, что хвалишься, будто не получил?" (1 Кор 4:7). С другой стороны, тщательно исследуя свои пороки, мы
должны прийти к смирению. Таким образом в нас исчезнет всё, от чего мы могли бы
возгордиться, но останутся все основания, чтобы подчиниться и смириться. Более того, нам ведено почитать Божьи дары, которые мы-
видим у своих ближних, чтобы благодаря им мы почитали людей, обладающих этими дарами.
Ибо было бы большой дерзостью и бесстыдством пожелать лишить человека той
чести, которую оказал ему Бог. Далее, нам ведено не смотреть на недостатки, а покрывать
их; не для того, чтобы им потворствовать лестью, но чтобы не оскорблять того, кто
совершил ошибку, поскольку мы должны любить и чтить его. Тогда станет так, что, с кем бы
мы ни имели дело, мы будем не только сдержанны и умеренны, но даже мягки и дружелюбны;
однако истинного благодушия никогда не достигнешь, если ты не готов в душе
принизить себя и вознести других. 5. Насколько же трудно исполнить долг заботы о благе
ближнего? Если мы не оставим помыслов о самих себе и не избавимся от
малейшего плотского пристрастия, мы ничего не добьёмся. Ибо как исполнить долг
любви, который возлагает на нас св. Павел, если не отречься от самого себя,
полностью подчинив себя благу ближнего? "Любовь долготерпит, говорит он, милосердствует, любовь
не завидует, любовь не превозносится, не гордится..., не ищет своего..." (1
Кор 13:4 сл.). Если бы было только то одно повеление, что мы не должны
искать своей пользы, то разве не пришлось бы нам бороться с нашей природой, которая так
и тянет любить самих себя? Она едва ли позволяет быть равнодушным к собственному
благу и тем более раздеть о благе ближнего или, скорее, отказаться от своего права,
чтобы уступить его ближним. Поэтому, чтобы нас вразумить, Писание открывает нам, что
всё, что мы получили по милости Господа, было дано с условием употребления на
общее благо церкви. Законное пользование этой милостью заключается в любовном и щедром
распределении между нашими ближними; чтобы подобное распределение
осуществилось, нам было дано наилучшее, самое надёжное правило, когда было сказано, что
Бог вручил нам дары с условием употреблять их на благо других (1 Кор 12). Писание, однако, идёт ещё дальше, сравнивая милости,
полученные каждым из нас, со свойствами каждого члена в человеческом теле. Ни один член не способен действовать лишь для себя, но
действует не только для себя, а и на пользу другим членам; и ни один член не получает
никакой иной пользы, кроме той, которую получает всё тело. Таким же образом верующий должен отдавать всё что может
своим братьям, о себе же заботиться лишь постоянным устремлением всех помыслов на
общее благо церкви. Так не забудем же, когда совершаем добро и творим
милосердие, что мы — раздатчики всего, данного нам Господом, чтобы помогать ближним, и что
нам предстоит отчитаться в исполнении возложенного на нас поручения. Тем более не
забудем, что нет иного способа раздать всё, что нам дано, по правде и справедливости, как
лишь соблюдая правило любви. Тем самым мы не только соединим заботу о благе ближнего с
заботой о собственном благе, но и подчиним собственное благо чужому. В самом деле. Господь, желая показать нам, каким образом
по правде и справедливости распорядиться полученным от Него, некогда так наставлял
народ Израиля при малейших благодеяниях, которые Он ему оказывал: Он повелел, чтобы
первые новые плоды были принесены Ему (Исх 22:29; 23:19), дабы народ
засвидетельствовал, что ему не позволено вкусить каких-либо плодов, не посвященных Богу. Итак, если Божьи дары вполне освящены для нас лишь после
того, как мы их собственными руками вручили Богу, то ясно, что без этого
освящения происходит только злоупотребление, достойное порицания. Конечно, было бы безумием пытаться обогатить Бога, вручая
Ему то, чем мы владеем. Поскольку наши блага Ему не нужны, то, как говорит пророк,
мы должны передать их Его святым, которые на земле (Пс 15:23). Недаром благодеяния сравниваются со священными жертвами:
такие поступки соответствуют древнему обряду, бывшему при Законе, о
котором я только что говорил (Евр 13:16; 2 Кор 9:5). 6. Чтобы мы не утомились, творя добро (что в противном
случае произошло бы непременно) , нам надлежит помнить, как апостол повторяет:
любовь долготерпит, любовь не превозносится (1 Кор 13:4). Господь велит делать добро всем людям без исключения,
пусть даже большинство их недостойны, если их оценивать по собственным заслугам. Но
Писание внушает нам, чтобы мы смотрели не на то, чего заслуживают люди, а на
образ Божий в них, который надо почитать и любить. В особенности нам следует видеть
его у своих по вере (Гал 6:10), тем более, что образ Божий в них обновлён и возрождён
Христовым духом. Значит, кто бы ни предстал перед нами, нуждаясь в помощи,
у нас нет основания отказать ему. Если мы скажем, что он нам чужой, то ведь Господь отметил
его печатью, которая роднит его с нами. Поэтому Он увещевает, чтобы мы не укрывались
от своего единое кровного (Ис 58:7). Если мы ссылаемся на то, что этот человек презренен и
ничего не стоит, то Господь возражает, что Он оказал ему честь, дав свой образ к его
украшению. Если мы скажем, что ничем не обязаны ему, то Господь нам
ответит, что Он послал его вместо Себя, дабы мы отплатили Ему за благодеяния, которые
Он нам оказал. Если мы скажем, что он не заслужил, чтобы мы сделали ради него
хоть один шаг, то ведь образ Бога, который мы в нём созерцаем, настолько
драгоценен, что нам следовало бы отдать за него всё, что имеем. Даже если бы это был человек, который не только не
заслужил с нашей стороны ничего, но и нанёс нам множество обид и оскорблений, это не было
бы достаточной причиной, чтобы не любить его, не заботиться о нём и не служить ему. Ибо если бы скажем, что с нашей стороны этот человек не
заслужил никакого добра, то Бог может спросить, какое зло причинил нам Он, от которого мы
получили все блага. Ведь когда Он велит нам прощать людям, согрешающим против нас
(Лк 17:3), Он берет эти прегрешения на Себя. Лишь таким путём можно достичь того,
что не только затруднительно для человеческой природы, но и вовсе
противоречит ей, а именно, любить ненавидящих нас, воздавать добром за зло, молиться
за обижающих нас (Мф 5:44). Мы, я говорю, достигнем этого, если будем твердо знать,
что людская злоба не должна нас останавливать, что в людях надо видеть образ Бога, который
своим совершенством и достоинством может и должен подвигнуть нас на любовь ко
всем людям и затмить все их недостатки, которые могли бы отвратить нас от любви. 7. Следовательно, тоща умертвим мы плоть, когда совершим
милосердный поступок (charite). Это достигается не только выполнением своих
обязанностей по отношению к ближнему, но истинно братской любовью. Ибо вполне возможно, что внешне кто-нибудь полностью
выполнит свой долг в отношении ближнего, но тем не менее он выполнит его не
надлежащим образом. Есть много людей, желающих казаться щедрыми, и, однако, либо
гордым видом, либо надменной речью они попрекают тех, кого одаривают. Так мы
дошли до нынешней беды, состоящей в том, что большинство людей, подавая милостыню,
унижают. Такой извращённости не должны бы допускать даже язычники.
Ведь Господь требует от христиан гораздо большего, чем радостное и весёлое лицо,
Он требует, чтобы их благодеяния были гуманными и необременительными. Прежде всего нужно, чтобы они поставили себя на место
того, кто нуждается в помощи, чтобы они сжалились над ним, как если бы сами разделили
его участь, и чтобы они, помогая, испытывали к нему такое же сострадание, как к
самим себе. Кто будет помогать своим братьям именно с таким чувством,
не только не осквернит доброе дело заносчивостью или упрёками, но и не станет
презирать за нищету того, кому благотворит, и не пожелает поработить его как своего
должника; так, мы не глумимся над больным членом, для исцеления которого прилагает усилия
всё тело; и не думаем, что он особенно обязан другим членам, потому что они больше
потрудились для него, нежели он для них. Ибо члены тела связаны друг с другом не случайным
образом, но это, скорее всего, исполнение долга перед законами природы; и от этого
нельзя отказаться, не вызвав ужасных последствий. Отсюда вывод: нельзя считать себя, как это обычно делают,
свободными от обязательств и расквитавшимися по счёту, если долг в каком-то одном
отношении не выползней. Ведь когда богатый даёт что-то от себя, он часто пренебрегает
остальными обязательствами, освобождая себя от них, как если бы они не имели к нему
отношения. Напротив, пусть каждый помнит, что он должник своих
ближних в отношении всего, чем владеет и что в его власти; он не должен ограничивать свою
обязанность благотворить, если только у него есть на это возможность; по мере того,
как эта возможность возрастает, она должна претворяться в милосердие. 8. Поговорим подробнее о другой стороне самоотречения,
которая зависит от Бога. Достаточно показать, каким образом она должна влиять на
наши терпение и снисходительность. Прежде всего, когда мы ищем способа жить и отдыхать в своё
удовольствие, Писание всегда призывает нас, доверившись Богу вместе со всем, что
имеем, подчинить Ему влечения сердца, чтобы их укротить. Мы с безудержной
яростью и необузданной алчностью жаждем могущества и почестей, ищем власти,
накапливаем богатства и собираем всё, что способствует, как нам кажется, роскоши и
великолепию. С другой стороны, мы боимся и отчаянно ненавидим бедность,
убожество, унижение и избегаем их как только можем. Поэтому очевидно, как тревожно на душе у тех, кто
устраивает жизнь по собственному разумению, сколько ухищрений используют они и какими
муками себя мучают, лишь бы добиться того, к чему влекут их алчность и тщеславие,
избежать бедности и низкого положения. Для того, чтобы верующие не попадали в такого рода
западни, они должны держаться вот какого пути. Главное, нельзя желать, или надеяться обрести, или
воображать иной способ благоденствия, чем Божье благословение, поэтому люди
должны безбоязненно полагаться и опираться на него. Разумеется, плоть может сама осуществить свой замысел,
когда изобретательно добивается почестей и богатства, либо прилагая к тому собственные
усилия, либо с помощью благосклонных людей; тем не менее, очевидно, что всё это —
ничто, и мы никогда не сможем преуспеть ни смекалкой, ни трудолюбием, если
Господь не будет помогать нам в том и другом. И напротив, одно его благословение проложит путь через все
преграды, чтобы привести нас к счастливому завершению всех дел. Более того, даже если бы мы могли приобрести богатство или
добиться почестей без благословения, тем не менее, там, где тяготеет Божье
проклятие, невозможно вкусить и малую толику блаженства; и мы не получим ничего, что не
принесло бы беды, если над нами нет его благословения. Следовательно, было бы крайним
безумием домогаться того, что может принести нам лишь несчастье. 9. Поэтому, если мы верим, что единственный способ преуспеть
заключён в Божьем благословении и без него нас ожидают нищета и бедствия, то
мы обязаны не жаждать богатства и почестей слишком страстно, полагаясь на свой
ум, рвение или покровительство людей либо случая; мы обязаны всегда
взирать на Бога, чтобы под его водительством занять то положение, которое угодно Ему. Тогда мы не будем стремиться завладеть богатством,
добиться почестей правдой или неправдой, силой или хитростью или другими неправедными
путями; но будем искать тех благ, которые не нарушат нашей невинности перед Богом. Ибо кто же, совершая обман, хищения или другие
преступления, может рассчитывать на Божье благословение? Ведь поскольку оно помогает только
тому, кто чист в помыслах и поступках, то человек, желающий благословения, должен быть
чужд беззаконию и всякому злому умыслу. Более того, Божье благословение — словно узда,
сдерживающая нас, чтобы нас не спалила неумеренная страсть к обогащению и чтобы мы не старались
тщеславно возвыситься. Разве не бесстыдство полагать, что Бог должен помочь
приобрести то, чего мы желаем вопреки его слову? Разве Он будет способствовать своим благословением тому,
что проклинает своими устами! В конце концов, даже если дела не пойдут в соответствии с
нашими надеждами и желаниями, эта мысль не позволит нам отчаяться и проклясть
судьбу. Ибо мы будем знать, что это ропот на Бога, по воле которого распределяются и
бедность, и богатство, и презрение, и почести. В общем, всякий, кто положится на Божье благословение (как
было сказано выше) , не станет дурными и окольными путями искать ничего из того,
что люди жаждут с безудержной алчностью, так как он будет знать, что это не
пошло бы ему на пользу. А если ему выпадет удача, то он не припишет её своему рвению,
умению, случаю, но признает, что это — от Бога. С другой стороны, если он почти ни в чём нe может
продвинуться и даже отстаёт, в то время как другие поднимаются, как хотели, всё выше и выше,
— то он всё равно будет переносить бедность терпеливее и сдержаннее, чем
нечестивый переносит достаток меньше желаемого. Ибо уповающий на Божье благословение человек получит
утешение, которое успокоит его больше, чем все богатства на свете, даже если бы он собрал
их в одну кучу: потому что он будет помнить, как это и нужно для его спасения, что всё
происходит по Божьей воле. Мы видим, что такое же настроение духа было у Давида,
когда, следуя Богу и предав себя его власти, он уверял, что подобен дитяти, отнятому от
груди матери, и что он не входил в великое и для него недосягаемое (Пс 130:12). 10. Недостаточно, чтобы верующие сохраняли терпение и
умеренность только в этом отношении; они должны относиться так ко всем событиям,
которые случаются в жизни. Поэтому человек не отрёкся от себя надлежащим образом,
если не предал себя во власть Бога настолько, что охотно подчиняет свою жизнь
водительству его воли. Пребывающий в таком расположении ума и духа не посчитает
себя несчастным, что бы ни случилось, не будет сетовать на своё положение, как бы
косвенно обвиняя Бога. А насколько такое расположение духа необходимо, станет
ясно, если мы посмотрим, скольким разным несчастьям мы подвержены. Есть тысяча бед,
которые мучают нас постоянно, одна за другой. То чума нас терзает, то война,
то мороз лишает нас урожая и грозит нуждой; то смерть уносит от нас жену, детей и
других близких; иногда в нашем доме случается пожар. От этого люди ненавидят жизнь,
проклинают день своего рождения, не терпят небес и света, хулят Бога; и так они
то изощрённо кощунствуют, то обвиняют Его в несправедливости и жестокости. Напротив, верующий человек должен видеть во всём этом
Божье милосердие и отеческую доброту. Поэтому даже если он сокрушается из-за смерти близких и
опустевшего дома, он перестанет благословлять Бога; скорее, ему придёт в голову
мысль, что, поскольку Божья милость обитает в его доме, тот не опустеет. Если случится так, что нивы и виноградники побиты и
разорены градом, морозом или бурей, и человек предвидит, что ему угрожает голод, он всё
же не падёт духом и не станет роптать на Бога, но ещё сильнее укрепится в вере, говоря в
сердце своём: "А мы, народ Твой и Твоей пажити овцы..." (Пс 18:13). Какой бы ни случился недород, Бог всегда пошлёт нам
пропитание. Если верующий страдает от болезни, он подчинится страданию
настолько, чтобы утратить терпение и сетовать на Бога: но, взирая на справедливость
и доброту небесного Отца, проявляющиеся в наказании, тем самым больше укрепится в
терпении. Короче говоря, что бы ни случилось, верующий, зная, что он
всё получает из рук Господа, примет это с миром в душе и не проявляя неблагодарности,
дабы не противиться воле Того, кому он вручил себя. Главное, чтобы сердце христианина оставило безумное и
ничтожное утешение язычников: приписывать несчастья судьбе, чтобы не терпеливее
переносить их. Ведь философы утверждают, что бессмысленно гневаться на судьбу, ибо она
безрассудна и слепа и пускает свои стрелы наугад, поражая добрых и злых без разбора13. В отличие от этого, правило благочестия гласит, что
благоприятным и несчастливым случаем управляет длань Божья, которая не по необдуманным
порывам, а по справедливости распределяет как добро, так и зло. |