ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. АЛЕКСАНДРИЯ

   Длинным узким прямоугольником тянулась вдоль  моря  столица  Востока  -

Александрия  Египетская  (*109),  после  Рима  -  самый  большой  город  в

известных тогда частях света и, уж конечно, самый современный.  Она  имела

двадцать пять километров в окружности. Семь больших проспектов  пересекали

ее в длину, двенадцать - в ширину, дома были высокие и  просторные  и  все

снабжены проточной водой.

   Расположенная как бы на стыке трех частей света, на  перекрестке  между

Востоком и Западом, у дороги в  Индию,  Александрия  постепенно  сделалась

первым торговым городом в мире. На всем  протяжении  девятисот  километров

азиатского и африканского побережья между Яффой и  Паретонием  (*110)  это

была единственная гавань, защищенная от  непогоды.  Сюда  свозили  золотую

пыль, слоновую кость, черепаху, аравийские коренья, жемчуг из  Персидского

моря,  драгоценные  камни  из  Индии,  китайский   шелк.   Промышленность,

оборудованная по последнему  слову  техники,  поставляла  свои  знаменитые

полотна  даже  в  Англию,  вырабатывала  драгоценные  ковры  и   гобелены,

изготовляла  для  арабских  и  индусских  племен   национальные   костюмы.

Выделывала  тонкое  стекло,  знаменитые  благовония.  Снабжала  весь   мир

бумагой,  начиная  от  тончайших  сортов  дамской  почтовой  до  грубейшей

оберточной.

   Александрия была трудолюбивым городом. Здесь работали  даже  слепые,  и

даже обессилевшие  старики  находили  себе  дело.  Это  была  плодотворная

работа, и город не утаивал ее плодов. И если по узким улицам Рима и крутым

иерусалимским улицам езда  в  течение  дневных  часов  запрещалась,  то  в

Александрии широкие бульвары были полны шумом от десятка тысяч экипажей, и

по обеим главным улицам тянулась непрерывная вереница  роскошных  выездов.

Среди обширных парков  высилась  гигантской  громадой  резиденция  древних

царей, гордая библиотека, музей, мавзолей со стеклянным гробом и останками

Александра  Великого.  Приезжему  нужно  было  несколько   недель,   чтобы

осмотреть   многочисленные   достопримечательности.    Тут    были:    еще

сохранившееся  святилище  Сераписа,   театр,   ипподром,   остров   Фарос,

увенчанный знаменитым белым маяком, гигантские промышленные  и  приморские

кварталы, базилика, биржа, устанавливавшая цены на мировом рынке, а  также

квартал увеселений, который вел к роскошным пляжам курорта Каноп.

   Жизнь в Александрии была легкая и зажиточная. В бесчисленных  харчевнях

и  пивных  варилось  знаменитое  местное  ячменное  пиво.  Во   все   дни,

разрешенные законом, в театрах, во  дворце  спорта  и  на  арене  давались

представления. В своих городских дворцах, на виллах в Элевсине и Канопе  и

на роскошных яхтах богачи  устраивали  обдуманно  утонченные  празднества.

Берег канала длиной в  двадцать  километров,  соединявшего  Александрию  с

Канопом, был усеян ресторанами. Александрийцы катались на лодках  вверх  и

вниз по каналу; благодаря особому оборудованию каюты легко занавешивались,

у берега, в тени египетского ракитника, повсюду на  причале  стояли  такие

лодки. Считалось, что именно здесь, в Канопе,  -  Елисейские  поля  Гомера

(*111); во всех провинциях жители грезили о канопских излишествах,  копили

на поездку в Александрию.

   Однако богатства города служили и более благородным наслаждениям. Музей

был богаче, чем художественные собрания Рима и  Афин,  величайшая  в  мире

библиотека имела штат в девятьсот постоянных переписчиков. Александрийские

учебные заведения были лучше римских школ. И если в сфере военной науки, а

также, быть может, юриспруденции и политической экономии столица империи и

стояла  на  первом  месте,  то  во  всех  остальных  научных   дисциплинах

Александрийская академия  занимала,  несомненно,  ведущее  место.  Римские

семьи из правящих кругов предпочитали врачей, изучавших анатомию по методу

александрийской школы. Даже  казнили  в  этом  городе,  под  влиянием  его

медиков,  более  гуманно:  приговоренный  подвергался   укусу   специально

содержавшейся для этого ехидны, яд которой действовал очень быстро.

   Несмотря на весь свой модернизм, александрийцы были  привержены  старым

традициям.  Они  тщательно  поддерживали  молву  об  особой   святости   и

действенности своих святынь и храмов, культивировали перешедшую к  ним  от

предков древнеегипетскую магию,  цеплялись  за  свои  ставшие  пережитками

обычаи. Как и в глубокой древности, они поклонялись священным  животным  -

быку, соколу, кошке. Когда один римский солдат преднамеренно  убил  кошку,

ничто не могло спасти его от казни.

   Так, без устали бросаясь от труда к  наслаждению  и  от  наслаждения  к

труду, жили эти миллион двести тысяч человек: непрестанно жаждущие  нового

и  благоговейно  преданные  пережиткам  былого,  очень   неуравновешенные,

мгновенно переходящие от высшего благоволения к бешеной ненависти,  жадные

до денег и  одаренные,  полные  живого,  ядовитого  остроумия,  безудержно

дерзкие, служители муз, политики каждой частицей своего организма. Со всех

концов света стеклись они в этот город, но быстро  забыли  свою  родину  и

почувствовали себя александрийцами. Александрия была одновременно  городом

и восточным и западным,  городом  глубокомысленной  философии  и  веселого

искусства, расчетливой торговли, яростного  труда,  кипящего  наслаждения,

древнейших традиций и современнейших форм  жизни.  Александрийцы  безмерно

гордились своим городом, и их мало тревожило то,  что  этот  беспредельный

чванный патриотизм повсюду вызывает раздражение.

   Среди  этого  человеческого  коллектива  жила  кучка  людей  еще  более

древняя, еще более богатая, еще более  образованная  и  высокомерная,  чем

остальные: это  были  иудеи.  Они  имели  за  собой  богатое  историческое

прошлое. Они поселились здесь семьсот лет назад, с  тех  пор  как  храбрые

иудейские наемные войска выиграли для царя Псамметиха (*112)  его  великую

битву. Позднее Александр Македонский и Птолемеи выселяли их  сюда  сотнями

тысяч. Теперь их число  в  Александрии  доходило  почти  до  полумиллиона.

Обособленность их культа, богатство и высокомерие  вызывали  все  вновь  и

вновь жестокие погромы. Всего три года назад, когда  в  Иудее  разразилось

восстание, в Александрии произошла дикая резня, во время  которой  погибло

до пятидесяти тысяч евреев. В части города, называемой Дельта, где главным

образом и жили евреи,  до  сих  пор  еще  оставались  опустошенными  целые

районы. Многих разрушений евреи не восстанавливали  нарочно,  и  также  не

стирали они си стен своих синагог забрызгавшей их тогда  крови.  Они  даже

гордились такими нападениями, это служило доказательством их силы.  Ибо  в

действительности Египтом правили они, так же как  некогда  правил  страною

при своем  фараоне  Иосиф,  сын  Иакова.  Фельдмаршал  Тиберий  Александр,

египетский  генерал-губернатор,  был  по  происхождению  еврей,  и   люди,

руководившие страной, чиновники, владельцы текстильных  фабрик,  откупщики

податей,  торговцы  оружием,   банкиры,   хлебные   тузы,   судовладельцы,

фабриканты папируса, врачи, преподаватели академии были евреями.

   Главная  александрийская  синагога  являлась  одним  из  мировых  чудес

архитектурного искусства; она вмещала более ста тысяч человек и  считалась

наравне с Иерусалимским храмом одним из величайших зданий в  мире.  В  ней

стояло семьдесят одно кресло из чистого золота для верховного наставника и

председателей общинных советов. Ни один, даже самый  мощный,  человеческий

голос не мог  покрыть  всего  пространства  этого  гигантского  здания,  и

приходилось  сигнализировать  флажками,  когда  толпе  надлежало  отвечать

священнику "аминь".

   Высокомерно,  сверху  вниз,  взирали  александрийские  иудеи  на  своих

римских сородичей, на этих западных иудеев, которые жили по большей  части

в  бедности  и  никак  не  могли   вырваться   из   тисков   пролетарского

существования. Они, александрийские иудеи, мудро и гармонично  согласовали

свое иудейство с формами жизни и мировоззрением  греческого  Востока.  Уже

сто пятьдесят лет назад перевели они Библию на греческий язык и нашли, что

их Библия отлично сочетается с греческим миром.

   И несмотря на  это,  а  также  на  то,  что  у  них  был  в  Леонтополе

собственный храм (*113), центром для них оставалась гора Сион. Они  любили

Иудею, они взирали с глубоким состраданием на то, как  из-за  политической

неумелости Иерусалима еврейскому государству стал грозить  распад.  У  них

была одна главная забота - сохранить  хотя  бы  храм.  Они,  подобно  всем

остальным иудеям, делали взносы на храм и паломничали в Иерусалим,  у  них

были там свои гостиницы,  синагоги,  кладбища.  Многие  части  храма  были

возведены их щедротами; врата, колонны,  залы.  Без  Иерусалимского  храма

жизнь казалась немыслимой и александрийским евреям.

   Здесь они расхаживали с высоко поднятой головой  и  не  подавали  вида,

насколько события в Иудее их волнуют.  Дела  были  в  цветущем  состоянии,

новый император относился к ним хорошо.  Красуясь  в  роскошных  экипажах,

проезжали они по главной магистрали, по-княжески сидели на высоких стульях

внутри базилики и биржи, давали пышные празднества в Канопе и  на  острове

Фаросе. Но, оставаясь между  своими,  эти  надменные  люди  мрачнели.  Они

тяжело вздыхали, опускали гордые плечи.

   Когда Иосиф, находившийся в свите нового императора, сошел  с  корабля,

александрийские евреи приняли его сердечно  и  почтительно.  Они,  видимо,

знали  совершенно  точно  о  том  участии,  которое   Иосиф   принимал   в

провозглашении Веспасиана императором, они даже переоценивали это участие.

Его  молодость,  его  сдержанная  внутренняя  сила,  строгая  красота  его

худощавого страстного лица - все это потрясало людей.  И,  как  некогда  в

Галилее, жители еврейских кварталов Александрии кричали и теперь,  завидев

его: "Марин, марин, господин наш!".

   После мрачного фанатизма Иудеи, после суровости лагерной  жизни  римлян

он теперь с наслаждением дышал  вольной  ясностью  мирового  города.  Свою

прежнюю смутную и дикую жизнь, свою жену Мару он  оставил  в  Галилее.  Не

интриги текущей политики, не  грубые  задачи  военной  организации  -  его

областью было духовное. С гордостью носил он на поясе  золотой  письменный

прибор, поднесенный ему как почетный дар молодым  генералом  Титом,  когда

они уезжали из Иудеи.

   Пышно проезжал Иосиф по главной улице бок о бок с  великим  наставником

Феодором бар Даниилом. Он показывается в библиотеке, в банях, в  роскошных

ресторанах Канопа.  Еврея  с  золотым  письменным  прибором  скоро  узнали

повсюду. В аудиториях преподаватели и студенты не  раз  вставали  при  его

появлении. Фабриканты, купцы гордились, когда он  осматривал  их  фабрики,

магазины,  амбары;  ученые  чувствовали   себя   польщенными,   когда   он

присутствовал на их лекциях. Он вел жизнь вельможи. Мужчины  внимали  ему,

женщины бросались ему на шею.

   Да, он не ошибся в своем предсказании. Веспасиан действительно оказался

мессией. Правда, освобождение через  этого  мессию  совершалось  несколько

иначе, чем он предполагал: медленно, трезво, буднично. Оно состояло в том,

что  этот  человек  разбил  скорлупу  иудаизма,  так  что  ее   содержание

растеклось по всей земле, эллинизм и иудаизм смешались и слились. В  жизнь

Иосифа  и  в  его  представление  о  мире  все  более  проникал  ясный   и

скептический дух восточных греков. Иосиф уже не понимал, как мог  когда-то

испытывать отвращение ко  всему  нееврейскому.  Герои  греческих  мифов  и

библейские пророки вовсе не исключали  друг  друга,  между  небом  Ягве  и

Олимпом Гомера  не  было  противоречия.  И  Иосиф  начинал  ненавидеть  те

границы,   которые   раньше   знаменовали   для   него   исключительность,

избранность. На самом деле задача заключалась в том, чтобы  пережить  свое

хорошее в других, а чужое хорошее впитать в себя.

   Он оказался первым, предвосхитившим  подобное  мировоззрение.  Это  был

человек нового типа: уже не еврей, не грек, не римлянин: просто  гражданин

вселенной.

   Город Александрия  являлся  издавна  штаб-квартирой  врагов  иудейского

народа. Здесь Апион, Аполлоний Молон, Лисимах, египетский  верховный  жрец

Манефон (*114) учили, что евреи происходят от прокаженных, что они в своем

святая святых поклоняются ослиной голове, они откармливают в  своем  храме

молодых греков и убивают их на праздник пасхи, пьют их  кровь  и  ежегодно

заключают при этом тайный еврейский союз против  всех  остальных  народов.

Тридцать лет назад два  директора  высшей  спортивной  школы,  Дионисий  и

Лампой, с искусством профессионалов организовали  антиеврейское  движение.

Белый башмак высшей  школы  спорта  постепенно  стал  символом,  и  теперь

антисемиты всего Египта назывались "белобашмачниками".

   С появлением еврея Иосифа белобашмачникам прибавилась еще одна  забота.

Когда он с надменным видом разъезжал по  городу  и  принимал  почести,  он

казался им воплощением еврейского зазнайства. В  своих  клубах,  на  своих

сборищах они распевали куплеты, порой не лишенные остроумия,  о  еврейском

герое и борце за свободу, перебежавшем  к  римлянам,  о  ловком  маккавее,

который повсюду втирался и держал нос по ветру.

   И вот однажды,  когда  Иосиф  собирался  войти  в  Агрипповы  бани  ему

пришлось пройти в вестибюле мимо группы молодых людей  -  белобашмачников.

Едва  завидев  его,  они  принялись   напевать,   отвратительно   гнусавя,

пискливыми  гортанными  голосами:  "Марин,  марин!"   -   явно   пародируя

восторженные приветствия, которыми евреи встречали Иосифа.

   Смугло-бледное  лицо  Иосифа  побледнело  еще  больше.   Но   он   шел,

выпрямившись, не поворачивая головы ни вправо, ни  влево.  Белобашмачники,

увидев, что он на них не обращает внимания,  удвоили  свои  выкрики.  Одни

орали:

   - Не подходите к нему слишком близко, а то он вас заразит!

   Другие:

   - Как вам понравилась наша свинина, господин Маккавей?

   Со всех сторон раздавался крик, визг:

   - Иосиф Маккавей! Обрезанный Ливии!

   Иосиф видел перед собой стену издевающихся, горящих ненавистью лиц.

   - Вам что угодно? - спросил он очень спокойно ближайшее  к  нему  лицо,

смугло-оливковое.

   Спрошенный отвечал с преувеличенно дерзкой покорностью:

   -  Я  хотел  только  узнать,  господин  Маккавей,  ваш  отец  был  тоже

прокаженным?

   Иосиф посмотрел ему в глаза, не  сказал  ничего.  Другой  белобашмачник

спросил, указывая на золотой  письменный  прибор,  висевший  у  Иосифа  на

поясе:

   - Не унес ли это с собой один из ваших  почтенных  предков,  когда  его

выгнали из Египта? (*115)

   Иосиф все еще молчал. Вдруг, неожиданно быстрым движением,  он  вытащил

из-за пояса тяжелый письменный прибор и ударил им вопрошавшего по  голове.

Тот упал. Кругом стояла беззвучная тишина. Надменно, даже не  взглянув  на

поверженного, прошел Иосиф во внутреннее  помещение  бань.  Белобашмачники

устремились было за ним, их удержали банщики и посетители.

   Потерпевший, некий Херей из знатной семьи, был серьезно  ранен.  Против

Иосифа было начато судебное  следствие,  но  скоро  прекращено.  Император

сказал Иосифу:

   - Все это очень хорошо,  мой  мальчик.  Но  письменный  прибор  мы  вам

подарили все-таки не для этого.

   Александрийские иудеи  ежегодно  торжественно  праздновали  на  острове

окончание греческой Библии. Перевод Священного писания на  греческий  язык

был начат три столетия назад по инициативе второго  Птолемея  и  директора

его библиотеки,  Деметрия  Фалерского.  Семьдесят  два  еврейских  ученых,

владеющих с одинаковым совершенством древнееврейским и греческим  языками,

выполнили это нелегкое дело, благодаря которому до египетских евреев,  уже

не понимавших основного текста,  все  же  могло  дойти  слово  божие.  Все

семьдесят два ученых работали в уединении, каждый - строго обособленно,  и

все-таки, в  конце  концов,  текст  каждого  буквально  совпал  с  текстом

остальных. И вот это  чудо,  с  помощью  которого  Ягве  показал,  что  он

одобряет дружбу  и  совместную  жизнь  евреев  с  греками,  и  праздновали

ежегодно александрийские иудеи.

   Все  знатнейшие  мужчины   и   женщины   Александрии,   даже   неевреи,

отправлялись  в  этот  день  на   остров   Фарос.   Отсутствовали   только

белобашмачники. В празднестве  участвовали  также  император,  принц  Тит,

знатнейшие  аристократы  Рима  и   всех   провинций,   привлеченные   сюда

пребыванием двора в Александрии.

   На долю Иосифа выпала  задача  выразить  благодарность  иноплеменникам,

приглашенным на праздник. Он говорил весело, но содержательно, с волнением

подчеркнув  роль  объединяющей  народы  Библии  и   объединяющего   народы

всемирного города Александрии.

   Чтобы  хорошо  говорить,  ему  необходимо  было   видеть   лица   своих

слушателей, и, обычно проверяя впечатление от своих  слов,  он  избирал  в

толпе наугад какое-нибудь лицо. На этот раз  взгляд  его  упал  на  чье-то

мясистое и все же строгое, очень римское лицо. Но лицо  это  замкнулось  и

оставалось во все время его речи неподвижным. Брезгливо и словно не  видя,

смотрело это римское лицо сквозь него, поверх него, и притом с таким тупым

высокомерием, что Иосиф чуть не потерял нить своих мыслей.

   Окончив свою речь, Иосиф, осведомился, кто  этот  господин.  Оказалось,

что это Гай Фабулл, придворный живописец  императора  Нерона,  и  что  его

кисти принадлежат фрески в  Золотом  доме.  Иосиф  внимательно  рассмотрел

человека, слушавшего его речь с таким невежливым равнодушием. На  грузном,

толстом, почти бесформенном теле сидела энергичная,  суровая  голова.  Гай

Фабулл был особенно тщательно одет, держался чопорно и с достоинством, что

при его тучности производило несколько комическое впечатление.

   Будучи в Риме, Иосиф наслышался о  причудах  Гая  Фабулла.  Во  внешнем

облике  этого  художника,  убежденного  эллиниста,  служителя  легкого   и

жизнерадостного искусства, была какая-то подчеркнутая торжественность.  Он

писал  только  в  парадной  одежде,  держался  чрезвычайно  надменно,   не

разговаривал со своими рабами, объясняясь с ними только знаками и кивками.

Несмотря на прославленность и изысканность его искусства,  -  не  было  ни

одного самого маленького провинциального городка, в котором  не  оказалось

бы картины или фрески, написанной в его манере, - ему все  же  не  удалось

проникнуть в знатнейшие  римские  дома.  В  конце  концов  он  женился  на

эллинизированной египтянке и тем  навсегда  закрыл  себе  доступ  в  среду

высшей аристократии.

   Иосиф удивился, что Фабулл вообще находится здесь: ему  сказали,  будто

художник - один из яростных приверженцев белобашмачников. Иосиф  испытывал

отвращение ко всякого рода живописи - она ничего ему не говорила. Заповедь

"Не сотвори себе кумира" пустила в его душе глубокие корни. Писателей и  в

Риме ценили очень высоко, художников же считали как  бы  принадлежащими  к

низшей касте; и с тем более презрительной  неприязнью  рассматривал  Иосиф

тщеславного художника.

   К Иосифу обратился император.  В  поднесенном  ему  особенно  роскошном

экземпляре  греческой  Библии  он  зорким   взглядом   отыскал   некоторые

эротические места и теперь скрипучим голосом попросил у Иосифа объяснений.

   - Да вы успели обрасти жирком, еврей мой, - сказал он удивленно.  Затем

повернулся к Фабуллу, стоявшему поблизости: - Вы бы видели моего  еврея  в

Галилее, мастер. Вот где он был великолепен: косматый, тощий, изможденный.

Прямо пророка с него рисуй.

   Фабулл слушал неподвижный, брезгливый; Иосиф вежливо улыбался.

   - Я здесь, -  продолжал  Веспасиан,  -  взял  себе  врача  Гекатея.  Он

заставляет меня раз в неделю поститься. Это действует на меня отлично. Как

вы думаете, Фабулл? Если мы этого  парня  заставим  недельку  попоститься,

напишете вы мне его тогда?

   Фабулл стоял неподвижно, его лицо  скривилось  легкой  гримасой.  Иосиф

сказал мягко:

   - Меня радует, ваше величество, что вы  сегодня  уже  в  состоянии  так

добродушно шутить, вспоминая Иотапату.

   Император рассмеялся:

   - При перемене погоды все еще дает себя знать моя нога, на которую ваши

солдаты бухнули каменное ядро. - Он  указал  на  даму,  стоявшую  рядом  с

художником: - Ваша дочь, Фабулл?

   - Да, - ответил художник сухо, сдержанно, - моя дочь Дорион.

   Все взгляды обратились к девушке. Дорион была довольно высокого  роста,

стройная и хрупкая, золотисто-смуглая кожа,  узкое  тонкое  лицо,  покатый

высокий лоб, глаза цвета морской воды. Выступающие надбровные дуги, тупой,

слегка широковатый  нос,  легкий  и  чистый  профиль;  и  на  этом  нежном

надменном лице резко выступал большой дерзкий рот.

   - Хорошенькая девушка, - сказал император и добавил,  прощаясь:  -  Так

вот, обдумайте-ка, Фабулл, будете ли вы писать моего еврея.

   Затем он отбыл. Остальные продолжали еще стоять некоторое время немой и

растерянной группой. Фабулл явился на праздник только из внимания к новому

режиму.  Он  с  трудом  уговорил  Дорион  его  сопровождать.   Теперь   он

раскаивался, что  приехал.  Он  вовсе  не  намерен  писать  портрет  этого

ленивого тщеславного  еврейского  литератора.  Иосиф,  со  своей  стороны,

отнюдь не хотел, чтобы его писал этот наглый, тупоумный  художник.  Однако

он не мог отрицать,  что  Дорион  производит  впечатление...  "Хорошенькая

девушка", - сказал император. Это пошло и к тому  же  неверно...  Как  она

стояла там, нежная до хрупкости, непринужденно и все же строго,  и  только

ее большой рот улыбался едва уловимой, торжествующей и  циничной  улыбкой.

Иосиф неприязненно любовался ее несколько дикой прелестью.

   - Так вот, -  повторила  Дорион  слегка  насмешливо  любимое  выражение

императора, - может быть, пойдем и мы, отец?

   У нее был высокий, звонкий и дерзкий голос.  Иосиф  открыл  рот,  чтобы

заговорить с ней, но, несмотря на его обычную находчивость, не смог  найти

нужных слов. В эту минуту он почувствовал,  как  что-то  потерлось  о  его

ноги. Опустил глаза - оказалось, большая коричневато-рыжая кошка. Кошки  -

священные животные, они были в Египте в большом почете, а римляне и  евреи

не любили их. Иосиф попытался ее отогнать. Но она не уходила, мешала  ему.

Он наклонился, схватил ее. Вдруг его поразил голос девушки:

   - Оставьте кошку! - Голос  был  резкий,  неприятный.  Но  какая  в  нем

появилась вдруг неожиданная мягкость, когда  она  обратилась  к  кошке:  -

Пойди сюда, мой  зверек!  Мое  милое  маленькое  божество!  Он  ничего  не

понимает, этот мужчина. Он тебя напугал? -  И  она  стала  гладить  кошку.

Некрасивое животное замурлыкало.

   - Простите, - сказал Иосиф, -  я  не  хотел  обидеть  вашу  кошку.  Это

полезные животные в те годы, когда много мышей.

   Дорион отлично улавливает в его голосе насмешку. Ее мать  и  няня  были

египтянками. Кошка - божество, в ней еще осталось нечто  от  львиноголовой

богини Бастет (*116), от силы и мощи древних времен. Еврей  хотел  унизить

ее божество, но он слишком ничтожен, чтобы она возражала ему. Не следовало

приходить на этот праздник. Как художник  ее  отец  несравненен,  ни  одно

правительство, ни один император без  него  не  обойдется;  он  мог  бы  с

успехом  и  не  оказывать  этого  внимания  новому  правительству.  Дорион

молчала; она стояла недвижимо, держа на руках  кошку;  это  была  красивая

картинка:  нарядная  девушка,  играющая  с   кошкой.   Отдаваясь   приятно

щекочущему чувству от многочисленных устремленных  на  нее  взглядов,  она

размышляла. "Хорошенькая девушка", - сказал император...  Отцу  предложено

писать этого еврея... Какая  грубая  глупая  шутка...  Император  неуклюж,

типичный римлянин... Жаль, что у отца не хватило присутствия  духа,  чтобы

защититься от таких шуток. Он ничего не может им  противопоставить,  кроме

своей   несколько   брезгливой   чопорности.   Этот   еврей,   со    своей

подобострастной иронией, удачнее вышел из положения. Она прекрасно видела,

что,  несмотря  на  дерзкое  замечание  относительно  кошки,  она   Иосифу

понравилась. Если она сейчас скажет всего несколько  слов,  он,  наверное,

произнесет в ответ целый ряд примирительных и льстивых фраз. Но она решает

промолчать. Если он заговорит опять, тогда она, быть  может,  соблаговолит

ответить. А не заговорит - она уйдет, и это будет ее последняя  встреча  с

ним.

   Иосиф, со своей стороны, тоже думал: эта девушка  Дорион  насмешлива  и

высокомерна. Если он  с  ней  затеет  разговор,  то  дело  пойдет  дальше,

начнутся неприятности. Самое лучшее - оставить ее вместе  с  этой  глупой,

безобразной кошкой. Как странно выделяется бронзовый цвет ее рук  на  фоне

бронзово-бурой шерсти кошки!  У  нее  необычайно  тонкие  длинные  пальцы:

кажется, что она сошла с одной из  тех  старых  угловатых  картин  -  этой

мазней здесь все пестрит.

   - Вы не находите, что это будет уже чересчур, если я еще похудею, чтобы

позировать вашему отцу? - спрашивает он и уже раскаивается,  что  не  ушел

сразу.

   - По-моему, маленький пост - не слишком большая плата за бессмертие,  -

отвечает Дорион своим звонким, детским голосом.

   - Я считаю, - возражает Иосиф, - что если и  буду  жить  дальше,  то  в

своих книгах.

   Дорион рассердилась на  этот  ответ.  Вот  она  опять,  эта  знаменитая

еврейская самоуверенность. Она искала слова, чтобы уколоть его; но она еще

не успела их найти, когда Фабулл сказал сухо, по-латыни:

   - Пойдем, дочь моя. Не от нас и не от него зависит, буду я  его  писать

или нет. Если император прикажет, то я буду писать даже пятачок  протухшей

свиньи.

   Иосиф смотрел им вслед, пока они не исчезли в крытой колоннаде в начале

плотины, соединявшей остров с сушей. Разговор кончился не в его пользу, но

он не жалел о том, что заговорил.

   В эти дни Иосиф  написал  псалом  (*117),  известный  впоследствии  как

"Псалом гражданина вселенной":

   О Ягве! Расширь мое зренье и слух,

   Чтобы видеть и слышать дали твоей вселенной.

   О Ягве! Расширь мое сердце,

   Чтобы постичь вселенной твоей многосложность.

   О Ягве! Расширь мне гортань,

   Чтоб исповедать величье твоей вселенной!

   Внимайте, народы! Слушайте, о племена!

   Не смейте копить - сказал Ягве - духа, на вас излитого,

   Расточайте себя по гласу господню,

   Ибо я изблюю того, кто скуп

   И кто запирает сердце свое и богатство,

   От него отвращу свой лик.

   Сорвись с якоря своего - говорит Ягве, -

   Не терплю тех, кто в гавани илом зарос.

   Мерзки мне те, кто гниет среди смрада безделья.

   Я дал человеку бедра, чтобы нести его над землей,

   И ноги для бега,

   Чтобы он не стоял как дерево на своих корнях.

   Ибо дерево имеет одну только пищу,

   Человек же питается всем,

   Что создано мною под небесами.

   Дерево знает всегда лишь подобие свое,

   Но у человека есть глаза, чтобы вбирать в себя чуждое ему.

   И у него есть кожа, чтобы связать и вкушать иное.

   Славьте бога и расточайте себя над землями,

   Славьте бога и не щадите себя над морями.

   Раб тот, кто к одной стране привязал себя!

   Не Сионом зовется царство, которое вам обещал я:

   Имя его - вселенная.

   Так Иосиф из гражданина  Иудеи  сделался  гражданином  вселенной  и  из

священника Иосифа бен Маттафия - писателем Иосифом Флавием.