В  кесарийскerun:yes'>  доках  Веспасиан  осматривал   военнопленных,   которых

предстояло  продать  с  аукциона.  Капитан  Фронтон,  начальник   складов,

приказал наспех заготовить список пленных. Их было  около  трех  тысяч.  У

каждого на шее висела дощечка, где были записаны его номер,  равно  как  и

возраст, вес,  болезни,  а  также  индивидуальные  способности,  если  они

имелись. Торговцы расхаживали  перед  ними,  заставляя  пленных  вставать,

поднимать руки, открывали им рот, ощупывали,  торговались:  плохой  товар,

завтра аукцион будет неважный.

   Веспасиан взял с собой нескольких  офицеров,  Кениду,  а  также  своего

еврея Иосифа, которого он использовал как переводчика, чтобы разговаривать

с пленными. Он хотел получить десять рабов из военной добычи и намеревался

отобрать  их  сам,  прежде  чем  весь  товар  поступит  на  рынок.  Кенида

подыскивала парикмахершу  и  красивого  мальчика,  чтобы  прислуживать  за

столом. Практичный Веспасиан  хотел,  наоборот,  выбрать  парочку  крепких

парней, чтобы отправить их батраками в свои италийские поместья.

   Он был в хорошем настроении, острил по поводу рабов-евреев:

   -  Они  чертовски  капризны  со  всеми   их   субботами,   праздниками,

дозволенной и недозволенной  пищей  и  всей  этой  чепухой.  Разрешишь  им

выполнять их религиозные предписания - и  приходится  молчать,  когда  они

полжизни бездельничают;  не  позволишь  -  они  начинают  упорствовать.  В

сущности, они годны только на то, чтобы их перепродать  другим  евреям.  Я

задавал себе вопрос, - вдруг обратился он к Иосифу, -  не  перепродать  ли

мне и вас вашим землякам? Правда, они предложили гроши - как видно, у  них

избыток пророков.

   Иосиф улыбнулся тихо и смиренно. Но в душе он  вовсе  не  улыбался.  Из

отрывков разговоров он понял, что госпожа Кенида, которая его  терпеть  не

могла, пыталась, за спиной Веспасиана, перепродать его генерал-губернатору

Муциану.  Вежливый,  интересующийся  литературой  Муциан,   наверное,   не

позволил бы себе  таких  грубых  шуток  над  ним,  как  маршал.  Но  Иосиф

чувствовал себя у этого маршала в долгу. Господь приковал Иосифа именно  к

нему, здесь таится его  счастливая  судьба;  и,  когда  Веспасиан  пошутил

относительно перепродажи, он улыбнулся натянутой кривой улыбкой.

   Они натолкнулись на группу женщин. Женщинам только  что  дали  есть;  с

жадностью и все же с какой-то странной  тупостью  глотали  они  чечевичный

суп, жевали сладкие стручки. Это был  первый  по-настоящему  жаркий  день,

кругом стояла духота и вонь. Пожилым женщинам,  годным  лишь  для  работы,

оставили их платья, более молодые были обнажены. Среди  них  находилась  и

совсем молоденькая девушка, стройная, но не худая. Она не  притронулась  к

пище и сидела,  скрестив  ноги,  съежившись,  обхватив  руками  щиколотки,

наклонившись вперед, чтобы скрыть  свою  наготу.  Так  сидела  она,  очень

робкая, и ее большие глаза пристально  смотрели  на  мужчин  затравленным,

укоризненным взглядом.

   Веспасиан обратил внимание на эту девушку. Он пробрался  к  ней  сквозь

толпу женщин, тяжело сопя от жары.  Схватил  сидевшую  девушку  за  плечи,

выпрямил ей спину. Испуганная, оробевшая, она подняла на него глаза.

   - Вставай, - резко приказал капитан Фронтон.

   - Пусть сидит, - отозвался Веспасиан. Он наклонился, поднял  деревянную

дощечку, висевшую у нее на груди, прочел  вслух:  -  "Мара,  дочь  Лакиша,

служителя при кесарийском театре, четырнадцать лет, девственница".  -  Так

вот, - сказал он с кряхтением, снова выпрямляясь.

   - Ты встанешь, сука? - зашипел надзиратель. Видимо, она  от  страха  не

понимала, чего от нее требуют.

   - По-моему, ты должна встать, Мара, - мягко сказал Иосиф.

   - Оставьте ее, - бросил вполголоса Веспасиан.

   - Может быть, пойдем дальше? - спросила Кенида.  -  Или  ты  хочешь  ее

взять? Не знаю, годится ли она в коровницы. -  Госпожа  Кенида  ничего  не

имела против  того,  чтобы  Веспасиан  развлекался,  но  она  любила  сама

выбирать  предмет  этих  развлечений.  Девушка  встала.  Нежно   и   четко

означилось ее  овальное  личико  на  фоне  длинных,  очень  черных  волос,

полногубый рот с большими зубами несколько выдавался вперед.  Беспомощная,

нагая, юная, жалкая, стояла она, поворачивая голову то вправо, то влево.

   - Спросите ее, не обучена ли она какому-нибудь искусству?  -  обратился

Веспасиан к Иосифу.

   - Этот знатный господин спрашивает,  не  владеешь  ли  ты  каким-нибудь

искусством, - обратился Иосиф к девушке ласково и бережно.

   Мара дышала бурно, прерывисто, проникновенно посмотрела она  на  Иосифа

удивленными глазами. Вдруг приложила руки ко лбу и низко  поклонилась,  но

не ответила.

   - Не пойти ли нам дальше? - спросила Кенида.

   - Мне кажется, тебе следует ответить нам, Мара, - мягко убеждал девушку

Иосиф. - Этот знатный господин спрашивает, не владеешь ли ты  каким-нибудь

искусством, - повторил он терпеливо.

   - Я знаю наизусть очень много молитв,  -  сказала  Мара.  Она  говорила

робко, ее голос звучал странно глухо, приятно.

   - Что она говорит? - осведомился Веспасиан.

   - Она умеет молиться, - пояснил Иосиф.

   Остальные рассмеялись. Веспасиан не смеялся.

   - Так, так, - пробормотал он.

   - Разрешите прислать вам девушку? - осведомился капитан Фронтон.

   Веспасиан колебался.

   - Нет, - отозвался он наконец, - мне нужны рабочие для имений.

   Вечером Веспасиан спросил Иосифа:

   - Ваши женщины много молятся?

   - Наши женщины воспитываются не для молитв,  -  пояснил  Иосиф.  -  Они

обязаны соблюдать запреты, но не повеления. У нас есть  триста  шестьдесят

пять повелений, по числу дней в году, и двести сорок восемь  запретов,  по

числу костей в человеке.

   - Ну, этого хватит за глаза, - заметил Веспасиан.

   - А ты думаешь, она действительно девственница? -  спросил  он  немного

спустя.

   - За нецеломудренность наш закон наказывает женщину смертью,  -  сказал

Иосиф.

   - Закон!  -  пожал  плечами  Веспасиан.  -  Девушка-то,  может  быть  и

заботилась о соблюдении вашего закона, доктор Иосиф,  -  пояснил  он  свою

мысль, - но мои солдаты - едва ли. Должен сказать, я буду  очень  удивлен,

если окажется, что она и в данном случае не нарушила дисциплины. Вся  беда

в ее больших коровьих глазах. В таких глазах  может  таиться  что  угодно.

Вероятно, там ничего и не таится, как всегда в вашей стране. Все -  только

патетическая декорация, а приглядишься поближе - и  нет  ничего.  Ну,  как

насчет вашего предсказания, господин пророк? - спросил  он  с  неожиданной

злостью. - Если бы я вас отправил в Рим, вас, вероятно, давно бы осудили и

вы рылись бы где-нибудь в сардинских копьях, вместо того чтобы любезничать

здесь с хорошенькими евреечками?

   Но Иосифа мало трогали шутки маршала. Он уже давно заметил, что не один

он не свободен в своих действиях.

   - Генерал-губернатор Муциан, - возразил он с грубоватой вежливостью,  -

уплатил бы стоимость, по крайней мере, двух десятков горнорабочих, если бы

вы меня уступили ему. Не думаю, чтобы мне плохо жилось в Антиохии.

   - Что-то я тебя распустил, еврей, и ты обнаглел, - сказал Веспасиан:

   Иосиф переменил тон.

   - Моя жизнь была бы разбита, - сказал он горячо, смиренно и  убежденно,

- если бы вы меня отправили. Верьте мне, консул Веспасиан: вы спаситель, и

Ягве послал меня к вам, чтобы повторять вам все  это  вновь  и  вновь.  Вы

спаситель, - повторил он упрямо, страстно и настойчиво.

   Лицо Веспасиана было насмешливо, слегка недоверчиво.  Против  его  воли

пламенные заверения этого человека  проникали  в  его  старую  кровь.  Его

сердило, что он все вновь и вновь выжимает из еврея  эти  пророчества.  Он

слишком свыкся с таинственным, уверенным  голосом,  слишком  тесно  связал

себя с этим евреем.

   - Если твой бог не поторопится, - поддразнивал он Иосифа, - то  мессия,

когда он наконец придет, будет иметь довольно дряхлый вид.

   Иосиф, сам не зная, откуда черпает эту уверенность, ответил спокойно  и

непоколебимо:

   - Если до середины лета не произойдет ничего, что в корне изменит  ваше

положение, консул Веспасиан, тогда продайте меня, пожалуйста, в Антиохию.

   Веспасиан с наслаждением впитывал в себя Иосифовы слова. Но он не желал

этого показывать и переменил тему.

   - Ваш царь Давид клал себе в постель горячих молодых девушек (*95).  Он

был не дурак полакомиться. Думаю, что и все вы не прочь полакомиться.  Как

у вас обстоит дело? Вы, наверное,  можете  кое-что  порассказать  на  этот

счет?

   - У нас говорят, - пояснил Иосиф, - что если мужчина поспал с женщиной,

то семь новолуний бог не говорит из  него.  Пока  я  писал  свою  книгу  о

Маккавеях, я не прикасался к женщине, пока я был начальником Галилеи, я не

прикоснулся ни к одной.

   - Но это вам мало помогло, - заметил Веспасиан.

   На следующий день маршал велел приобрести для него на аукционе  девушку

Мару, дочь Лакиша. Ее привели к нему в тот же вечер. На ней  еще  был  тот

венок, который надевался при продаже с аукциона, но, по  приказу  капитана

Фронтона,  ее  выкупали,  умастили  благовониями  и  одели  в  одежды   из

прозрачного флера. Веспасиан осмотрел ее с головы до ног светлыми суровыми

глазами.

   - Идиоты, - выругался он, - жирнолобые! Они нарядили ее, как  испанскую

шлюху. За это я бы не отдал и ста сестерциев.

   Девушка не понимала, что говорит этот старик. На нее обрушилось столько

неожиданного, что она теперь стояла перед ним  безмолвно  и  робко.  Иосиф

заговорил с ней  на  ее  родном  арамейском  языке,  мягко,  бережно;  она

нерешительно отвечала своим низким  голосом.  Веспасиан  терпеливо  слушал

чуждый, гортанный говор. Наконец Иосиф объяснил ему:

   - Она стыдится, потому что нага. У нас нагота - тяжкий грех. Женщина не

должна показываться нагой, даже если  врач  скажет,  что  это  спасает  ей

жизнь.

   - Идиотство! - констатировал Веспасиан.

   Иосиф продолжал:

   - Мара просит князя, чтобы он  приказал  дать  ей  платье  из  цельного

четырехугольного куска и чтобы он приказал  дать  ей  сетку  для  волос  и

надушенные сандалии для ног.

   - По мне, она и так хорошо пахнет, -  заявил  Веспасиан.  -  Да  ладно.

Пусть получает.

   Он отослал ее - пусть сегодня не возвращается.

   - Я могу ведь и подождать, - интимным тоном объяснил он Иосифу. - Ждать

я научился. Я охотно откладываю хорошие вещи, прежде чем ими  насладиться.

И в еде и в постели, во всем. Мне тоже пришлось ждать, пока я  не  получил

этого места.  -  Он,  кряхтя,  потер  подагрическую  руку,  заговорил  еще

откровеннее: - Как ты считаешь - в этой еврейской девушке что-то есть? Она

робка, она глупа, разговаривать с ней я тоже  не  могу.  Непробужденность,

конечно, очень мила, но здесь, черт побери, можно достать и более красивых

женщин. Кто его  знает,  почему  находишь  прелесть  именно  вот  в  таком

зверьке.

   Но и Иосифа очаровала  девушка  Мара.  Он  знал  их,  этих  галилейских

женщин: они медлительны, застенчивы, печальны, но когда они расцветают, то

в них открываются богатые и щедрые чувства.

   - Она говорит, - обратился он с необычайной прямотой к римлянину, - что

питалась одними стручками. И это, вероятно, правда. У нее,  у  этой  Мары,

дочери Лакиша, не будет особых оснований произносить благословение,  когда

она получит свое новое четырехугольное платье.

   Веспасиан рассердился:

   - Сентиментальничаете, еврей мой? Вы начинаете меня раздражать. Слишком

много о себе воображаете. Если хочешь взять девочку к себе в  постель,  вы

требуете таких приготовлений, точно это военный  поход.  Я  тебе  вот  что

скажу, мой пророк: научи ее  немного  по-латыни,  поговори  с  ней  завтра

утром. Но смотри не пытайся полакомиться до меня, чтобы не пострадал  твой

пророческий дар.

   На  другой  день  Мару  привели  к  Иосифу.   На   ней   было   обычное

четырехугольное платье из цельного  куска,  темно-коричневое,  с  красными

полосами. У маршала оказался верный  нюх.  Чистый  овал  ее  лица,  низкий

блистательный лоб, удлиненные глаза, пышный выпуклый рот  -  все  это  при

скромной одежде стало гораздо очевиднее, чем при нарядной наготе.

   Иосиф бережно расспрашивал ее. Ее отец, вся семья  -  погибли.  Оттого,

думала девушка Мара, что отец провел жизнь в грехах, и даже она,  казалось

ей, несет наказание за его грехи. Лакиш бен Симон служил  при  кесарийском

театре.  До  поступления  на  это  место  он  советовался  с   несколькими

священниками и учеными, и они ему,  правда  колеблясь,  все  же  разрешили

зарабатывать свой хлеб таким способом. Но  другие  стали  им  благочестиво

возмущаться. Мара верила этим  благочестивым  людям  -  она  слышала  речи

маккавеев; работа ее отца греховна, она  сама  -  отверженная.  И  вот  ей

пришлось стоять нагой перед необрезанным, римляне забавлялись ее  наготой.

Почему Ягве не дал ей умереть раньше? Тихо  жаловалась  она  своим  низким

голосом, ее пышный  рот  произносил  смиренные  слова,  юная,  сладостная,

созревшая, сидела она перед Иосифом. "Цветущий вертоград", - подумав он. И

вдруг ощутил в себе мощное желание, его колени ослабели, как тогда,  когда

он лежал в иотапатской пещере. Он смотрел на девушку, она не  отводила  от

него своих удлиненных настойчивых глаз, ее рот слегка раскрылся,  до  него

донеслось  ее  свежее  дыхание.  Иосиф  очень  сильно  желал  ее.  А   она

продолжала:

   - Что же мне делать, доктор и господин мой? Для меня большое  утешение,

большая  милость,  что  бог  даровал  мне  слышать  ваш  голос.  -  И  она

улыбнулась.

   Эта улыбка вдруг вызвала в Иосифе бешеную, беспредельную ярость  против

римлянина. Он рванул свои оковы - смирился, рванул - смирился. И он должен

содействовать тому, чтобы эта вот девушка досталась ненасытному римлянину,

зверю!

   Вдруг  Мара  встала.  Продолжала  улыбаться,  легконогая,  в  плетеных,

надушенных сандалиях, заходила она взад и вперед.

   - В субботу я всегда  надевала  надушенные  сандалии.  Если  в  субботу

нарядно оденешься, это хорошо, и бог это человеку засчитывает. Правильно я

сделала, что потребовала от этого римлянина надушенные сандалии?

   Иосиф сказал:

   - Послушай, Мара, дочь  Лакиша,  девственница,  моя  девушка.  -  И  он

осторожно попытался ей объяснить,  что  оба  они  посланы  богом  к  этому

римлянину с одинаковой целью. Он говорил с ней о девушке Эсфири, посланной

богом к царю Артаксерксу, чтобы спасти ее народ, и о девушке Ирине  (*96),

предстоявшей перед царем  Птолемеем.  -  Твоя  задача,  Мара,  понравиться

римлянину.

   Но Маре было страшно. Этот  богохульник,  необрезанный,  который  будет

наказан в долине Гинном (*97), этот старик... Ей стало гадко, жутко. Иосиф

с яростью в сердце и на себя, и на  того,  другого,  убеждал  ее  нежно  и

бережно, подготовлял это лакомство для римлянина.

   На другое утро Веспасиан рассказал грубо и откровенно, что у них было с

Марой. Немножко стыда и страха даже не мешает,  но  эта  девушка  тряслась

всем телом, она была почти в обмороке, а потом долго  лежала  застывшая  и

неподвижная. Он уже  старик,  у  него  ревматизм,  она  слишком  для  него

утомительна.

   - Потом она, видимо,  напичкана  суевериями:  когда  я  ее  трогаю,  ей

кажется, что ее пожирают демоны или что-нибудь в этом роде. Тебе это лучше

знать, еврей мой. Послушай, укроти ты мне ее. Хочешь? Впрочем, как сказать

по-арамейски: будь нежна, моя девочка, не будь  глупа,  моя  голубка,  ну,

поласковее? - Когда Иосиф снова увидел Мару,  она  действительно  казалась

окаменевшей.  Слова  машинально  выходили  из  ее  уст,   она   напоминала

раскрашенный труп. Иосиф хотел к ней  приблизиться,  но  она  отпрянула  и

закричала, словно прокаженная, в беспомощном ужасе:

   - Нечистая! Нечистая!

   Еще не  наступила  середина  лета,  а  из  Рима  пришли  важные  вести.

Восстание на Западе удалось, сенат низложил  императора,  и  Нерон,  пятый

Август, не  без  достоинства  покончил  с  собой,  предоставив  окружающим

созерцать  это  величественное  зрелище.  Теперь  хозяевами   мира   стали

командующие армиями. Веспасиан ухмылялся. Он был лишен патетики, но все же

воспрянул духом. Хорошо, что он последовал внутреннему голосу и не  спешил

закончить поход. Теперь у него три сильных  легиона,  а  с  Муциановыми  -

семь. Он ухватил Кениду за плечи, сказал:

   - Нерон мертв. Мой еврей не дурак, Кенида!

   Они глядели друг на друга, их грузные тела раскачивались взад и вперед,

тихонько, равномерно, оба они улыбались.

   Когда до Иосифа дошла весть о смерти Нерона, он встал  с  места,  очень

медленно выпрямился. Он еще молод, ему  всего  тридцать  один  год,  и  он

испытал больше превратностей судьбы, чем обычно выпадает на долю  человеку

его возраста. И вот он стоял, дышал, трогал свою грудь,  слегка  приоткрыв

рот. Он поверил тому, что Ягве в нем, он играл в весьма опасную игру, и он

ее не проиграл. С трудом надел он закованной рукой свою жреческую шапочку,

произнес благодарственную молитву: "Благословен ты, Ягве, господи наш, что

дал нам дожить и пережить этот день". Затем тяжело, медленно поднял правую

ногу, левую, стал плясать, как плясали перед народом его  великие  люди  в

храме,  и  веселый  праздник  водочерпания  (*98).  Он   притопнул,   цепь

зазвенела, он скакнул, прыгнул, притопнул,  попытался  ударить  в  ладоши,

хлопнуть себя по бедрам. В его палатку вошла девушка Мара и  остановилась,

пораженная,  испуганная.  Он  не  остановился,   он   продолжал   плясать,

бесновался, кричал:

   - Смейся надо  мной,  Мара,  дочь  Лакиша,  смейся,  как  смеялась  над

плясуном Давидом его враг, жена  его  Мелхола!  (*99)  Не  бойся!  Это  не

сатана, архиплясун, это царь Давид пляшет перед ковчегом Завета.

   Так праздновал доктор и господин Иосиф бен Маттафий,  священник  первой

череды, то что бог не посрамил его пророчества.

   Вечером Веспасиан сказал Иосифу:

   - Вы можете теперь снять цепь, доктор Иосиф.

   Иосиф ответил:

   - Если разрешите, консул Веспасиан, я пока  ее  не  сниму.  Я  хочу  ее

носить, пока ее не разрубит император Веспасиан.

   Веспасиан осклабился.

   - Вы смелый человек, мой еврей, - сказал он.

   Иосиф, возвращаясь домой, беззвучно насвистывал сквозь зубы.  Он  делал

это очень редко, только когда бывал  с  особенно  хорошем  настроении.  Он

насвистывал куплеты раба Исидора: "Кто здесь хозяин? Кто платит за масло?"

   Из Антиохии в Кесарию, из Кесарии в Антиохию носились курьеры.  Спешные

вести приходили из  Италии,  из  Египта,  Сенат  и  гвардия  провозгласили

императором генерала Гальбу, подагричного, сварливого,  дряхлого  старика.

На престоле он долго не просидит. Кому быть новым императором, решат армии

- Рейнская, Дунайская, Восточная.  Египетский  генерал-губернатор  Тиберий

Александр предложил обоим начальникам Азии вступить с ним в  более  тесный

союз. Даже угрюмый брат Веспасиана,  начальник  полиции  Сабин,  оживился,

заявил о себе, делал таинственные предложения.

   Дела было много, и Веспасиану - не до того, чтобы учиться  для  девушки

Мары арамейскому языку. Гром Юпитеров! Пусть эта  шлюха  наконец  научится

быть нежной по-латыни.  Но  Мара  не  научилась.  Напротив:  едва  удалось

помешать ей заколоть себя стрелой, державшей волосы.

   Такое непонимание сердило маршала. Он  чувствовал  себя  как-то  втайне

обязанным иудейскому богу, он не хотел из-за девушки ссориться с еврейским

богом. Иосифу он в этом случае не доверял, поэтому попытался вызнать через

другого посредника, что именно ее так  огорчает.  Он  был  изумлен,  когда

узнал, в чем дело: это маленькое ничтожество было полно такого же наивного

высокомерия, как и  его  еврей.  На  лице  Веспасиана  появилась  широкая,

немного ехидная усмешка. Он знал, каким путем облегчить  положение:  свое,

девушки и Иосифа.

   - Вы, евреи, - заявил он Иосифу в тот же день в присутствии  Кениды,  -

действительно набиты дерзкими варварскими суевериями. Представьте,  доктор

Иосиф, эта маленькая Мара твердо уверена, что она стала  нечистой  оттого,

что я взял ее к себе в постель. Вам это понятно?

   - Да, - ответил Иосиф.

   - Тогда вы хитрее меня,  -  заявил  Веспасиан.  -  Существует  средство

сделать ее опять чистой?

   - Нет, - ответил Иосиф.

   Веспасиан отпил доброго эшкольского вина, затем заявил благодушно:

   - Но она знает средство. Она уверяет, что, если на ней  женится  еврей,

она снова станет чистой.

   - Детская болтовня, - заметил Иосиф.

   - Это такой же предрассудок, как и  первый,  -  примирительно  возразил

Веспасиан.

   - Вы едва ли найдете еврея, который бы  на  ней  женился,  -  отозвался

Иосиф. - Законы запрещают подобный брак.

   - Я найду его, - добродушно заявил Веспасиан.

   Иосиф посмотрел на него вопросительно.

   - Тебя, мой еврей, - усмехнулся римлянин.

   Иосиф побледнел. Веспасиан благодушно осадил его:

   - Вы невоспитанны, мой пророк.  Могли  бы,  по  крайней  мере,  сказать

"большое спасибо".

   - Я священник первой череды, - сказал  Иосиф  хриплым,  словно  угасшим

голосом.

   - Чертовски привередливый народ эти  евреи,  -  обратился  Веспасиан  к

Кениде. - Чего бы кто-нибудь из нас ни коснулся, это сейчас же теряет  для

них вкус. А ведь  и  император  Нерон,  и  я  сам  женились  на  отставных

любовницах - так, что ли, Кенида, старая лохань?

   - Я происхожу от Хасмонеев (*100), - сказал Иосиф очень тихо, - мой род

восходит к царю Давиду. Если я женюсь на этой женщине, то потеряю навсегда

свои  права  священника,  и  дети,  родившиеся  от  такого  союза,   будут

незаконными и бесправными. Я - священник  первой  череды,  -  повторил  он

тихо, настойчиво.

   - Ты - куча дерьма, - отрезал Веспасиан. - Если у тебя будет ребенок, я

посмотрю на него через десять лет. Тогда выясним, твой это сын или мой.

   - Вы женитесь на ней? - осведомилась заинтересованная Кенида.

   Иосиф молчал.

   - Да или нет? - отрывисто спросил Веспасиан.

   -  Я  не  скажу  ни  "да",  ни  "нет",  -  отозвался  Иосиф,   -   бог,

предназначивший маршала стать императором, внушил маршалу и это желание. Я

склоняюсь перед богом. - Он резко поклонился.

   Иосиф плохо спал эти ночи. Его цепь изводила его. Как  высоко  вознесло

его осуществление  его  пророчества,  так  унизила  теперь  дерзкая  шутка

римлянина. Он вспомнил поучения ессея Бана  в  пустыне.  Плотское  желание

изгоняет  дух  божий;  само  собой   разумелось,   что   он   должен   был

воздерживаться от женщин, пока его пророчество не исполнится. Девушка Мара

была приятна его сердцу и его плоти, теперь он платится за  это.  Если  он

женится на ней, ставшей вследствие  своего  плена  и  связи  с  римлянином

блудницей, тогда бог отвергнет его  и  он  заслужит  публичное  бичевание.

Иосиф хорошо знал правила - здесь не могло быть ни исключений, ни обходов,

ни колебаний. "Виноградная лоза не должна  обвиваться  вокруг  терновника"

(*101) - вот основное. И к положению - "проклят  скотоложствующий"  (*102)

комментарий ученых добавляет,  что  священник,  вступивший  в  сношения  с

блудницей, не лучше того, кто скотоложствует.

   Но Иосиф покорно  проглотил  весь  этот  яд.  Крупная  игра  требует  и

большого риска. Он связан с этим римлянином, он примет позор.

   А  Веспасиан  не  пожалел  ни  времени,  ни  стараний,   чтобы   вполне

насладиться  своей  проделкой.  Он  просил  подробно  ознакомить   его   с

разработанным и сложным брачным правом иудеев,  а  также  с  церемониалами

помолвки и свадьбы, которые в Галилее были иными, чем в Иудее.  Он  следил

за тем, чтобы все совершалось строго по ритуалу.

   А ритуал требовал, чтобы вместо  умершего  отца  невесты  переговоры  с

женихом о покупной цене невесты вел  ее  опекун.  Веспасиан  объявил  себя

опекуном. Существовал обычай, по которому жених платил двести зузов,  если

невеста - девушка, и сто - если она  вдова.  Веспасиан  велел  написать  в

документах, что сумма выкупа за Мару,  дочь  Лакиша,  должна  быть  в  сто

пятьдесят зузов, и  настоял  на  том,  чтобы  Иосиф  дал  личную  долговую

расписку на эту сумму. Он созвал  в  качестве  свидетелей  бракосочетания,

студентов и докторов из Тивериады. Магдалы, Сепфориса  и  других  почетных

граждан оккупированной области.  Многие  отказались  участвовать  в  такой

мерзости. Фельдмаршал оштрафовал их, а их общины обложил контрибуцией.

   Глашатаи  пригласили  все  население  участвовать  в  празднестве.   Из

Тивериады были выписаны для невесты самые роскошные носилки, как это  было

принято при бракосочетаниях знати. И когда Мара, в  этих  обвитых  миртами

носилках, покинула его дом, Веспасиан произнес вместо отца:

   - Дай бог, чтобы ты больше сюда не вернулась.

   Затем ее пронесли через весь город знатнейшие галилейские  иудеи,  тоже

украшенные миртами.  Впереди  шли  девушки  с  факелами,  затем  студенты,

размахивавшие алебастровыми сосудами с благовониями. На дорогу лили вино и

масло, сыпали орехи, жареные колосья.  Кругом  пели:  "Тебе  не  нужны  ни

румяна, ни  пудра,  ты  и  так  прекрасна,  как  серна".  На  всех  улицах

танцевали; шестидесятилетняя матрона вынуждена была  так  же  прыгать  под

волынку, как и шестилетняя девочка, и даже  старикам  богословам  пришлось

плясать с миртовыми ветками в руках, потому что Веспасиан хотел  обвенчать

свою пару, соблюдая все древние традиции.

   Так провели Иосифа через весь город Кесарию; это был длинный  путь,  не

менее мучительный, чем путь через весь римский лагерь, когда  его  впервые

вели  к  Веспасиану.  Наконец  он  очутился  рядом  с  Марой  под  брачным

балдахином,  под  хуппой.  Балдахин  был  из  белого,  затканного  золотом

полотна,  с  потолка  спускались  виноградные  грозди,   финики,   оливки.

Свидетелями бракосочетания были Веспасиан с несколькими офицерами, а также

представители галилейской  знати.  Они  слышали,  как  Иосиф  отчетливо  и

озлобленно произнес формулу, которая в его устах  становилась  преступной:

"Заявляю, что ты доверена мне по закону Моисея  и  Израиля".  И  земля  не

разверзлась, когда священник повторил  эти  запретные  для  Иосифа  слова.

Плоды на потолке балдахина чуть покачивались. Кругом пели: "Запертый сад -

сестра моя, невеста, заключенный колодец, запечатанный источник" (*103). А

девушка  Мара,  бесстыдная  и  прелестная,   устремила   свои   удлиненные

настойчивые глаза на бледное  лицо  Иосифа  и  произнесла  ответный  стих:

"Пусть придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает  сладкие  плоды  его".

Веспасиан потребовал, чтобы ему все переводили, и, довольный, ухмылялся.

   - Об одном я хотел бы попросить тебя, мой милый, - сказал он Иосифу,  -

чтобы ты не слишком спешил уходить из сада.