Данте Алигьери |
Божественная комедия |
|
|
|
|
|
ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ 1 Терзаемый огнем
природной жажды, Который утоляет лишь
вода, Самаритянке данная
однажды, 4 Я, следуя вождю, не без
труда Загроможденным кругом торопился, Скорбя при виде правого
суда. 7 И вдруг, как, по словам
Луки, явился Христос в дороге двум
ученикам, Когда его могильный
склеп раскрылся, - 10 Так здесь явился дух,
вдогонку нам, Шагавшим над простертыми
толпами; Его мы не заметили; он
сам 13 Воззвал к нам:
"Братья, мир господень с вами!" Мы тотчас обернулись, и поэт Ему ответил знаком и
словами: 16 "Да примет с миром
в праведный совет Тебя неложный суд, от
горней сени Меня отторгший до
скончанья лет!" 19 "Как! Если вы не
призванные тени, - Сказал он, с нами
торопясь вперед, - Кто вас возвел на божий
ступени?" 22 И мой наставник:
"Кто, как этот вот, Отмечен ангелом, несущим
стражу, Тот воцаренья с праведными
ждет. 25 Но так как та, что вечно
тянет пряжу, Его кудель ссучила не
вполне, Рукой Клото намотанную
клажу, 28 Его душа, сестра тебе и
мне, Не обладая нашей мощью
взгляда, Идти одна не может к
вышине. 31 И вот я призван был из
бездны Ада Его вести, и буду близ
него, Пока могу руководить, как надо. 34 Но, может быть, ты
знаешь: отчего Встряслась гора и
возглас ликованья Объял весь склон до
влажных стоп его?" 37 Спросив, он мне попал в
ушко желанья Так метко, что и жажда
смягчена Была одной отрадой
ожиданья. 40 Тот начал так:
"Гора отрешена Ото всего, в чем
нарушенье чина И в чем бы оказалась
новизна. 43 Здесь перемен нет даже и
помина: Небесного в небесное
возврат И только - их возможная
причина. 46 Ни дождь, ни иней, ни
роса, ни град, Ни снег не выпадают выше
грани Трех ступеней у
загражденных врат. 49 Нет туч, густых иль
редких, нет блистаний, И дочь Фавманта в небе
не пестра, Та, что внизу живет
среди скитаний. 52 Сухих паров не ведает
гора Над сказанными мною
ступенями, Подножием наместника
Петра. 55 Внизу трясет, быть
может, временами, Но здесь ни разу эта
вышина Не сотряслась подземными
ветрами. 58 Дрожит она, когда из душ
одна Себя познает чистой, так
что встанет Иль вверх пойдет; тогда
и песнь слышна. 61 Знак очищенья - если
воля взманит Переменить обитель, и
счастлив, Кто, этой волей
схваченный, воспрянет. 64 Душа и раньше хочет; но
строптив Внушенный божьей
правдой, против воли, Позыв страдать, как был
грешить позыв. 67 И я, простертый в этой
скорбной боли Пятьсот и больше лет,
изведал вдруг Свободное желанье лучшей
доли. 70 Вот отчего все дрогнуло вокруг, И духи песнью славили
гремящей Того, кто да избавит их
от мук". 73 Так он сказал; и так как
пить тем слаще, Чем жгучей жажду нам
пришлось терпеть, Скажу ль, как мне был в
помощь говорящий? 76 И мудрый вождь:
"Теперь я вижу сеть, Вас взявшую, и как
разъять тенета, Что зыблет гору и велит
вам петь. 79 Но кем ты был - узнать моя забота, И почему века, за годом
год, Ты здесь лежал - не дашь
ли мне отчета?" 82 "В те дни, когда
всесильный царь высот Помог, чтоб добрый Тит
отмстил за раны, Кровь из которых продал
Искарьот, - 85 Ответил дух, - я оглашал
те страны Прочнейшим и славнейшим
из имен, К спасению тогда еще не
званный. 88 Моих дыханий был так сладок звон, Что мною, толосатом, Рим
пленился, И в Риме я был миртом
осенен. 91 В земных народах Стаций
не забылся. Воспеты мной и Фивы и Ахилл, Но под второю ношей я
свалился. 94 В меня, как семя, искру
заронил Божественный огонь, меня
жививший, Который тысячи
воспламенил; 97 Я говорю об Энеиде,
бывшей И матерью, и мамкою
моей, И все, что труд мой
весит, мне внушившей. 100 За то, чтоб жить, когда
среди людей Был жив Вергилий, я бы
рад в изгнанье Про весть хоть солнце свыше должных
дней". 103 Вергилий на меня
взглянул в молчанье, И вид его сказал:
"Будь молчалив!" Но ведь не все возможно
при желанье. 106 Улыбку и слезу родит
порыв Душевной страсти, трудно
одолимый Усильем воли, если кто
правдив. 109 Я не сдержал улыбки еле
зримой; Дух замолчал, чтоб мне в
глаза взглянуть, Где ярче виден помысел
таимый. 112 "Да завершишь
добром свой тяжкий путь! - Сказал он мне. - Но что
в себе хоронит Твой смех, успевший
только что мелькнуть?" 115 И вот меня две силы розно клонят: Здесь я к молчанью, там
я понужден К ответу; я вздыхаю, и я
понят 118 Учителем. "Я вижу -
ты смущен. Ответь ему, а то его
тревожит Неведенье", - так мне
промолвил он. 121 И я: "Моей улыбке
ты, быть может, Дивишься, древний дух.
Так будь готов, Что удивленье речь моя
умножит. 124 Тот, кто ведет мой взор
чредой кругов, И есть Вергилий, мощи
той основа, С какой ты пел про
смертных и богов. 127 К моей улыбке не было
иного, Поверь мне, повода, чем
миг назад О нем тобою сказанное
слово". 130 Уже упав к его ногам, он
рад Их был обнять; но вождь
мой, отстраняя: "Оставь! Ты тень и
видишь тень, мой брат". 133 "Смотри, как
знойно, - молвил тот, вставая, - Моя любовь меня к тебе
влекла, Когда, ничтожность нашу
забывая, 136 Я тени принимаю за
тела". 1 Уже был ангел далеко за
нами, Тот ангел, что послал
нас в круг шестой, Еще рубец смахнув с
меня крылами; 4 И тех, кто правды
восхотел святой, Назвал блаженными, и
прозвучало Лишь
"sitiunt" - и только - в речи той; 7 И я, чье тело снова
легче стало, Спешил наверх без
всякого труда Вослед теням, не
медлившим нимало, - 10 Когда Вергилий начал так: "Всегда Огонь благой любви
зажжет другую, Блеснув хоть в виде
робкого следа. 13 С тех пор, как в адский
Лимб, где я тоскую, К нам некогда спустился
Ювенал, Открывший мне твою
любовь живую, 16 К тебе я сердцем
благосклонней стал, Чем можно быть,
кого-либо не зная, И короток мне путь
средь этих скал. 19 Но объясни, как другу мне
прощая, Что смелость послабляет
удила, И впредь со мной, как с
другом, рассуждая: 22 Как это у тебя в груди
могла Жить скупость рядом с
мудростью, чья сила Усердием умножена
была?" 25 Такая речь улыбку
пробудила У Стация; потом он
начал так: "В твоих словах
мне все их лаской мило. 28 Поистине, нередко внешний знак Приводит ложным видом в
заблужденье, Тогда как суть
погружена во мрак. 31 В твоем вопросе
выразилось мненье, Что я был скуп;
подумать так ты мог, Узнав о том, где я
терпел мученье. 34 Так знай, что я от
скупости далек Был даже слишком - и
недаром бремя Нес много тысяч лун за
мой порок. 37 И не исторгни я дурное семя, Внимая восклицанью
твоему, Как бы клеймящему
земное племя: 40 "Заветный голод к
золоту, к чему Не направляешь ты
сердца людские?" - Я с дракой грузы двигал бы
во тьму. 43 Поняв, что крылья
чересчур большие У слишком щедрых рук, и
"этот грех В себе я осудил, и
остальные. 46 Как много стриженых
воскреснет, тех, Кто, и живя и в
смертный миг, не чает, Что их вина не легче
прочих всех! 49 И знай, что грех,
который отражает Наоборот какой-либо
иной, Свою с ним зелень вместе
иссушает. 52 И если здесь я заодно с
толпой, Клянущей скупость,
жаждал очищенья, То как виновный
встречною виной". 55 "Но ведь когда ты
грозные сраженья Двойной печали Иокасты
пел, - Сказал воспевший мирные
селенья, - 58 То, как я там Клио
уразумел, Тобой как будто вера не
водила, Та, без которой мало добрых
дел. 61 Раз так, огонь какого
же светила Иль светоча тебя
разомрачил, Чтоб устремить за
рыбарем ветрила?" 64 И тот: "Меня ты
первый устремил К Парнасу, пить
пещерных струй прохладу, И первый, после бога,
озарил, 67 Ты был, как тот, кто за
собой лампаду Несет в ночи и не себе
дает, Но вслед идущим помощь и отраду, 70 Когда сказал: "Век
обновленья ждет: Мир первых дней и
правда - у порога, И новый отрок близится
с высот". 73 Ты дал мне петь, ты дал
мне верить в бога! Но, чтоб все части
сделались ясны, Я свой набросок
расцвечу немного. 76 Уже был мир до самой
глубины Проникнут правой верой,
насажденной Посланниками неземной страны; 79 И так твой возглас,
выше приведенный, Созвучен был словам
учителей, Что к ним я стал
ходить, как друг исконный. 82 Я видел в них таких
святых людей, Что в дни Домициановых
гонений Их слезы не бывали без
моей. 85 Пока я жил под кровом
смертной сени, Я помогал им, и их
строгий чин Меня отторг от всех других учений. 88 И, не доведши греческих
дружин, В стихах, к фиванским
рекам, я крестился, Но утаил, что я
христианин, 91 И показным язычеством
прикрылся. За этот грех там, где
четвертый круг, Четыре с лишним века я
кружился. 94 Но ты, моим глазам
раскрывший вдруг Все доброе, о чем мы
говорили, Скажи, пока нам вверх
идти досуг, 97 Где старый наш
Теренций, где Цецилий, Где Варий, Плавт? Что
знаешь ты про них: Где обитают и осуждены
ли?" 100 "Они, как Персии,
я и ряд других, - Ответил вождь мой, -
там, где грек, вспоенный Каменами щедрее
остальных: 103 То - первый круг тюрьмы
неозаренной, Где речь нередко о горе
звучит, Семьей кормилиц наших населенной. 106 Там с нами Антифонт и
Еврипид, Там встретишь Симонида,
Агафона И многих, кто меж
греков знаменит. 109 Там из тобой воспетых -
Антигона, Аргейя, Деифила, и
скорбям Верна Йемена, как во
время оно; 112 Там дочь Тиресия,
Фетида там, И Дейдамия с сестрами
своими, И Лангию открывшая
царям". 115 Уже беседа смолкла
между ними, И кругозор их был опять
широк, Не сжатый больше
стенами крутыми, 118 И четверо служанок дня
свой срок Исполнило, и пятая
вздымала, Над дышлом стоя, кверху
жгучий рог, 121 Когда мой вождь:
"По мне бы, надлежало Кнаруже правым
двигаться плечом, Как мы сходили с самого
начала". 124 Здесь нам обычай стал
поводырем; И так как был согласен
дух высокий, Мы этим и направились
путем. 127 Они пошли вперед; я,
одинокий" Вослед; и слушал разговор
певцов, Дававший мне поэзии
уроки. 130 Но вскоре сладостные
звуки слов Прервало древо,
заградив дорогу, Пленительное запахом
плодов. 133 Как ель все уже кверху
понемногу, Так это - книзу, так
что взлезть нельзя Хотя бы даже к нижнему
отрогу. 136 С той стороны, где
замкнута стезя, Со скал спадала блещущая
влага И растекалась, по
листам скользя. 139 Поэты стали в
расстоянье шага; И некий голос, средь
листвы незрим, Воскликнул: "Вам
запретно это благо!" 142 И вновь: "Мария не
устам своим, За вас просящим,
послужить желала, А лишь тому, чтоб вышел
пир честным. 145 У римлянок напитка не
бывало Иного, чем вода; и
Даниил Презрел еду, и мудрость в
нем мужала. 148 Начальный век, как
золото, светил, И голод желудями
услаждался, И нектар жажде каждый
ключ струил. 151 Акридами и медом
насыщался Среди пустынь
креститель Иоанн; А как велик и славен он
остался, 154 Тому залог в Евангелии
дан". |