Просто христианство 

  ХРИСТИАНСКИЙ БРАК

проявление  сексуальных  импульсов;  я  почти  не   коснулся   положительных

аспектов, а именно христианского брака.

     Обсуждать  вопросы  супружеских  отношений  я  не  хотел  бы по двум, в

частности, причинам. Первая -- в том,  что  христианская  доктрина  о  браке

крайне  непопулярна.  А  вторая  -- в том, что сам я никогда не был женат и,

следовательно, могу говорить только с чужих слов. Но,  несмотря  на  это,  я

полагаю, что, рассуждая о вопросах христианской морали, едва ли можно обойти

ее стороной.

     Христианская  идея брака основывается на словах Христа, что мужа и жену

следует рассматривать как единый организм. Ибо именно это означают Его слова

"одна плоть". И христиане полагают,  что,  когда  Иисус  произносил  их.  Он

констатировал факт, так же как констатацией факта были бы слова, что замок и

ключ составляют единый механизм или что скрипка и смычок -- один музыкальный

инструмент.  Он,  Изобретатель  человеческой  машины, сказал нам, что две ее

половины -- мужская и женская -- созданы для того, чтобы соединиться в пары,

причем не только ради половых отношений; союз этот должен быть всесторонним.

Уродство половых связей вне брака  в  том,  что  те,  кто  вступают  в  них,

пытаются  изолировать  один  аспект этого союза (половой) от всех остальных.

Между тем именно в неразделимости их -- залог полного и совершенного  союза.

Христианство  не считает, что удовольствие, получаемое от половых отношений,

более греховно, чем, скажем, удовольствие от еды. Но оно считает, что нельзя

прибегать  к  ним  лишь  как  к   источнику   удовольствия:   это   так   же

противоестественно,   как,   например,  наслаждаться  вкусом  пищи,  избегая

глотания и пищеварения, то есть жуя пищу и выплевывая.

     И, как следствие этого, христианство учит, что брак -- союз двух  людей

на всю жизнь. Верно, что разные церкви придерживаются на этот счет не совсем

схожих  мнений.  Некоторые не разрешают развода совсем. Другие разрешают его

очень  неохотно,  только  в  особых  случаях.  Очень  печально,  что   между

христианами  нет  согласия в таком важном вопросе. Но справедливость требует

отметить, что между собой различные церкви согласны по вопросу брака все  же

гораздо  больше,  чем  с  окружающим миром. Я имею в виду, что любая церковь

рассматривает развод как  ампутацию  части  живого  тела,  как  своего  рода

хирургическую   операцию.   Одни   церкви  считают  эту  операцию  настолько

неестественной, что вовсе не допускают ее. Другие допускают развод,  но  как

крайнюю меру в исключительно тяжелых случаях.

     Все  они  согласны  с тем, что эта процедура скорее похожа на ампутацию

обеих ног, чем  на  расторжение  делового  товарищества.  Никто  из  них  не

принимает   современной   точки  зрения  на  развод,  утверждающей,  что  он

совершается партнерами как  своего  рода  реорганизация,  необходимая,  если

между  ними  больше  нет любви или если один из них полюбил кого-то другого.

Прежде чем мы перейдем к этой современной точке зрения на развод, в ее связи

с целомудрием, нам следовало бы проследить ее связь с другой добродетелью, а

именно справедливостью.

     Последняя включает в себя, помимо всего  прочего,  верность  обещаниям.

Каждый,  кто  венчался  в  церкви,  давал  торжественное  публичное обещание

хранить верность своему партнеру до смерти. Долг сдержать его не находится в

специфической зависимости от характера половых отношений.  Обещание,  данное

при  заключении  брачного  союза, схоже с любым другим. Если, как утверждают

наши современники, половое влечение ничем  не  отличается  от  других  наших

импульсов,  то  и относиться к нему следует, как к любому из них. Как всякую

тягу к излишествам, его надо контролировать. Если же, как я  думаю,  половой

инстинкт  отличается  от  других  тем, что болезненно воспален, то мы должны

реагировать  на  него  особенно  осторожно,  чтобы  он  не  толкнул  нас  на

бесчестный поступок.

     На  это  кто-нибудь  возразит,  что  считает обещание, данное в церкви,

простой формальностью, которую не имел намерения соблюдать. Кого же тогда он

старался обмануть, давая это  обещание?  Бога?  Это  было  бы  неумно.  Себя

самого?   Тоже   не   умнее.   Невесту,   ее   родственников?  Это  было  бы

предательством. Чаще всего, я думаю, брачная пара (или один из них) надеется

обмануть публику. Они желают респектабельности, связанной с  браком,  но  не

желают платить за это. Такие люди -- обманщики и самозванцы. Если они к тому

же  испытывают  удовлетворение  от обмана, то мне нечего им сказать, ибо кто

станет навязывать высокий и трудный долг целомудрия людям, у которых еще  не

пробудилось  желание  быть  честными? А если они уже образумились и возымели

такое желание, то обещание, данное ими, послужит им  сдерживающей  силой,  и

они  станут  вести  себя, откликаясь на зов справедливости, а не целомудрия.

Если люди не верят в постоянный брак, им, пожалуй,  лучше  жить  вместе,  не

вступая  в  него.  Это  честнее,  чем  давать  клятвы,  которых  не  намерен

исполнять.

     Верно, что совместная жизнь вне брака  делает  их  виновными  (с  точки

зрения  христианства)  в грехе прелюбодеяния. Но нельзя избавиться от одного

порока, добавив к нему другой: распущенность нельзя исправить, добавив к ней

клятвопреступление.

     Очень популярная в наши дни идея, что единственное оправдание брака  --

любовь  между  супругами,  не  оставляет  места  для  брачного контракта или

брачных обетов. Если все держится на влюбленности, обещание теряет  смысл  и

давать  его  не  следует. Любопытно, что сами влюбленные, пока еще влюблены,

знают  это  лучше,  чем  те,  которые  рассуждают  о  любви.  По   замечанию

Честертона,  влюбленным присуща естественная склонность связывать друг друга

обещаниями. Любовные песни во всем  мире  полны  клятв  в  вечной  верности.

Христианский  закон  не  навязывает  влюбленным  чего-то  такого,  что чуждо

природе любви, а лишь требует, чтобы они с полной серьезностью относились  к

тому, на что вдохновляет их страсть.

     И  конечно,  обещание,  данное, когда я был влюблен и потому, что я был

влюблен, обещание хранить верность на всю жизнь, обязывает меня быть  верным

даже в том случае, если любовь прошла. Ведь обещание может относиться только

к  действиям  и  поступкам,  то есть то, что я могу контролировать. Никто не

может обещать, что будет постоянно испытывать одно и то же чувство. С  таким

же  успехом можно обещать никогда не страдать головной болью или всегда быть

голодным. Возникает вопрос: какой смысл держать двух людей вместе, если  они

больше  не  любят  друг  друга?  На  это  есть  несколько  серьезных  причин

социального характера: не лишать детей  семьи;  защитить  женщину  (которая,

возможно,  пожертвовала  своей  карьерой,  выходя замуж) от перспективы быть

брошенной, как только она наскучит мужу. Но существует еще одна  причина,  в

которой я убежден, хотя мне не совсем легко объяснить ее.

     И  вот  почему:  слишком  многие люди просто не в состоянии понять, что

если Б лучше, чем В, то А может быть еще  лучше,  чем  Б.  Они  предпочитают

понятия  "хороший" и "плохой", а не "хороший", "лучший" и "самый лучший" или

"плохой", "худший" и  "самый  худший".  Они  хотят  знать,  считаете  ли  вы

патриотизм  хорошим  качеством.  Вы  отвечаете,  что, конечно, патриотизм --

хорошее качество, гораздо лучшее, чем эгоизм,  присущий  индивидуалисту,  но

что  всеобщая  братская  любовь  --  выше патриотизма, и если они вступают в

конфликт  между  собой,  то  предпочтение  следует  отдать  братской  любви.

Казалось  бы,  вы  даете  полный  ответ,  но ваши оппоненты видят в нем лишь

желание увильнуть от ответа. Они спрашивают, что  вы  думаете  о  дуэли.  Вы

отвечаете,  что простить человеку оскорбление гораздо лучше, чем сражаться с

ним на дуэли. Однако даже дуэль может  быть  лучше,  чем  ненависть  на  всю

жизнь,  которая  проявляется  в  тайных  попытках унизить человека, всячески

повредить ему. Если вы дадите им такой ответ, они отойдут от  вас,  жалуясь,

что  вы не хотите ответить прямо. Я очень надеюсь, что никто из читателей не

сделает подобной ошибки в отношении того, о чем я собираюсь сейчас говорить.

     Влюбленность -- восхитительное  состояние,  во  многих  отношениях  оно

полезно  для  нас.  Любовь  помогает нам быть великодушными и мужественными,

раскрывает перед нами не только красоту любимого  существа,  но  и  красоту,

разлитую  во всем, и, наконец, контролирует (особенно вначале) наши животные

половые инстинкты. В этом смысле любовь -- великая победа над похотью. Никто

в  здравом  уме  не  станет  отрицать,  что   влюбленность   лучше   обычной

чувственности  или  холодной  самовлюбленности.  Но,  как  я  сказал прежде,

опаснее всего следовать какому-то из импульсов нашей природы любой ценой, ни

перед чем не останавливаясь. Быть влюбленным -- вещь хорошая, но не лучшая.

     Есть много вещей, которые меркнут перед влюбленностью; но есть и такие,

которые выше ее. Вы не можете класть это  чувство  в  основание  всей  своей

жизни. Да, оно благородно, но оно всего лишь чувство, и нельзя рассчитывать,

что  оно  с  одинаковой  интенсивностью  будет  длиться  всю  жизнь. Знание,

принципы, привычки могут быть долговечны; чувство приходит  и  уходит.  И  в

самом  деле, что бы люди ни говорили, состояние влюбленности преходяще. Да и

то сказать: если бы люди пятьдесят лет испытывали друг к другу точно то  же,

что  в  день  перед  свадьбой, их положение было бы не слишком завидным. Кто

смог бы вынести постоянное возбуждение и пять лет? Что сталось  бы  с  нашей

работой,   аппетитом,   сном,   с   нашими   дружескими  связями?  Но  конец

влюбленности, конечно -- не конец  любви.  А  любовь  --  именно  любовь,  в

отличие   от   влюбленности,  --  не  просто  чувство.  Это  глубокий  союз,

поддерживаемый волевыми усилиями, укрепляемый привычкой. Любовь  укрепляется

(в  христианском браке) и благодатью, о которой просят и которую получают от

Бога оба партнера. Поэтому они могут любить друг  друга  даже  тогда,  когда

друг  другом  недовольны.  (Ведь любите же вы себя, когда недовольны собой.)

Они в состоянии сохранить эту любовь и тогда, когда каждый  из  них  мог  бы

влюбиться  в  кого-нибудь  еще,  если бы позволил себе. Влюбленность в самом

начале  побудила  их  дать  обещание  верности  друг  другу.  Вторая,  более

спокойная  любовь  дает  им силы хранить это обещание. Именно на такой любви

работает мотор брака. Влюбленность была только вспышкой для запуска. Если вы

со мной не согласны, то, конечно, скажете: "Он  ничего  об  этом  не  знает,

потому что сам не женат". Очень возможно, что вы правы. Но прежде чем вы это

скажете, убедитесь, пожалуйста, в том, что судите на основании личного опыта

или  на  основании наблюдений за жизнью своих друзей. Не судите на основании

идей, почерпнутых из романов и фильмов. И требуется много терпения и умения,

чтобы выделить те уроки, которые нам действительно преподаны жизнью.

     Из книг люди нередко получают представление, будто  влюбленность  может

длиться  всю жизнь, если вы не ошиблись при выборе. Отсюда вывод: если этого

нет, значит, допущена ошибка. Остается лишь сменить партнера.  Думающие  так

не осознают, что и восторг новой любви постепенно угаснет точно так же. Ведь

и в этой форме жизни, как и в любой другой, возбуждение приходит вначале, но

не  остается  навсегда.  То  возбуждение,  которое  испытывает мальчишка при

первой мысли о полете, уляжется, когда он придет в  авиацию  и  приступит  к

учебным  полетам.  И  восторг,  который  теснит  вам  душу, когда вы впервые

попадаете в какое-то  прекрасное  место,  постепенно  гаснет,  если  вы  там

поселитесь.  Значит  ли  это,  что  лучше  вообще  не  учиться  летать  и не

переселяться в красивейшие места? Отнюдь нет. В обоих случаях, пройдя  через

первую фазу, вы почувствуете, как первоначальное возбуждение сменяется более

спокойным и постоянным интересом. Более того (я едва могу найти слова, чтобы

выразить,  какое  большое  значение  придаю  этому), только те люди, которые

готовы примириться с потерей трепета и довольствоваться  трезвым  интересом,

способны  обрести  новые  восторги.  Человек, который научился летать и стал

хорошим пилотом, внезапно слышит музыку сфер. Человек, который  поселился  в

прекрасном  месте,  открывает  для  себя  радость  еще  больше украшать его,

насаждая в нем сад.

     В какой-то мере, я думаю, Христос имел в виду и это, когда сказал,  что

ничто  не  может  жить, пока не умрет. Не пытайтесь удерживать удовольствие,

питаемое возбуждением. Это было бы самой опасной ошибкой. Дайте  возбуждению

пройти,  дайте  ему умереть, переживите это умирание и перейдите в следующий

за ним период спокойной заинтересованности и счастья.  Сделайте  это,  и  вы

увидите, что вы все время живете в мире новых восторгов и нового трепета. Но

если  вы  попытаетесь  искусственно  включить  восторженное состояние в свое

повседневное  "меню",  то  обнаружите, как оно постепенно слабеет и все реже

вас   посещает,   и   вот   уже   вы  доживаете  свою  жизнь  преждевременно

состарившимся,  утратившим иллюзии человеком, которому все наскучило. Именно

из-за  того,  что очень немногие люди это понимают, вы встречаете вокруг так

много  людей среднего возраста, ворчащих, что юность прошла попусту. Нередко

они сетуют на прошедшую юность в таком возрасте, когда перед ними еще должны

открываться   новые   горизонты   со   всех   сторон.   Гораздо   интереснее

по-настоящему  научиться  плавать,  чем  бесконечно (и безнадежно) стараться

вернуть то чувство, которое вы испытали, когда впервые ребенком надели ласты

и поплыли.

     Очень часто в романах и пьесах вы находите мысль, будто влюбленность --

такое чувство, которому невозможно противиться. Будто это что-то такое,  что

просто  поражает  вас,  как, к примеру, корь. Некоторые люди в это верят, и,

будучи  женаты,  срывают  предохранитель  со  своих  чувств  при  встрече  с

привлекательной  знакомой.  Однако  я  склонен  думать,  что  в  жизни такие

непреодолимые страсти посещают нас гораздо реже, чем  в  книгах  (во  всяком

случае,  взрослых  людей).  Когда  мы  встречаем человека красивого, умного,

привлекательного, мы, в каком-то смысле, должны полюбить эти его  прекрасные

качества,  должны  восхищаться  ими.  Но  не  от  нас ли в основном зависит,

перерастет ли это восхищение в то, что мы зовем влюбленностью? Нет сомнений,

что если мы напичканы романтическими сюжетами и любовными песнями, да к тому

же пребываем под действием алкоголя, то способны превратить любое восхищение

в любовь такого рода. Точно так же, если вдоль тропинки вырыта  канава,  вся

дождевая  вода  будет  собираться  в нее; или, если мы носим синие очки, все

вокруг кажется нам синим. Но это -- наша собственная вина.

     Прежде чем мы оставим вопрос о разводе, я  бы  хотел  разграничить  две

вещи,  которые  часто  смешивают.  Христианский  принцип  брака  -- это один

вопрос. Совсем другой вопрос: как далеко  могут  идти  христиане,  если  они

избиратели  или  члены  парламента,  в  старании привить свой взгляд на брак

остальным  членам  общества?  Очень  многие  люди  считают,  что   если   вы

христианин,  то  должны  затруднить  развод  для всех остальных. Я с этим не

согласен.  Я,  например,  знаю,  что  возмутился  бы,  если  бы   мусульмане

постарались  запретить всем нам, остальным, вино. Я придерживаюсь следующего

мнения: церковь должна откровенно признать, что  граждане  Великобритании  в

большинстве  своем  не  христиане  и,  следовательно, от них нельзя ожидать,

чтобы они вели христианский образ жизни. Необходимо иметь два  рода  браков:

один  --  регулируемый  государством  на основании законов, обязательных для

всех граждан; другой -- регулируемый  церковью  на  основании  тех  законов,

которые  обязательны  для всех ее членов. Различие должно быть очень четким,

чтобы людям было ясно, какая пара вступает в брак по-христиански, а какая --

нет.

     Я  думаю,  я  сказал   достаточно   о   постоянстве   и   неразрывности

христианского   брака.   Нам   остается   разобраться  в  одном,  еще  более

непопулярном вопросе. Христианские жены  дают  обещание  повиноваться  своим

мужьям.  В  христианском  браке  глава  семьи  --  мужчина.  В  связи с этим

возникают два вопроса: 1. Почему в  семье  обязательно  должен  быть  глава,

почему нельзя допустить равенства? 2. Почему главой должен быть мужчина?

     1. Необходимость иметь главу в семье вытекает из идеи, что брак -- союз

постоянный.  Конечно, когда муж и жена живут в согласии, вопрос о главенстве

не возникает. И мы должны  надеяться,  что  именно  это  является  нормой  в

христианском браке. Но если возникает разногласие, что тогда? Тогда супругам

не  избежать серьезного разговора. Допустим, они уже пытались говорить и тем

не менее к согласию не пришли. Что им делать дальше?  Они  не  могут  решить

вопроса  с  помощью  голосования,  потому  что  при наличии лишь двух сторон

голосование невозможно. В таком случае остаются две вещи: либо  им  придется

разойтись в разные стороны, либо один из них должен получить право решающего

голоса.  При  постоянном  браке одна из сторон должна в предвидении крайнего

случая иметь власть и решать вопросы семейного союза. Ибо никакой постоянный

союз невозможен без конституции.

     2. Если в семье должен быть глава, то почему именно мужчина? Ну что  ж,

во-первых,  есть  ли  у  кого  серьезное желание, чтобы главную роль в семье

играла женщина? Как я уже сказал, я сам не женат. Однако я вижу, что даже те

женщины, которые хотят быть главою  в  своем  доме,  обычно  не  приходят  в

восторг,  наблюдая  такую  же  ситуацию у соседей. Скорее всего, они скажут:

"Бедный мистер Икс! (имея в виду соседа). Почему он позволяет  этой  ужасной

женщине  верховодить? Я просто не могу его понять!" Я даже не думаю, что эта

женщина будет польщена, если кто-нибудь заметит, что она сама "верховодит" в

своей  семье.  Должно  быть,  есть  что-то  противоестественное  в   женском

руководстве мужьями, потому что сами жены несколько смущены этим и презирают

таких мужей.

     Но  есть  еще  одна  причина;  и  здесь, скажу откровенно, я говорю как

холостяк, потому что причину эту лучше  видно  со  стороны,  чем  с  позиции

женатого  человека.  Отношения семьи с внешним миром -- так сказать, внешняя

политика семьи -- должны находиться, в конечном счете, под  контролем  мужа.

Почему?  Потому  что  он  всегда  должен быть (и, как правило, бывает) более

справедлив к посторонним. Женщина сражается в первую очередь за своих  детей

и своего мужа, против всего остального мира. Для нее, вполне естественно, их

требования, их интересы перевешивают все соображения. Она -- их чрезвычайный

поверенный.   Задача   мужа  --  следить  за  тем,  чтобы  это  естественное

предпочтение не ставилось постоянно во  главу  угла  в  отношениях  семьи  с

окружающими.  За  ним  должно  оставаться  последнее  слово, чтобы он мог, в

случае необходимости, защитить других от семейного патриотизма  своей  жены.

Если  кто-нибудь из вас сомневается в этом, позвольте мне задать вам вопрос.

Если ваша собака укусила соседского ребенка или ваш ребенок ударил соседскую

собаку, с кем вы предпочли бы иметь дело -- с хозяином или с  хозяйкой?  Или

если  вы  замужняя женщина, позвольте мне спросить вас: как бы вы ни обожали

мужа, не признаетесь ли вы, что  его  главный  недостаток  --  неспособность

постоять за свои и ваши права при столкновении с соседями?

ПРОЩЕНИЕ

     Я сказал в одной из предыдущих глав, что целомудрие -- едва ли не самая

непопулярная  из  христианских  добродетелей.  Но я не уверен, что был прав.

Пожалуй,  есть  добродетель  еще  менее  популярная,  чем  целомудрие.   Она

выражается  в  христианском  правиле:  "Возлюби  ближнего своего, как самого

себя". Непопулярна она потому, что христианская мораль  включает  в  понятие

"твоего  ближнего"  и  "твоего  врага"... Итак, мы подходим к ужасно тяжелой

обязанности прощать своих врагов.

     Каждый человек соглашается, что прощение --  прекрасная  вещь,  до  тех

пор,  пока сам не окажется перед альтернативой прощать или не прощать, когда

прощение должно исходить именно от него. Мы помним, как  оказались  в  такой

ситуации  в  годы  войны. Обычно само упоминание об этом вызывает бурю, и не

потому, что люди считают эту добродетель слишком  высокой  и  трудной.  Нет,

просто  прощение  такого  рода  кажется им недопустимым, им ненавистна самая

мысль о нем. "Нас тошнит от подобных разговоров",-- заявляют они. И половина

из вас уже готова меня спросить: "А как бы вы относились к гестапо, если  бы

были поляком или евреем?"

     Я  сам  хотел  бы  это  знать. Точно так же как хотел бы знать, что мне

делать, если передо мной встанет выбор:  умереть  мученической  смертью  или

отказаться  от  веры.  Ведь  христианство  прямо  говорит  мне,  чтобы  я не

отказывался от веры ни при каких обстоятельствах. В этой книге я не  пытаюсь

сказать  вам, что я мог бы сделать, -- я могу сделать крайне мало. Я пытаюсь

показать вам, что представляет из себя христианство. Не я его придумал. И  в

самой  сердцевине  его  я нахожу эти слова: "Прости нам долги наши, как и мы

прощаем должникам нашим". Здесь нет ни малейшего намека на то, что  прощение

дается   нам   на  каких-то  других  условиях.  Слова  эти  совершенно  ясно

показывают, что если мы не прощаем, то не простят и нас.  Двух  путей  здесь

нет. Так что же нам делать?

     Что  бы  мы ни пробовали делать, все будет трудно. Но я думаю, две вещи

мы можем сделать, и они  облегчат  нам  нашу  трудную  задачу.  Приступая  к

изучению  математики,  вы  начинаете  не с дифференциального исчисления, а с

простого сложения. Точно так же, если мы действительно хотим (а все  зависит

именно от нашего желания) научиться прощать, нам, наверное, следует начать с

чего-то  полегче,  чем  гестапо.  Например, с того, чтобы простить мужа, или

жену, или родителей, или детей, или ближайших соседей  за  что-то,  что  они

сказали  или  сделали  на  прошлой  неделе.  Это,  возможно,  захватит  наше

внимание. Затем нам надо понять, что значит  "любить  ближнего,  как  самого

себя". А как я люблю себя?

     Вот  сейчас,  когда  я  подумал об этом, я понял, что у меня нет особой

нежности и любви к себе самому. Я даже  не  всегда  люблю  свое  собственное

общество.  Значит,  слова  "возлюби  ближнего своего", очевидно, не означают

"испытывай к нему нежность" или "находи его привлекательным". Впрочем, так и

должно быть, потому что, конечно же, как бы вы ни старались, вы не заставите

себя почувствовать нежность к кому бы то ни было. Хорошо  ли  я  отношусь  к

самому себе? Считаю ли я себя приятным человеком? Что ж, боюсь, что минутами

-- да (и это, несомненно, худшие мои минуты). Но люблю я себя не поэтому; не

потому,  что  считаю  себя  славным  парнем. На деле все наоборот, а именно:

любовь к себе заставляет меня думать, что я,  в  сущности,  славный  парень.

Следовательно,  и  врагов  своих  мы  можем  любить,  не считая их приятными

людьми. Это великое облегчение. Потому что очень многие думают, что простить

своих врагов значит признать, что они, в конце концов, не такие  уж  плохие,

тогда как на самом деле всем ясно, что они действительно плохи.

     Давайте  продвинемся  еще  на  шаг  вперед. В моменты просветления я не

только не считаю себя приятным человеком, но, напротив, нахожу  себя  просто

отвратительным.  Я  с  ужасом  думаю  о некоторых вещах, которые я совершил.

Значит, мне, по всей видимости, дозволяется ненавидеть и некоторые  поступки

моих   врагов.  И  вот  уже  мне  вспоминаются  слова,  давно  произнесенные

христианскими учителями: "Ты должен ненавидеть зло, а не того, кто совершает

его". Или иначе: "Ненавидеть грех, но не грешника". Долгое  время  я  считал

это  различие  глупым  и  надуманным;  как  можно  ненавидеть то, что делает

человек, и при этом не ненавидеть его самого? Но позднее я понял, что годами

именно так и относился к одному человеку, а именно к самому себе. Как  бы  я

ни  ненавидел  свою  трусость  или  лживость,  или  жадность, я тем не менее

продолжал любить себя, и  мне  это  было  совсем  не  трудно.  Фактически  я

ненавидел  свои  дурные  качества потому, что любил себя. Именно поэтому так

огорчало меня то, что я делал, каким я был. Следовательно,  христианство  не

побуждает  нас  ни  на  гран  смягчить ту ненависть, которую мы испытываем к

жестокости или предательству. Мы должны  их  ненавидеть.  Ни  одного  слова,

которые  мы  сказали о них, не следует брать обратно. Но христианство хочет,

чтобы мы ненавидели их так же, как ненавидим  собственные  пороки,  то  есть

чтобы   мы  сожалели,  что  кто-то  мог  поступить  так,  и  надеялись,  что

когда-нибудь, где-нибудь он сможет исправиться и снова стать человеком.

     Проверить себя можно  следующим  образом.  Предположим,  вы  читаете  в

газете историю о гнусных и грязных жестокостях. На следующий день появляется

сообщение,  где  говорится,  что  опубликованная вчера история, возможно, не

совсем соответствует истине  и  все  не  так  страшно.  Почувствуете  ли  вы

облегчение:  "Слава  Богу,  они  не  такие негодяи, как я думал". Или будете

разочарованы и даже попытаетесь держаться первоначальной версии просто  ради

удовольствия  думать,  что те, о ком вы читали,-- законченные мерзавцы? Если

человек охвачен вторым чувством, тогда, боюсь, он вступил на  путь,  который

-- пройди  он его до конца -- заведет его в сети дьявола. В самом деле, ведь

он хочет, чтобы черное было еще чернее.

     Стоит дать волю этому чувству, и через какое-то время захочется,  чтобы

серое,  а  потом  и белое тоже стало черным. В конце концов появится желание

все, буквально все -- Бога, и наших друзей, и себя самих -- видеть в  черном

свете. Подавить его уже не удастся. Атмосфера безудержной ненависти поглотит

такую душу навеки.

     Попытаемся  продвинуться  еще на шаг вперед. Означает ли "Возлюби врага

своего", что мы не должны его наказывать? Нет: ведь и то, что я люблю самого

себя, не  значит,  что  я  всячески  должен  спасать  себя  от  заслуженного

наказания,  вплоть  до  смертной  казни.  Если  вы совершили убийство, то по

христианскому принципу надо сдаться в руки властям и  испить  чашу  даже  до

смерти.  Только  такое  поведение  было  бы  правильным с христианской точки

зрения. Поэтому я полагаю, что судья-христианин абсолютно прав, приговаривая

преступника к смерти, прав и солдат-христианин, когда убивает врага на  поле

сражения.  Я  всегда  придерживался  этого  мнения  с  тех пор, как сам стал

христианином, задолго до войны, и сегодня держусь его. Известное  "Не  убий"

приводится  в  неточном переводе. Дело в том, что в греческом языке есть два

слова, которые переводятся как глагол  "убивать".  Но  одно  из  них  значит

действительно просто "убить", тогда как другое -- "совершить убийство". И во

всех  трех  Евангелиях  --  от  Матфея,  Марка  и Луки,-- где цитируется эта

заповедь  Христа,  употребляется  именно  то  слово,  которое  означает  "не

совершай  убийства".  Мне  сказали,  что  такое  же  различие существует и в

древнееврейском языке. "Убивать" -- далеко  не  всегда  означает  "совершать

убийство",  так  же  как половой акт не всегда означает прелюбодеяния. Когда

воины спросили у Иоанна Крестителя, как им поступать, он и намека не  сделал

на то, что им следует оставить армию. Ничего такого не требовал и Сам Иисус,

когда,  например,  встретился  с римским сотником. Образ рыцаря-христианина,

готового во всеоружии защищать доброе  дело,  --  один  из  великих  образов

христианства. Война -- вещь отвратительная, и я уважаю искреннего пацифиста,

хотя  считаю,  что он полностью заблуждается. Кого я не могу понять, так это

полупацифистов, встречающихся в наши дни, которые пробуют внушить людям, что

если уж они вынуждены сражаться, то пусть  сражаются,  как  бы  стыдясь,  не

скрывая,  что  делают  это  по  принуждению.  Подобный  стыд  нередко лишает

прекрасных молодых военных из христиан того, что принадлежит им по  праву  и

является  естественным  спутником  мужества, а именно -- бодрости, радости и

сердечности.

     Я часто думаю про себя, что бы случилось, если бы,  когда  я  служил  в

армии  во  время  первой  мировой  войны,  я  и  какой-нибудь  молодой немец

одновременно убили друг друга  и  сразу  же  встретились  после  смерти.  И,

знаете,  я  не могу себе представить, чтобы кто-то из нас двоих почувствовал

обиду, негодование или хотя бы смущение. Думаю, мы просто рассмеялись бы над

тем, что произошло.

     Я  могу  себе  представить,  что  кто-нибудь  скажет:  "Если   человеку

дозволено  осуждать поступки врага и наказывать и даже убивать его, то в чем

же разница между христианской моралью и обычной человеческой точкой зрения?"

Разница есть, и колоссальная. Помните: мы,  христиане,  верим,  что  человек

живет  вечно.  Поэтому  значение имеют только те маленькие отметины на нашем

внутреннем "я", которые в конечном счете обращают душу человеческую  либо  в

небесное,  либо в адское существо. Мы можем убивать, если это необходимо, но

не должны ненавидеть и упиваться ненавистью. Мы можем наказывать, если надо,

но не должны испытывать при этом  удовольствия.  Иными  словами,  мы  должны

убить глубоко гнездящуюся в нас враждебность, стремление отомстить за обиды.

Я  не  хочу  сказать, что любой человек может прямо сейчас покончить с этими

чувствами. Так не бывает.

     Я имею в виду следующее: всякий раз,  когда  это  чувство  шевелится  в

глубине  нашей  души,  заявляя  о  себе,  день  за  днем,  год  за годом, на

протяжении всей нашей жизни, мы должны давать ему отпор. Это тяжелая работа,

но не безнадежная. Даже когда мы  убиваем  или  наказываем,  мы  должны  так

относиться  к  врагу,  как относились бы к себе, то есть желать, чтобы он не

был таким скверным, надеяться, что он сумеет исправиться. Короче, мы  должны

желать  ему  добра.  Вот  что  имеет  в виду Библия, когда говорит, чтобы мы

возлюбили своих врагов: мы должны желать им добра, не  питая  к  ним  особой

нежности и не говоря, что они -- славные ребята, если они не таковы.

     Да,  это  значит любить и таких людей, в которых нет ничего вызывающего

любовь. Но, с другой стороны, есть ли в каждом  из  нас  что-нибудь  так  уж

достойное  любви  и  обожания?  Нет, мы любим себя только потому, что это мы

сами. Бог же предназначил нам любить внутреннее "я" каждого  человека  точно

так  же  и  по  той  же  причине,  по  которой  мы  любим  свое "я". В нашем

собственном  случае  Он  дал  нам  готовый  образец  (которому   мы   должны

следовать),  чтобы  показать,  как  эта любовь работает. И, воспользовавшись

собственным примером, мы должны перенести правило любви  на  внутреннее  "я"

других  людей.  Возможно, нам легче будет его усвоить, если мы вспомним, что

именно  так  любит  нас  Бог:  не  за  приятные,  привлекательные  качества,

которыми,  по  нашему мнению, мы обладаем, но просто потому, что мы -- люди.

Помимо этого нас, право же, не за что любить. Ибо мы способны так  упиваться

ненавистью, что отказаться от нее нам не легче, чем бросить пить или курить.

ВЕЛИЧАЙШИЙ ГРЕХ

     Я  перехожу  сейчас  к  той  части  христианской  морали, в которой она

особенно резко отличается от всех  других  норм  нравственности.  Существует

порок,  от  которого не свободен ни один человек в мире. Но каждый ненавидит

его в ком-то другом, и едва ли кто-нибудь, кроме христиан,  замечает  его  в

себе.  Я  слышал, как люди признаются, что у них плохой характер, либо в том

даже,  что  они  трусы.  Но  я  не  припомню,  чтобы  когда-либо  слышал  от

нехристианина  признание в этом пороке. И я очень редко встречал неверующих,

которые были бы хоть немного снисходительны  к  проявлению  этого  порока  в

других. Нет такого порока, который делает человека более непопулярным, и нет

такого  порока,  который  мы  менее замечаем в себе. Чем больше этот порок у

нас, тем больше мы ненавидим его в других.

     Я говорю о гордыне или самодовольстве, противоположную  ей  добродетель

христиане называют смирением. Вы, быть может, помните, что когда я говорил о

морали   в  вопросах  пола,  то  предупредил  вас,  что  центр  христианской

нравственности лежит не там.  И  вот  сейчас  мы  подошли  к  этому  центру.

Согласно  христианскому  учению,  самый главный порок, самое страшное зло --

гордость.  Распущенность,  раздражительность,  пьянство,  жадность  и   тому

подобное  --  все  это  мелочь  по  сравнению с ней. Именно гордость сделала

дьявола тем, чем он  стал.  Гордость  ведет  ко  всем  другим  порокам:  это

абсолютно враждебное Богу состояние духа.

     Возможно,  вы  думаете,  я преувеличиваю. В таком случае вдумайтесь еще

раз в мои слова. Несколько мгновений назад я сказал, что чем больше гордости

в человеке, тем сильнее он ненавидит это качество в других. Если  вы  хотите

выяснить  меру  собственной  гордыни,  проще  всего  это сделать, задав себе

вопрос: "Насколько глубоко я возмущаюсь,  когда  другие  унижают  меня,  или

отказываются меня замечать, или вмешиваются в мои дела, или относятся ко мне

покровительственно,  или  красуются  и  хвастают в моем присутствии?" Дело в

том, что гордость каждого человека соперничает с гордостью всякого  другого.

Именно  потому,  что  я  хотел  быть  самым  заметным на вечеринке, меня так

раздражает, что кто-то другой привлекает к себе всеобщее внимание.

     Нам  следует  ясно  понять,  что  гордости   органически   присущ   дух

соперничества,   в   этом   сама   ее  природа.  Другие  пороки  вступают  в

соперничество, так сказать, случайно. Гордость не  довольствуется  частичным

обладанием. Она удовлетворяется только тогда, когда больше, чем у соседа. Мы

говорим,  что  люди  гордятся  богатством, или умом, или красотой. Но это не

совсем так. Они гордятся тем, что они богаче,  умнее  или  красивее  других.

Если бы все стали одинаково богатыми, или умными, или красивыми, людям нечем

было бы гордиться. Только сравнение возбуждает в нас гордость: сознание, что

мы   выше  остальных,  приносит  нам  удовлетворение.  Там,  где  не  с  чем

соперничать, гордости нет места. Вот  почему  я  сказал,  что  гордости  дух

соперничества  присущ  органически,  тогда  как  о  других  пороках этого не

скажешь. Половое влечение может  пробудить  дух  соперничества  между  двумя

мужчинами,  если  они желают обладать одной и той же женщиной. Но это только

случайность. Ведь они могли бы увлечься двумя разными девушками.  Между  тем

гордый  человек уведет вашу девушку не потому, что он ее любит, а только для

того, чтобы доказать самому себе, что как мужчина он лучше, чем вы. Жадность

может толкнуть людей на соперничество, если они испытывают недостаток в  тех

или  иных  вещах. Но гордый человек, даже если у него этих вещей больше, чем

ему хотелось бы, будет стараться приобрести их еще больше просто  для  того,

чтобы  утвердиться  в  силе  и  власти.  Почти  все зло в мире, которое люди

приписывают жадности и эгоизму, на самом деле -- результат гордости.

     Возьмите, к примеру, деньги.  Желание  лучше  проводить  отпуск,  иметь

лучший дом, лучшую пищу и лучшие напитки делает человека жадным до денег: он

хочет  иметь  их  как  можно  больше.  Но  это до определенного предела. Что

заставляет человека, получающего 40 000 долларов в год, стремиться к 80 000?

Теперь уже не просто жадность к удовольствиям.  Ведь  при  40  000  долларов

роскошная  жизнь  для  него  вполне  доступна.  Это  гордость вызывает в нем

желание стать богаче других и желание еще более сильное --  обрести  власть,

ибо  именно  власть  доставляет  гордости особое удовольствие. Ничто не дает

человеку такого чувства превосходства, как возможность играть другими людьми

будто оловянными солдатиками. Что заставляет молодую девушку сеять несчастье

повсюду, где она появляется, собирая вокруг себя  поклонников?  Конечно,  не

половой инстинкт. Девушки подобного рода очень часто бесстрастны. Ее толкает

на  это  гордость.  Что  заставляет  политического  лидера  или  целую нацию

постоянно  стремиться  к  новым  успехам  и  достижениям,  не  довольствуясь

прежними? Опять-таки гордость. Гордости присущ дух соперничества. Вот почему

ее  невозможно  удовлетворить.  Если я страдаю гордостью, то пока хоть один

человек обладает большей властью, богатством или умом, чем я, он  будет  мне

соперником и врагом.

     Христианство  право:  именно  гордость  порождала  главные  несчастья в

каждом народе и в каждой семье с начала мира.  Другие  пороки  могут  иногда

сплачивать  людей; так, среди тех, кто охоч до выпивки и чужд целомудрия, вы

можете обрести веселых приятелей. Но гордость всегда  означает  враждебность

-- она  и  есть  сама  враждебность.  И  не  только  враждебность человека к

человеку, но и человека к Богу.

     В лице Бога вы встречаетесь с чем-то  таким,  что  во  всех  отношениях

неизмеримо  превосходит  вас.  Пока вы не осознали этого, а следовательно, и

того, что в сравнении с Ним вы -- ничто, вы вообще не  в  состоянии  познать

Бога.  Вы  не  можете  познать  Его,  не отрешившись от своей гордости. Ведь

гордый человек всегда смотрит свысока на все и на всех, то есть сверху вниз:

как же увидеть ему то, что над ним!

     Возникает ужасный вопрос. Как возможно, что люди, пожираемые гордостью,

говорят, будто они верят в Бога, и считают самих себя очень религиозными?  Я

боюсь,  что  эти  люди  поклоняются  воображаемому  Богу.  Теоретически  они

признают, что перед лицом  этого  призрачного  Бога  они  --  ничто.  Но  им

постоянно  представляется,  будто  этот  Бог  одобряет их и считает их лучше

других; они платят Ему воображаемым, грошовым смирением, переполняясь  в  то

же  время  горделивым  высокомерием  по  отношению  к окружающим. Я полагаю,

Христос  думал  и  о  таких  людях,  когда  говорил,  что  некоторые   будут

проповедовать  Его и именем Его изгонять бесов, но при конце мира услышат от

Него, что Он никогда их не знал. Любой из нас в любой момент может попасть в

эту ловушку. К счастью, у нас есть возможность испытать  себя.  Всякий  раз,

когда  возникает  ощущение,  что  наша  религиозная  жизнь  делает нас лучше

других, мы можем быть уверены, что ощущение это не от Бога, а от дьявола. Вы

можете быть уверены, что Бог действительно присутствует в вашей жизни только

тогда, когда либо совсем забываете о себе, либо видите себя незначительным и

нечистым. Лучше совсем забыть о себе.

     Это ужасно, что самый страшный из всех пороков  способен  проникнуть  в

самую  сердцевину  нашей религиозной жизни. Но это и вполне понятно. Другие,

менее вредоносные пороки исходят от дьявола, воздействующего  на  нас  через

нашу  животную природу. А этот порок проникает в нас иным путем: он приходит

непосредственно из ада. Ведь природа его -- чисто духовная, а следовательно,

и действие его гораздо  более  утонченно  и  смертоносно.  По  этой  причине

гордость  часто  может  служить  для  исправления других пороков. Учителя, к

примеру, нередко взывают к гордости учеников или к их самоуважению, как  они

это  называют,  чтобы заставить их вести себя прилично. Многим людям удается

преодолеть трусость, приверженность к дурным страстям или исправить скверный

характер, убеждая себя, что пороки эти ниже их  достоинства;  они  достигают

победы,  разжигая  в  себе  гордость.  И,  глядя на это, дьявол смеется. Его

вполне устраивает, что вы становитесь целомудренными,  храбрыми,  владеющими

собой,  если  при  этом ему удается подчинить вашу душу диктату гордости, --

точно так же он бы не возражал, чтобы вы излечились от озноба,  если  взамен

ему  позволено  передать  вам  рак.  Ведь  гордость -- это духовный рак: она

пожирает самую возможность любви, удовлетворения и даже здравого смысла.

     Прежде чем мы покончим с этой темой, я должен предостеречь  вас  против

таких ошибок:

     1.   Если  вы  испытываете  удовольствие,  когда  вас  хвалят,  это  не

свидетельствует о гордости. Ребенок, которого похлопали по плечу  за  хорошо

выученный  урок,  женщина, чьей красотой восхищается возлюбленный, спасенная

душа, которой Христос говорит: "Хорошо, верный  раб",--  все  они  чувствуют

себя  польщенными,  и  это  вполне  закономерно.  Ведь здесь -- удовольствие

вызывает не то, какой вы, а сознание, что вы сделали приятное кому-то,  кого

хотели  (и правильно!) порадовать. Беда начинается тогда, когда вы от мысли:

"Я доставил ему удовольствие; как хорошо!"--  переходите  к  мысли:  "Должно

быть, я очень хороший человек, раз сделал это". Чем больше вы нравитесь себе

и  чем  меньше удовольствия испытываете от похвалы, тем хуже вы становитесь.

Если  похвала  вообще  перестает  занимать  вас  и  любование  самим   собою

становится  единственным источником вашего удовольствия, значит, вы достигли

дна. Вот почему тщеславие -- тот сорт гордости, который проявляется, главным

образом, на поверхности,-- пожалуй, наименее опасно и наиболее простительно.

     Тщеславный человек жаждет похвалы,  аплодисментов,  обожания  и  всегда

напрашивается  на комплименты. Это недостаток, но недостаток детский и даже,

как ни странно, не очень вредоносный.  Он  лишь  показывает,  что  полностью

довольствоваться  самообожанием  вы пока не можете. Вы еще достаточно цените

других людей, чтобы привлечь их внимание. Иными словами, вы еще сохраняете в

себе человечность. Воистину черная,  дьявольская  гордость  приходит  тогда,

когда  вы  начинаете считать всех остальных настолько ниже себя, что вас уже

не волнует, как они о  вас  думают.  Подчас  нам  действительно  не  следует

обращать  внимание  на  мнение  людей,  если  в  своих словах и поступках мы

руководствуемся правильными соображениями, тем более что для нас несравненно

важнее, что об этом думает Бог. Но гордый  человек  не  обращает  на  других

внимания  совсем  по  иной  причине. Он говорит: "Почему я должен добиваться

аплодисментов этой толпы, как если бы мнение всех этих людей имело  какую-то

ценность?  Да  если  бы  оно и было так, я не тот человек, чтобы краснеть от

удовольствия при  комплименте,  словно  девчонка,  впервые  приглашенная  на

танец. Я -- самостоятельный взрослый человек. Все, что я сделал во имя своих

собственных  идеалов,  я сделал или потому, что одарен артистическим складом

ума, или следуя традициям моей семьи, короче, потому что я  такой,  какой  я

есть.  Толпе  это  нравится? Ее дело! Для меня все они -- ничто". В подобном

случае настоящая, достигшая предела  гордость  может  выступать  противницей

тщеславия.  Как  я  сказал  выше,  дьявол  любит  лечить  мелкие недостатки,

подменяя их крупными. Стараясь излечиться от тщеславия, мы не  должны  звать

на помощь нашу гордость.

     2.  Мы часто слышим, как человек гордится сыном, или отцом, или школой,

или службой. Возникает вопрос: грех  такого  рода  гордость?  Я  думаю,  все

зависит  от  того,  какой смысл мы вкладываем в слово "гордиться". Часто оно

звучит в наших  устах  как  синоним  словосочетания  "восхищаться  от  всего

сердца". А такое восхищение, безусловно, весьма далеко от греха. Но бывает и

по-другому:  слово  "гордиться"  может  означать, что человек чувствует себя

важной персоной на  основании  заслуг  своего  выдающегося  отца  или  из-за

принадлежности  к  знаменитому  роду.  Хорошего  в этом мало: и все-таки это

лучше, чем гордиться самим  собой.  Любить  кого-то  и  восхищаться  кем-то,

помимо  себя,  --  шаг  в  сторону  от  полного  духовного  крушения. Однако

подлинное духовное оздоровление не придет к нам до тех пор,  пока  мы  будем

любить  что-то  и  преклоняться  перед  чем-то  больше,  чем мы любим Бога и

преклоняемся перед Ним.

     3.  Мы  не  должны  думать,  будто  Бог  запрещает  гордость,  ибо  она

оскорбляет  Его;  что  Он  требует  от  нас смирения, чтобы подчеркнуть Свое

величие, как если бы Он Сам был болен гордостью. Думаю,  Бога  меньше  всего

занимает  Его  достоинство.  Все  дело в том, что Он хочет, чтобы мы познали

Его. Он  хочет  дать  Себя  нам.  И  если  мы  действительно,  по-настоящему

соприкоснемся  с  Ним,  то невольно и с радостью покоримся и почувствуем при

этом бесконечное облегчение, отделавшись  наконец  от  надуманной  чепухи  о

нашем  достоинстве,  которая всю жизнь не дает нам покоя, лишает радости. Он

старается сделать нас покорными, чтобы мы могли пережить это облегчение.  Он

пытается  освободить нас от фантастического, уродливого наряда, в который мы

рядимся и чванливо расхаживаем как маленькие глупцы. Хотелось бы и мне стать

более покорным и смиренным. Если бы я добился этого,  то  смог  бы  побольше

рассказать  вам  об  облегчении и удобстве, которые приходят к нам, когда мы

снимаем с себя  пышный  маскарадный  наряд,  когда  отделываемся  от  своего

фальшивого  "я" с его позами и претензиями: "Ну посмотрите на меня, разве не

славный я парень?" Даже приблизиться к такому состоянию на миг -- все равно,

что выпить холодной воды в пустыне.

     4. Не думайте, что настоящее  смирение  --  вкрадчивость  и  елейность,

нарочитое  подчеркивание  собственного  ничтожества.  Встретив действительно

смиренного человека, вы, скорее всего,  подумаете,  что  он  веселый,  умный

парень,  который проявил неподдельный интерес к тому, что вы говорили ему. А

если он не понравится вам, то, наверное, потому, что вы ощутите укол зависти

к человеку, который способен так легко и радостно воспринимать жизнь. Он  не

думает о своем смирении; он вообще не думает о себе.

     Если  кто-то  желает стать смиренным, я могу подсказать ему первый шаг:

осознайте свою гордость. Этот шаг будет и  самым  значительным.  По  крайней

мере,  ничего нельзя предпринять, пока он не сделан. Если вы думаете, что не

страдаете гордыней, значит, вы действительно ею страдаете.