ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ГАЛИЛЕЯrmal> 

   13 мая в девять часов утра губернатор Гессий Флор принял представителей

городского  самоуправления  Кесарии  и  сообщил  им   решение   императора

относительно избирательного закона, согласно которому евреи теряли  власть

над официальной столицей страны. В десять часов правительственный глашатай

возвестил эдикт с ораторской  трибуны  на  большом  форуме.  В  мастерской

братьев Закинф уже приступили к отливке текста  из  бронзы,  чтобы  навеки

сохранить его таким образом в архивах города.

   Греко-римское население бурно ликовало, Гигантские статуи при  входе  в

гавань, колонны с изображениями богини - покровительницы Рима и основателя

монархии, бюсты правящего императора на углах улиц были украшены  венками.

По городу  проходили  оркестры,  хоры  декламаторов,  в  гавани  бесплатно

выдавалось вино, рабы получали отпуска.

   Но в еврейских кварталах  обычно  столь  шумные  дома  стояли  белые  и

пустые, лавки были закрыты, над  жаркими  улицами  навис  тоскливый  страх

погрома.

   На следующий день, в субботу, евреи, придя в главную синагогу,  увидели

у входа начальника греческого отряда со своими солдатами,  приносившего  в

жертву птиц. Такие жертвы приносились обычно прокаженными,  а  в  Передней

Азии излюбленное  издевательство  над  евреями  состояло  в  том,  что  им

приписывали  происхождение  от  египетских  прокаженных  (*49).  Служители

синагоги предложили грекам поискать  для  своего  жертвоприношения  другое

место.  Греки  нагло  отказались,  заявив,  что  миновали  времена,  когда

кесарийские евреи могли орать на них.  Еврейские  служители  обратились  к

полиции. Полиция заявила,  что  должна  сначала  получить  соответствующие

инструкции. Наиболее  вспыльчивые  из  евреев,  не  пожелавшие  оставаться

дольше зрителями дерзкой проделки греков, попытались силой  отнять  у  них

жертвенный сосуд. Блеснули кинжалы, ножи. Наконец, когда уже были убитые и

раненые, вмешались римские войска. Они  задержали  нескольких  евреев  как

зачинщиков беспорядков внутри страны, у греков они конфисковали жертвенный

сосуд. После этого те из евреев, кто мог, бежали из Кесарии,  забрав  свою

движимость. Священные свитки с Писанием были спрятаны в безопасное место.

   События в Кесарии, эдикт и его последствия послужили причиной того, что

партизанская война против римского протектората, которую  Иудея  вела  вот

уже целое столетие, вспыхнула по всей стране с новым яростным озлоблением.

До  сих  пор,  по  крайней  мере  в  Иерусалиме,  обеим  партиям  порядка,

аристократической - "Неизменно  справедливых"  и  буржуазной  -  "Подлинно

правоверных", удавалось удерживать население  от  насилий  над  римлянами;

теперь, после эдикта о Кесарии, перевес получила третья партия, "Мстителей

Израиля".

   Все большее число участников партии "Подлинно  правоверных"  переходило

теперь к ним; даже сам начальник  храмового  управления,  господин  доктор

Элеазар бен Симон, открыто перешел к "Мстителям Израиля". Повсюду пестрели

их знаки: слово "Маккавей" и начальные буквы иудейского изречения  -  "Кто

сравнится с тобою,  господи?",  служившего  также  девизом  повстанцев.  В

Галилее откуда-то вдруг вынырнул  агитатор  Нахум  (*50),  сын  казненного

римлянами вождя патриотов, Иуды. Почти целых десять лет о  нем  ничего  не

было слышно, его уже считали погибшим, а  тут  он  неожиданно  появился  в

городах и деревнях северной провинции, и повсюду  стекались  толпы,  чтобы

послушать его.

   - Чего еще  вы  ждете?  -  с  пылкостью  фанатика  убеждал  он  хмурых,

озлобленных слушателей. - Одно  присутствие  необрезанных  уже  оскверняет

нашу страну. Их войска дерзко попирают плиты  храма,  их  трубы  врываются

отвратительным ревом в священную музыку. Вы избраны служить  Ягве,  вы  не

можете  поклониться  цезарю,  свиноеду.  Вспомните  о  великих  ревнителях

божьих,  о  Пинхасе  (*51),  об  Илии,  об  Иуде  Маккавее.  Неужели   вас

недостаточно грабят  собственные  эксплуататоры?  Неужели  вы  еще  дадите

чужеземцам отнять у вас благословение, предназначенное вам Ягве, чтобы они

устраивали бои гладиаторов и травили вас дикими  зверями?  Не  заражайтесь

трусостью "Подлинно правоверных". Не покоряйтесь жажде  наживы  "Неизменно

справедливых", которые лижут руку поработителей, потому что те охраняют их

денежный мешок. Времена исполнились. Царствие божие близко. В  нем  бедняк

стоит столько же, сколько и пузатый богач. Мессия родился, он только ждет,

чтобы вы зашевелились, тогда он объявится.  Убивайте  трусов  из  Великого

совета в Иерусалиме! Убивайте римлян!

   Вооруженные союзы "Мстителей Израиля", которые были как  будто  начисто

уничтожены, снова возродились по всей стране. В Иерусалиме дело  дошло  до

бурных демонстраций. На дорогах страны римляне, появлявшиеся  без  военной

охраны, подвергались нападениям, их забирали в плен в качестве заложников.

И так как  императорское  финансовое  управление  ввело  в  это  же  время

довольно суровые налоги, молодежь, приверженцы "Мстителей Израиля",  стала

ходить по улицам с сумой для сбора подаяний и приставала к прохожим:

   - Подайте милостыню бедному неудачнику - губернатору!

   Тогда Гессий Флор решил применить крутые меры и потребовал,  чтобы  ему

выдали зачинщиков. Местные чиновники заявили,  что  они  не  смогут  этого

добиться. Губернатор отдал приказ  войскам  обыскать  дом  за  домом  весь

Верхний рынок и прилегающие улицы, где, по его подозрениям, находился штаб

"Мстителей  Израиля".  Обыски  переходили  в   грабежи.   Евреи   пытались

защищаться, с крыш некоторых домов открыли стрельбу. Убитые были не только

среди евреев, но и среди римлян. Губернатор  приказал  судить  бунтовщиков

военным судом. Озлобленные солдаты тащили на  суд  и  правых  и  виновных;

простого доноса, что  человек  принадлежит  к  "Мстителям  Израиля",  было

достаточно. Смертные приговоры так и сыпались. По закону  римских  граждан

можно было казнить только мечом. Гессий Флор приказывал подвергать  евреев

позорной казни, пригвождая их к  кресту,  даже  если  у  них  было  звание

всадника и золотое кольцо этого второго сословия римской знати.

   Когда же приговор должен был состояться над  двумя  членами  Вели  кого

совета,  перед  офицерами,  заседавшими   в   военном   суде,   появилась,

сопровождаемая безмолвной, потрясенной  толпой,  сама  принцесса  Береника

(*52),  сестра  Агриппы,  носившего  титул  царя.  Исцеленная  от  тяжелой

болезни, она, выполняя особенно строгий обет, остригла волосы,  не  носила

никаких украшений. Это  была  красивая  женщина,  в  Иерусалиме  ее  очень

любили,  охотно  принимали  и  при  римском  дворе.  Своей  походкой   она

прославилась во всем мире. Ни одной  женщине,  от  германской  границы  до

Судана, от Англии до Инда, нельзя было сделать большего  комплимента,  чем

сказать, что у нее походка, как у принцессы Береники.  И  вот  теперь  эта

знатная дама шла смиренной  поступью,  подобно  тем,  кто  просит  защиты,

босая, в  черной  одежде,  стянутой  тонким  шнурком,  поникнув  стриженой

головой. Она склонилась перед председателем суда и просила  о  помиловании

обоих священников. Офицеры были  вежливы,  галантно  шутили.  Но  так  как

принцесса продолжала просить, они стали холодны и сухи, а под  конец  даже

грубы, и униженной Беренике пришлось удалиться.

   За эти пять дней, с 21 по 26 мая, в Иерусалиме было  убито  свыше  трех

тысяч человек, из них около тысячи женщин и детей.

   Город кипел глухим возмущением. До сих  пор  ряды  "Мстителей  Израиля"

пополнялись главным образом  крестьянами  и  пролетариями,  теперь  в  них

вступало все больше  зажиточных  горожан.  Повсюду  люди  шептали  и  даже

кричали открыто, что вот послезавтра, нет, даже  завтра  страна  восстанет

против власти римлян. Местное правительство,  Коллегия  первосвященника  и

Великий совет взирали с тревогой на то, какой оборот принимает  дело.  Все

высшие  слои  населения  жаждали  соглашения  с  Римом,   боялись   войны.

"Неизменно справедливые" - по большей части аристократы  и  богатые  люди,

занимавшие главные государственные должности, -  опасались,  что  война  с

Римом неизбежно перейдет в революцию против их  собственного  владычества,

ибо  они  всегда  жестоко  и  высокомерно  отвергали  скромные  требования

крестьян-арендаторов, ремесленников и  пролетариев.  Партия  же  "Подлинно

правоверных", состоявшая из ученых при Иерусалимском храме,  богословов  и

демократов,  опиравшихся  на  широкие   народные   массы,   считала,   что

восстановление былой  свободы  Иудейского  государства  надо  предоставить

богу,  и  убеждала  население  не  предпринимать  никаких   насильственных

действий против римлян, пока те не покушаются на их  веру  и  на  шестьсот

тринадцать заветов Моисея (*53).

   Вожди обеих партий настоятельно  просили  царя  Агриппу,  находившегося

тогда в Египте, взять на себя посредничество между повстанцами  и  римским

правительством. Правда, римляне оставили  этому  царю  только  область  за

Иорданом и некоторые галилейские города, в Иерусалиме же свели его  власть

к верховному надзору над  храмом.  Но  он  все  же  сохранил  титул  царя,

считался первым иудеем среди иудеев, пользовался всеобщей любовью. В ответ

на просьбы еврейского правительства он спешно отбыл  в  Иерусалим,  решив,

что будет сам говорить с массами.

   Десятки тысяч пришли послушать его на  большую  площадь  перед  дворцом

Маккавеев. Люди стояли плечом к плечу, за ними тянулась  старая  городская

стена и лежала узкая долина, перетянутая  полоской  моста,  а  позади  нее

высился белый с золотом западный  зал  храма.  Собравшиеся  приветствовали

царя хмуро, тревожно, с некоторым недоверием.  Тогда  между  двумя  рядами

склоняющихся перед ней офицеров опять появилась  принцесса  Береника,  она

была снова в черном, но уже не в одежде просящей о защите, а в  платье  из

тяжелой парчи.  Под  короткими  волосами  -  удлиненное,  породистое  лицо

казалось особенно смелым. Все смолкли, когда она вышла из дворцовых ворот.

Так смолкают в день новолуния молящиеся, ожидая молодого  месяца:  он  был

скрыт облаками и невидим, а теперь он выходит, и  они  радуются.  Медленно

спустилась принцесса по лестнице к брату, тяжело вздувалась  парча  вокруг

ног тихо идущей. И когда она затем подняла обе руки с вытянутыми ладонями,

приветствуя народ, он пламенно и бурно ответил ей:

   - Привет тебе, Береника, принцесса, грядущая во имя господне.

   Затем  царь  начал  свою  речь.  Убедительно  доказывал  он,  насколько

безнадежна всякая попытка восстать против римского протектората. Он,  этот

элегантный господин, вздергивал плечи и вновь  опускал  их,  выражая  всем

телом бессмысленность подобного начинания; разве  все  народы,  населяющие

землю,  не  стоят  теперь  на  почве  фактов?  Греки,  пожелавшие  некогда

самоутвердиться вопреки целой  Азии,  македоняне  -  их  Александр  посеял

первые великие семена мировой империи, - разве теперь не  достаточно  было

бы двух тысяч римских солдат, чтобы оккупировать обе страны? В Галлии жило

до  трехсот  пяти  различных  племен,  имелись  превосходные  естественные

крепости, она сама производила все нужное ей  сырье:  и  с  помощью  всего

тысячи двухсот человек, - столько же, сколько в стране городов, - разве не

была подавлена в ней малейшая мысль о восстании? Двух легионов хватило  на

то, чтобы утвердить римский строй в огромном богатом Египте с его  древней

культурой. А в отношении  германцев,  нравом  более  свирепых,  чем  дикие

звери, Рим обошелся четырьмя легионами, и теперь можно  путешествовать  по

эту сторону Рейна и Дуная так же спокойно, как и по Италии.

   - Неужели вы, - царь озабоченно покачал головой, - не  способны  понять

собственную слабость и оценить силы Рима? Скажите же мне,  где  ваш  флот,

ваша артиллерия, где источники ваших финансов? Мир стал римским. Где же вы

раздобудете союзников и помощь? Может быть, в необитаемой пустыне?

   Царь Агриппа убеждал своих евреев, словно они - неразумные  дети.  Если

разобраться, то налоги, которых требует Рим, не так уж высоки.

   - Подумайте только, ведь с одной Александрии Рим получает за один месяц

больше налогов, чем со всей Иудеи за целый год. И он же дает  взамен  этих

налогов очень  многое.  Разве  он  не  проложил  превосходные  дороги,  не

построил водопроводы новейшей  системы,  не  дал  вам  быстро  работающее,

дисциплинированное управление? - Широким  настойчивым  жестом  убеждал  он

собравшихся. - Корабль еще находится в гавани. Будьте же благоразумны.  Не

пускайтесь навстречу ужасной непогоде и верной гибели.

   Речь царя произвела впечатление. Многие закричали, что  они  не  против

Рима, они только против губернатора, против Гессия Флора. Но  здесь  ловко

вмешались  "Мстители  Израиля".  Молодой  элегантный  доктор   Элеазар   в

убедительных  выражениях  потребовал,  чтобы   Агриппа   первый   подписал

ультиматум Риму с предложением немедленно  отозвать  губернатора.  Агриппа

попытался уклониться, вилял, тянул. Элеазар стал торопить его  с  ответом,

царь отказался. Все больше голосов кричали:  "Подпись!  Ультиматум!  Долой

Гессия Флора!" Настроение круто изменилось.  Люди  заявляли,  что  царь  и

губернатор - заодно, все они  только  грабят  народ.  Несколько  парней  с

решительным видом напирали уже на царя. И он едва успел под защитой  своей

свиты укрыться во дворце. На следующий день  он  уехал  из  города  весьма

озлобленный и направился в свои безопасные заиорданские провинции.

   После этого поражения феодальных властителей и  правительства  радикалы

всеми способами старались обострить конфликт. С  основания  монархии,  вот

уже сто лет, император и римский совет  еженедельно  посылали  жертву  для

Ягве и его храма. Теперь доктор Элеазар, в качестве  начальника  храмового

управления, отдал дежурным священникам приказ  больше  не  принимать  этих

жертвоприношений. Тщетно убеждали его и первосвященник, и его коллегия  не

провоцировать Рим такой неслыханной дерзостью. Доктор Элеазар с  насмешкой

отослал обратно жертву императора.

   Для иудеев-ремесленников, для рабочих и крестьян это послужило сигналом

к открытому восстанию против римлян и собственных феодальных  властителей.

Римский гарнизон  был  слаб.  Вскоре  "Мстители  Израиля"  овладели  всеми

важными  стратегическими  пунктами   города.   Они   подожгли   финансовое

управление и под  ликующие  крики  толпы  уничтожили  налоговые  списки  и

закладные; разгромили и разграбили  дома  многих  нелюбимых  аристократов;

замерли  римские  войска  во  дворце  Маккавеев.  С   большой   храбростью

удерживали римляне этот последний, сильно укрепленный опорный  пункт.  Все

же их положение было безнадежно, и, когда евреи обещали  им,  при  условии

сдачи оружия, свободный выход, они с радостью приняли их предложение.  Обе

партии подтвердили клятвой и честным словом свое обещание отпустить их. Но

как только  осажденные  отдали  оружие,  "Мстители  Израиля"  ринулись  на

беззащитных и начали их убивать. Римляне не оказывали сопротивления  и  не

просили пощады, но они кричали: "Клятва! Условие!" Сначала они кричали эти

слова хором, затем кричало все меньше голосов, все слабее становился  хор,

наконец, остался только один голос, кричавший: "Клятва! Условие!"  Но  вот

умолк и он. Это произошло в субботу. 7 сентября, 20  элула  по  еврейскому

счислению.

   Едва хмель бунта прошел, как городом овладела  глубокая  подавленность.

И, словно подтверждая дурные  предчувствия  его  обитателей,  стали  очень

скоро приходить вести, что во многих городах со смешанным населением греки

нападают на евреев. В одной Кесарии в  ту  черную  субботу  было  перебито

двадцать тысяч евреев;  остальных  губернатор  погнал  в  доки  и  объявил

рабами. В ответ на это в городах,  где  большинство  населения  составляли

евреи, они предали разрушению  греческие  кварталы.  Уже  в  течение  ряда

столетий греки и евреи, жившие вместе в городах на побережье, в Самарии  и

у границ Галилеи,  питали  друг  к  другу  ненависть  и  презрение.  Евреи

гордились своим невидимым богом Ягве, они были убеждены,  что  только  для

них придет мессия, и расхаживали с  надменным  видом,  уверенные  в  своей

избранности. А греки  издевались  над  их  фанатическими  идеями,  над  их

вонючими суевериями, над смешными варварскими обычаями, и каждый  старался

причинить соседу как можно больше  зла.  Издавна  происходили  между  ними

кровавые распри. Теперь убийства, грабежи и пожары перебросились далеко за

пределы Иудеи, и страна была полна непогребенных трупов.

   Когда дело зашло  так  далеко,  начальник  Гессия  Флора  Цестий  Галл,

сирийский генерал-губернатор, решил наконец прибрать Иудею  к  рукам.  Это

был старый скептик, убежденный в том, что человек реже и меньше сожалеет о

несодеянном, чем о содеянном. Но после того, как события приняли  подобный

оборот,  нельзя  было  проявлять  ложной  слабости:  Иерусалим   следовало

хорошенько проучить.

   Цестий Галл мобилизовал весь Двенадцатый легион  и  еще  восемь  полков

сирийской пехоты. Потребовал также от вассальных государств  значительного

контингента  войск.  Один  только  еврейский  царь  Агриппа,   старавшийся

доказать Риму свою верность, выставил две тысячи человек кавалерии да  еще

три стрелковых полка и встал самолично во главе своих войск.  Цестий  Галл

обстоятельно, до малейшей детали,  разработал  всю  программу  карательной

экспедиции.  Не  забыл  он  также  подготовить  сигнальные  костры,  чтобы

сообщить о победе. Когда он войдет в Иерусалим  судьей  и  мстителем,  Рим

должен узнать об этом в тот же день.

   Бурным натиском ворвался он с севера в мятежную страну.  Занял,  следуя

программе, прекрасный город колена Завулонова (*54), разграбил  его,  сжег

дотла. Занял, следуя программе, прибрежный город Яффу, разграбил его, сжег

дотла. Его путь был отмечен разграбленными, сожженными  городами,  убитыми

людьми; наконец 27 сентября он дошел, следуя программе, до Иерусалима.

   Однако тут произошла задержка. Он рассчитал,  что  9  октября  овладеет

фортом Антония, 10-го - возьмет храм. Наступило уже 14-е, а  форт  Антония

все еще держался. "Мстители Израиля"  не  остановились  перед  тем,  чтобы

вооружить многочисленных паломников, приехавших на праздник кущей, и город

был переполнен добровольческими отрядами.  Наступало  27  октября,  Цестий

Галл стоял уже целый месяц перед Иерусалимом, а  сигнальщики  у  заботливо

оборудованных сигнальных постов все еще тщетно ждали, уже  опасаясь,  что,

когда потребуется, их приспособления не будут действовать и  их  покарают.

Цестий вызвал новые подкрепления, с большими жертвами подвел катапульты  к

самым  стенам,  подготовил  к  2  ноября  решительный  штурм,  намереваясь

применить такие методы, при которых он, по всем человеческим расчетам,  не

мог не удаться.

   Иудеи держались храбро. Но что значила храбрость отдельных людей  перед

обдуманной организацией римлян?  Какое  значение  могло,  например,  иметь

трогательное выступление трех освобожденных  старцев,  которые  1  ноября,

накануне атаки, вышли одни за стены,  чтобы  поджечь  римскую  артиллерию?

Среди бела дня появились они вдруг перед римскими сторожевыми постами, три

дряхлых иудея со значком "Мстителей Израиля", с повязкой, на  которой  был

начертан лозунг маккавеев, заглавные буквы еврейских слов: "Кто  сравнится

с тобою, господи?" Сначала римляне решили,  что  это  парламентеры  и  они

должны передать что-то от  осажденных,  но  они  не  были  парламентерами:

своими дрожащими старческими руками они стали  пускать  в  машины  горящие

стрелы. Это было явным безумием, и римляне - да и  как  можно  было  иначе

поступить с такими  безумцами!  -  удивляясь,  добродушно  шутя,  почти  с

состраданием прикончили их. В тот же день выяснилось, что  это  именно  те

три члена Великого совета, Гади, Иегуда  и  Натан,  которые  были  некогда

приговорены императорским судом к принудительным работам и затем с большой

мягкостью амнистированы. Римляне все вновь ссылались на эту  амнистию  как

на  яркий  пример  своего  доброжелательства  и  старались  с  ее  помощью

доказать, что причиной возникших волнений послужила не суровость римлян, а

ослиное   упрямство   евреев;   "Неизменно   справедливые"   и   "Подлинно

правоверные" тоже немало использовали эту амнистию в своих речах,  приводя

ее как подтверждение великодушия римлян. Так что  трем  мученикам  наконец

надоело расхаживать по городу в  виде  живой  иллюстрации  великодушия  их

заклятого врага. Их сердце принадлежало "Мстителям Израиля".  Поэтому,  из

педагогического фанатизма, они решились на увлекающий других благочестивый

и героический подвиг.

   Правда, вожди  маккавеев  прекрасно  понимали,  что  одним  настроением

достигнешь немногого, если имеешь дело с осадными машинами римлян. И  вот,

решив не сдавать города и все же не надеясь удержать его, смотрели они  на

приготовления к последнему штурму, намеченному на следующий день.

   Однако штурма не последовало. Ночью Цестий Галл отдал приказ свертывать

палатки и начать отступление. Он казался больным и  расстроенным.  Что  же

случилось? Никто этого не знал. Все осаждали полковника Павлина, адъютанта

Цестия Галла. Тот пожимал плечами.  Генералы  качали  головой,  Цестий  не

привел никакой причины для столь неожиданного  приказа,  а  дисциплина  не

позволяла задавать вопросы. Армия снялась с места, начала отступать.

   Сначала  потрясенные,  не  веря,   потом   с   облегчением,   потом   с

беспредельным ликованием наблюдали евреи  за  уходом  осаждавшего  войска.

Неуверенно, все еще опасаясь, что это тактический маневр, но затем  все  с

большей энергией начали они преследование. Нелегким оказалось  для  римлян

это отступление. От Иерусалима за ними шли по пятам повстанцы. В  северной

области, которую отступавшим надо было пересечь, некий  Симон  бар  Гиора,

галилейский вождь, организовал беспощадную партизанскую войну. Этот  Симон

бар Гиора, сделав быстрое обходное движение, засел с главной массой  своих

отрядов в ущелье Бет-Хорон. Имя этого ущелья  звучало  сладостной  музыкой

для уха еврейских партизан. Здесь господь остановил солнце, чтобы  генерал

Иошуа (*55) смог добыть Израилю победу; здесь Иуда Маккавей  одержал  верх

над греками. Удался и маневр Симона бар  Гиоры:  римляне  потерпели  такое

поражение, какого они не знали со времен своего поражения в Азии  в  эпоху

Парфянской войны. У евреев число убитых еще не дошло до тысячи, а  римляне

уже потеряли пять тысяч  шестьсот  восемьдесят  человек  пехоты  и  триста

восемьдесят  кавалеристов.  Среди  убитых  был  и  генерал  Гессий   Флор.

Артиллерия, военные материалы, золотой  орел  легиона  и  богатая  военная

казна в придачу - все досталось евреям.

   Это произошло 3 ноября по римскому счислению, 8 диоса - по греческому и

10 мархешвана по еврейскому, в двенадцатый год царствования Нерона.

   Торжественно стояли со  своими  музыкальными  инструментами  левиты  на

ступенях храма, за ними, в самом храме, священники всех  двадцати  четырех

черед. После удивительной победы над Цестием Галлом  первосвященник  Анан,

хотя он и возглавлял партию "Неизменно справедливых", должен был совершить

благодарственное служение;  и  вот  они  служили  великий  галлель  (*56).

События последних дней выплеснули на улицы города  множество  иностранцев;

растерявшись, глазели они на строгую роскошь храма. Словно морской прибой,

гремели голоса, разносясь по гигантским золотисто-белым залам:

   - Настал день господень. Будем радоваться и веселиться!

   И все вновь  и  вновь,  со  всеми  ста  двадцатью  тремя  предписанными

вариантами:

   - Хвалите имя господне!

   Иосиф стоял впереди всех в своем белом иерейском облачении, с  голубым,

затканным цветами поясом  вокруг  талии.  Захваченный,  как  и  остальные,

раскачивал он, следуя предписанному ритму, верхнюю часть  тела.  Никто  не

ощущал глубже, чем он, как чудесна  эта  победа,  одержанная  необученными

партизанами над римскими легионами - этими шедеврами техники  и  точности,

которые, состоя из многих тысяч людей, все  же  продвигались  вперед,  как

один человек, управляемый единым мозгом. Бет-Хорон, Иошуа, чудо. Блестящее

подтверждение того, что для покорения теперешнего Иерусалима одного разума

недостаточно.   Подлинно   великие   дела   творятся   не   разумом,   они

непосредственное внушение божие. Тысячи  людей,  стоящие  перед  ступенями

лестницы, взволнованы тем, как пламенно этот молодой пылкий священник поет

вместе со всеми благодарственные гимны.

   Однако, несмотря на все свое благочестивое воодушевление, он  не  может

удержаться от размышлений о последствиях, вытекающих  лично  для  него  из

этой непредвиденной победы маккавейских отрядов.

   Иерусалим еще не имел времени отблагодарить его за успех  в  деле  трех

невинных. Едва прошла одна неделя после его возвращения, как уже  начались

беспорядки. Все  же  после  своего  успеха  в  Риме  он  стал  популярным;

умеренное правительство уже не могло теперь обращаться столь  бесцеремонно

с молодым аристократом; хотя его постоянно видели  в  Голубом  зале  среди

"Мстителей Израиля", ему все же дали место и титул тайного  секретаря  при

храме. Но это пустяк. Теперь, после великой победы, его шансы сразу высоко

поднялись. Власть должна  быть  поделена  заново.  Голос  народа  заставит

правительство включить в свой состав и некоторых маккавеев. Не  позже  чем

завтра или послезавтра состоится собрание трех  законодательных  корпусов.

При новом распределении мест его обойти не посмеют.

   - Хвалите имя господне! - пел он со всеми. - Хвалите имя господне!

   Иосиф понимал, почему  правительство  до  сих  пор  всячески  старалось

избежать войны с Римом. Даже вчера, после великой  победы,  многие  вполне

благоразумные  люди   все   же   поспешили   покинуть   город   вслед   за

генерал-губернатором Цестием Галлом, чтобы доказать ему, несмотря  на  его

поражение,  что  они  не  имеют  никакого  касательства  к  предательскому

нападению бунтовщиков на армию императора. Старый  богач  Ханан,  владелец

огромных  товарных  складов  на  Масличной  горе,  ускользнул  из  города;

государственный  секретарь  Завулон  покинул  свой  дом  и   тоже   уехал;

священники Софония и Ирод бежали в Заиорданье,  в  область  царя  Агриппы.

Многие ессеи, сейчас же после победы над Гессием, вернулись в  пустыню,  а

сектанты, называющие себя христианами, просто сбежали. Иосифа мало  влекло

к себе и пресное благочестие одних, и безрадостная премудрость других.

   Святое  служение  кончилось.  Иосиф  стал  пробираться  сквозь   толпы,

заполнявшие гигантский двор храма. У большинства были повязки,  а  на  них

знак "Мстителей Израиля" - слово  "маккавей".  Тесной  кучей  стояли  люди

перед отбитыми у врага военными  машинами,  ощупывали  их,  -  пробивающие

стены тараны, легкие катапульты, тяжелые камнеметы, которые могли посылать

свои огромные снаряды на очень  далекое  расстояние.  Повсюду  в  приятном

ноябрьском  солнце,  вокруг  римской  добычи,  идет  веселая,  добродушная

суетня.  Одежда,  оружие,  палатки,  лошади,  вьючные  животные,   утварь,

украшения, сувениры всякого рода, связки розог и топоры ликторов...  (*57)

С любопытством, злорадствуя, показывают зрители друг другу ремни,  которые

каждый римский солдат носил при себе для связывания пленных. Банкиры храма

заняты разменом иностранных денег, оказавшихся при убитых.

   Иосиф очутился возле горячо и взволнованно  спорящей  группы:  солдаты,

граждане, священники. Речь идет о золотом орле с портретом  императора,  о

боевом  знаке  Двенадцатого   легиона,   также   доставшемся   в   добычу.

Партизанские офицеры требуют, чтобы  орел  был  прибит  к  наружной  стене

храма, рядом с трофеями Иуды Маккавея и  Ирода,  на  самом  видном  месте,

возвещая о победе городу и  всей  стране.  Но  "Подлинно  правоверные"  не

соглашаются; изображения животных, под каким  бы  то  ни  было  предлогом,

законом запрещены. Был наконец указан средний путь:  пожертвовать  орла  в

сокровищницу храма, отдать его в распоряжение доктора Элеазара, начальника

храмового  управления,  который  и  сам  ведь  принадлежит  к   "Мстителям

Израиля". Но нет, на это не соглашались офицеры. Люди, переносившие  орла,

стояли в нерешительности - они тоже предпочли бы, чтобы трофеи не  исчезли

в храмовой сокровищнице. Они положили на землю  толстое  древко  с  орлом.

Грозный военный значок казался вблизи неуклюжим  и  аляповатым;  грубым  и

некрасивым было и изображение императора в медальоне над  ним,  отнюдь  не

внушающее страха. Люди бурно спорили о том, как быть. И вот дух  сошел  на

Иосифа, громко прозвучал его молодой голос,  покрывая  шум  спора,  требуя

повиновения.  Не  нужно  ни  на  стену,  ни  в  сокровищницу:  орла  нужно

разрушить, изрубить  в  куски.  Он  должен  исчезнуть.  Такое  предложение

пришлось всем по сердцу. Правда, выполнить его было нелегко. Орел оказался

очень крепким; прошел целый час,  пока  его  изрубили  и  люди  разошлись,

причем каждый уносил свой кусочек золота. Иосиф, герой, освободивший  трех

невинных из Кесарии, завоевал себе новые симпатии.

   Иосиф устал, но он не может сейчас же  отправиться  домой,  его  влечет

дальше, он идет по территории храма.  Кто  это  там,  перед  кем  с  такой

готовностью расступаются людские толпы? Молодой офицер  невысокого  роста;

над  короткой  холеной   бородкой   выступает   энергичный   прямой   нос,

поблескивают узкие карие глаза. Это Симон  бар  Гиора,  галилейский  вождь

повстанцев, победитель. Перед ним ведут белоснежное животное  без  единого

пятна, очевидно - благодарственная жертва. Но Иосиф, неприятно изумленный,

замечает, что Симон бар Гиора не снял оружие. Разве  он  хочет,  имея  при

себе железо, идти к алтарю, которого железо никогда не касалось (*58),  ни

во  время  построения,  ни  позже?  Этого  он  делать  не  должен.   Иосиф

преграждает ему дорогу.

   - Меня зовут Иосиф бен Маттафий, - говорит он.

   Молодой офицер знает, кто это, здоровается почтительно, сердечно.

   - Вы идете совершать жертвоприношение? - спрашивает Иосиф.

   Симон подтверждает. Он улыбается, не теряя серьезности,  от  него  веет

глубоким  удовлетворением  и   уверенностью.   Однако   Иосиф   продолжает

спрашивать:

   - При оружии?

   Симон краснеет.

   -  Вы  правы,  -  соглашается  он  и  велит  людям,  ведущим  животное,

подождать, сейчас он снимет оружие. Затем еще  раз  обращается  к  Иосифу.

Сердечно, великодушно, так, что все  слышат,  он  говорит:  -  Вы,  доктор

Иосиф, положили почин. Когда вы извлекли из римской темницы трех невинных,

я почувствовал, что невозможное возможно. С нами бог, доктор Иосиф!  -  Он

кланяется ему, приложив руку ко  лбу,  в  его  глазах  сияет  благочестие,

смелость, счастье.